Похождения проклятых - Александр Трапезников

— Я историк, а не биолог, — пожал я плечами. — Понятия не имею. А может быть, это не так хорошо, как кажется? Когда крысы бегут с корабля, он тонет. А вот тараканы… К пожару, что ли?

— Нет, я за электропроводкой слежу, — ответил бывший майор. И добавил: — А крысы у нас в подвале остались, все на месте. Можете сходить и проверить.

— Как-нибудь в другой раз, когда прикуплю сыра.

Мне страшно хотелось спать. Я заперся в своем номере, рухнул на кровать и погрузился в безраздельную тьму. Разбудил меня часа через три звонок на мой сотовый.

— Ты где? — услышал я голос Алексея.

— Погоди, дай сообразить.

Я приподнял с подушки голову, огляделся в незнакомых стенах, и до меня не сразу дошло, где я пребываю.

— Тут, — предельно лаконично и доходчиво отозвался я.

— Ясно, — с той же логической завершенностью произнес он. — Ну тогда собирайся и приезжай на Ярославский вокзал. Я буду ждать тебя возле табло.

— А это очень важно?

— Иначе бы не звонил. Все объясню потом. Скорее.

— Прямо какие-то скачки с препятствиями, — вздохнул я. — Ладно, еду.

Одежду мне собирать с пола было не надо, потому что я в ней и спал, будто всегда готовый к тушению огня пожарный.

Подходя к Алексею, я изо всех сил старался сделать вид, что это кто-то другой всего несколько часов назад собирался его предать и сбежать вместе с крестом и Машей. (А может быть, мой крест Маша?) Но улыбка у меня получилась кривой и жалкой. Себя я презирал, ее ненавидел, а его начинал бояться. Потому что он затягивал меня в область таинственного, в ту сферу, где все непонятное и непознанное вызывает страхи и фобии.

Но Алексей, не замечая моего внутреннего разлада, указал рукой на табло и произнес:

— За пару минут до твоего появления оно сломалось. Гляди.

На табло действительно с бешеной скоростью мелькали цифры и буковки. Иногда они замирали, и тогда на короткий срок высвечивалось расписание поездов. Но тоже какое-то дурацкое и странное. Например: Москва — Мытищи — Стамбул. Потом Стамбул исчез и вместо него появился Царьград. Затем пляска на табло продолжалась, а когда опять останавливалась, то толпа вокруг нас могла лицезреть нечто следующее: Москва — Монино — Царское Село — Вифлеем — Далее везде — Отправление поездов заканчивается.

Раздавались удивленные возгласы, смех, брань и колкие шуточки.

— Програмист нажрался, — усмехнулся я, пожимая плечами. — Только и всего. Какой Царьград в наше время да еще с Ярославского вокзала?

— Не скажи, — отозвался Алексей. — Уж Царьград-то в путях Святой Руси занимает особое место. Ладно, поехали. Билеты я уже взял.

Потом в поезде, пока я подремывал, он стал развивать свою мысль дальше.

— Если там кто-то и напился, то через стакан обрел глубинный смысл, потому что применительно к России, к ее мистической истории, через Константинополь пролегает география вселенского человечества и двигается к Голгофе и горе Елеонской. Вот почему русский православный люд всегда стремился к освобождению Царьграда и Палестины. Есть легенда, что когда турки ворвались в храм Святой Софии, там шло богослужение. Магометане учинили резню. Один из священников держал в руках чашу с причастием. Стены храма перед ним разошлись, а потом сомкнулись. Прошли века, но до сих пор слышно иногда сквозь стену, как молится этот священник. И будет он находиться там до тех пор, пока турки не будут изгнаны русскими из Царьграда, а над храмом Святой Софии вновь не засияет православный крест.

— Почему именно русские, а не курды? — пробормотал я.

— Потому что такое пророчество есть и на гробе царя Константина. Об этом свидетельствовали и Мефодий Патарский, и Лев Премудрый, и тот же Серафим Саровский. Достоевский писал, что и Золотой Рог и Константинополь — все это будет нашим, но не для захвата и не для насилия, а случится само собой, потому что время пришло. Это станет настоящим воздвижением Христовой истины, выходом России в полноту истории, ее великим словом в великом будущем. Да, собственно, это есть ее главная национальная идея. А сколько уже раз мы были близки к завоеванию Константинополя! Вспомни Скобелева. Я считаю, что Россия должна в грядущем восстановить Византийскую империю, от Греции до Дамаска и Палестины, и слиться с ней воедино.

— А как же Израиль? — сквозь сон произнес я.

— Его перенести, скажем, в Харьковскую область. А что? Земли там плодородные, и к Европе ближе. А Святая земля, Царьград нужен России как воздух, здесь ее духовный мир и ключ к пониманию. Вот только почему сумасшедшее табло свихнулось именно в этот час? Ты не спишь? — он подтолкнул меня в бок.

— С тобой уснешь. Куда мы вообще-то едем?

— В Ашукинское. Это следующая остановка за Софрино. Тут я несколько насторожился и переспросил:

— Софрино?

— Ну да. Там проживает один старик с дочерью. Адрес его я с большим трудом раздобыл у еще одной древней прихожанки из Свято-Данилова монастыря, два часа назад. Но она предупредила, чтобы мы поторапливались, потому что он очень болен. Рак, что ли.

Я вытащил фотографию, которую недавно пальпировала Настенька. Передал Алексею.

— Вот этот старик. Рядом с нашими Ухтомскими, — сказал я.

— Откуда знаешь?

— У меня свои связи в потустороннем мире.

После этого я закрыл глаза и вновь погрузился в сон. Под громыхание колес, под монотонный голос Алексея мне привиделась дорога, по которой шли толпы людей, подгоняемые ударами хлыстов. Надсмотрщики скакали на лошадях и кричали на незнакомом мне языке. Упавших затаптывали копытами. Люди шли смиренно и молча, не сопротивляясь. Даже не делая попыток обороняться, бежать прочь, хотя вокруг были леса, поля, реки, горы. Где можно укрыться. И среди этой толпы брел я. Но смотрел сам на себя откуда-то сверху. Мне было странно видеть, что такая огромная масса народа, как покорное стадо, гонится куда-то к краю пропасти. Потом я услышал рядом с собой слова: Земля эта больше не родит хлеба. Я больше ничего не могу для них сделать. Страшны были эти слова, и я понял, что люди внизу обречены на истребление. Не от надсмотрщиков даже, а от своего безволия и покорности. И я плакал среди них, не скрывая слез, которые вдруг потекли кровью. А потом очнулся.

— Приехали! — тронул меня за плечо Алексей.

— Уже Царьград?

— Пока еще Стамбул. Выходим.

От станции Ашукинской мы направились по проселочной дороге к деревеньке, которая разлеглась на холмистой местности в окружении тополей и берез. Уже наступили сумерки, и нам пришлось поплутать, прежде чем нашли нужный дом. Собака во дворе хрипло залаяла, но когда на крыльцо вышла хозяйка, пожилая женщина лет шестидесяти пяти, она угомонилась и залезла обратно в свою конуру. Алексей объяснил, что мы из Москвы, к ее отцу, от Сафоновой Агафьи Максимовны.

— Проходите в избу, — сказала женщина.

В горнице я конечно же ударился лбом о притолоку, поскольку мне всегда везет. Алексей стал разговаривать с хозяйкой.

— …а где же он? — доносилось до моего слуха, пока я с любопытством оглядывался. Прожив сорок лет в городе, меня интересовало все: и керосиновая лампа на столе, и остывшая печь, и деревянная самодельная мебель, и фотографии на стенах. На многих из них был тот самый благообразный старичок, только гораздо моложе. А на одном из пожелтевших снимков и вовсе юный и молодцеватый, перетянутый портупеей, со звездой на буденновке.

— …поди с неделю будет, как в больницу увезли, — отвечала тем временем женщина. — Совсем плох стал. А что же вы хотите, за девяносто с гаком. Удивляюсь еще, как папа столько прожил. А как трепало! Он ведь две войны прошел, финскую тож, в Смерше был, а потом и его посадили. Лагеря, ссылка… Потом в Загорске, на заводе. Там радиоактивные отходы закапывали. Хотели монахов потравить, что ли. Но ни к ним, ни к папе моему, Василию Пантелеевичу, чума эта не пристала. Только в последний год стал хворать, а так все здоровеньким бегал. В церковь в Софрино — за пятнадцать километров — туда и обратно, и ничего. А вы никак из газеты?

— Нет, мы из другой организации, — вмешался я. — Более серьезной. Ваш папа принимал участие в закрытии Свято-Данилова монастыря в тридцатые годы?

Алексей укоризненно посмотрел на меня, а женщина как-то сразу замкнулась.

— Об этом он мне ничего не рассказывал, — ответила она глухо, даже губы поджала. Потом все-таки добавила: — Но вы не первый об этом спрашиваете. Приезжали тут на неделе.

— Кто? — Алексей отодвинул меня в сторону. — Вы не волнуйтесь, мы просто историей занимаемся. Собираем воспоминания.

— Да мне-то что? Просто странно, что столько людей вдруг разом заинтересовались моим отцом. И именно тридцатыми годами, когда он служил в органах. Сначала приезжали двое вежливых, в костюмчиках и белых рубашках. Но глаза колючие, пытливые. Затем тоже двое, но наглых, грубых, бритых наголо. А глаза такие же, как и у тех. А вот сегодня утром еще один пожаловал. Вашего возраста. Этот веселый, загорелый, смешил меня, анекдоты рассказывал, ягодами какими-то угощал, даже вино оставил. Но тоже все про отца выпытывал. Про монастырь этот. Словно все вокруг с ума посходили. Жил-жил Василий Пантелеевич, никому до него никакого дела не было, а тут!