Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

— Как ты прозаичен. В городе я бы тебя не заметила.

— Я тоже.

— Грубиян…

— Хорошее название: кафе «Грубиян»… Или кабачок «У кедра». Лесной шалман «Кому пышки, кому шишки»… Трактир у поляны «Приют утешения…».

— Чем тебя утешить?

— Коньяк будем?

— Не хочется…

— Хозяева пили часто.

— Хозяева… Мне кажется, они все время с нами. Привыкнуть не могу. Без конца оглядываюсь. То вдруг сами по себе начинают брызгалки булькать, фонтанчики. Словно их за моей спиной включили, отключили. То вентиляция дует и сама же перестает. Хожу и вздрагиваю. Шорох, жужжанье, плеск. Или привидения работают, или кто-то прячется, надо мной смеется. Включит, выключит… Посмотрел бы ты, как подвязаны ветки, оттянуты, притянуты, как забинтованы стволики. Перевязал кто-то, забинтовал и отошел только что… А я не знаю, снимать бинты или нет. Зачем они там, насколько… Под каждым табличка, название, возраст. Ягодники на проволоках. Ни один лист земли не касается… Делянки с медицинскими травками. Понемногу, но есть валериана, шалфей, мята, подорожник. И все это под крышей оберегается. Череда, зверобой, пустырник. Синюзен какая-то и чабрец, если не ошибаюсь. Наперстянка и чистотел. Есть еще девясил… А что значит левзея? Кому нужен алтен?… У меня бабушка травница была. В доме под Вологдой все подклети мохнатились от пучков. А я таких названий что-то не помню.

— Чай тоже, говорят, лечит, и простой одуванчик… Махни рукой.

— Жалко.

— Ну да?

— Все некрепкое, маленькое, живое.

Третий день у меня тренировка, усмирение автопогрузчика.

Подъемник запускается буквально мановением пальца, но соединить его движения с движением самой машины сразу не удается. Мое желание — попасть грузовой площадкой в щель между деревянным поддоном и землей. Попасть аккуратно, точно, вдвинуть его туда и остановить машину так, чтобы не стукнуть поддон-подставку, на которой уложена в ровной кладке добрая сотня кирпичей.

Несколько раз боднул кирпичную кладку так, что поддон скрежетал по земле. Не будь на кирпичах деревянной обвязки, они бы разлетелись у меня грудой. Машина поддала их, но я ничего не мог с этим поделать.

Вхолостую все получалось. Подкат к условной точке, опусканий площадки, движение с воображаемым грузом. Как только доходило до весомого кирпича — машина взбрыкивала, не желая подчиняться.

Подолгу разглядываю чертежи недостроенного дома, не решаясь пока четко и ясно записать в дневнике, для чего мне это нужно.

Проверил инкубатор. Кажется, никаких цыплят у нас не будет. Он работает, но все яйца, по-моему, неживые. Ничего не бьется, не шевелится. На всякий случай надо ходить сюда каждый день, чтобы не проворонить писклявые голодные комочки, белые, желтые… Как белку в лесу, хотел оберечь их от моей злой руки.

— Лучше бы я из них «Монако» испекла с ягодами. Вот увидишь, ничего не выйдет. Яйца лежалые, — говорит она тоном большого знатока садово-сельского хозяйства. Прав у нее на это много, потому что к обеду на столе была у нас прохладная от свежести хрусткая зелень: салат, укроп, огурчики, похожие на крохотные кактусы, влажная морковка величиной с мизинец. И все к великолепному крестьянскому супу из тушенки, лука и свежей капусты с картофелем. За которыми последовали необыкновенные макароны, спагетти финские с тертым сыром. И компот из банки, что не делает его менее вкусным, чем любой другой.

— Завтра кончаются компотные банки, дойдет клубника.

— Вот прилетят хозяева и попрут нас от клубники, огурчиков и разной благости. Жалеть будешь.

— Ну, я на дорожку вымолю, не откажут.

Она улыбнулась очень спокойно и хорошо. Никто бы не заметил в ней скрытой скованности, глубоко затаенной тревоги: условились так, вот и говорю, как условились. А сама не очень-то верю…

Дети, чтобы не сглазить, не накликать беду — неприятности, стараются не поминать, обходить.

Я не виноват.

Я хотел одного: лишь убедиться, что ее нет в оранжерее. Тихо подошел к двери комнаты, не уловил ни звука, ни шороха, подождал немного, приоткрыл дверь и буквально присох на месте.

Она сидела у своей постели, спиной ко мне, и гладила руками что-то белое на мягком одеяле.

— Прости меня, обезьянка моя милая, дразнилка моя смешная, — приговаривала она, расправляя что-то белое на мягком одеяле. — Я стала добрая. Тебе со мной будет хорошо. Всем будет хорошо. Я не была злюкой… Уставала очень… Ты меня, простишь, да? Целую тебя, плакучка моя, капризулька моя…

И гладила нежно и мягко, любуясь чем-то бельм на рыжем одеяле.

Надо было повернуться, уйти, но я боялся дышать, спугнуть, обидеть, смутить невольным вторжением, скрипнуть порогом, дверью. Проклиная себя за то, что не постучал, не предупредил, все же я прикрыл дверь и пошел, стараясь быть невидимым и незаметным. Пошел прочь от ее комнаты, от ее сокровения, от потаенного горя и нежности.

Она гладила детское маленькое платье с голубым кармашком, похожим на цветок. Я увидел это, когда понадобилось ей перекусить нитку, и она подняла к губам полотно, как припала к нему лицом.

Почти бегом, таясь уже не знаю кого, поспешил я к оранжерее. Некому там иронизировать надо мной, она у себя дома. Она…

Прошел к инкубатору, вынул яйцо, кончиком ножа, стараясь быть осторожным, отколол кромку от сухой теплой скорлупы. В отверстие пошла невыносимая вонь распада и тлена…

Что со мной происходит? Волнение мое было таким, будто я вскрывая один за другим двенадцать стульев и не находил никаких сокровищ.

Маленькая жизнь, мягкая, теплая, пушистая не состоялась, не пробилась… Почему?

Третья тетрадь

Не могу объяснить ей, не могу толком объяснить им, безответным тетрадям так, чтобы стало убедительно мне самому, а не только ей, суть и смысл моего поведения. Представляю, хорошо представляю, каким ненормальным выглядел, когда повез по нашему лугу штабель кирпича, связку тяжкого красного кирпича на деревянном поддоне.

Повез, и рокот мотора живым стрекотаньем аукнулся от глухой стены леса, прогнал тишину, качнул ни кем не кошенную траву. Конечно, он был и в самом деле тяжек, этот бурт кирпича. Какие там есть ему названия? Тягость отдавалась в моих ладонях, в руле машины, в покачивании, в упругом приседании колес. Но мы одолели его. Мы вдвоем, я и машина везли кирпич к недостроенному фундаменту жилого дома. Везли, не смотря на удивление в глазах женщины, в ее губах, в ее руках.

Я положил кирпич рядом с недостроенным домом. Положил академически, не скрипнув ни единым кирпичиком, не оцарапав ни землю, ни поддон. Я выволок из-под навеса бумажный мешок с цементом. Вернее, не с цементом. На мешке стояло: сухой раствор. Значит, это был готовый набор. Песок с цементом, который надо лишь развести водой.

Мешок я привез туда же, где поставил кирпич, где был брошен кем-то ящик для разведения цемента, с налипшим на дощатых стенках бетоном, с надписью, проведенной пальцем по бетону: Сережа…

Ломиком я разобрал крепления на кирпиче. Сбегал в котельную за лопатой, ведром, шлангом и мастерком. Взял несколько самых больших, какие были, гвоздей, молоток. И все это сложил у ящика для цемента.

Посмотрел на фундамент, словно в первый раз увидел впаянный в землю кирпичный прямоугольник, осознал вдруг его непосильные для меня размеры, но все-таки не спеша, стараясь быть уверенным с виду, взял гвоздь и начал вбивать его с угла будущего дома встык между кирпичами. Такой же гвоздь я вбил на другом углу фундамента, натянул между ними шпагат и сел на фундамент перед моим началом.

Какие права у меня, чтобы так вот кинуться воевать с кирпичом — бетоном, углами, проемами для окон и дверей, которым нельзя дать уйти в сторону, вбок, наперекос? Никаких прав у меня просто нет. С цементом я, как и всякий частный владелец гаража, был знаком. Все остальные познания, приемы, действия накопились во мне понемногу от виденного, слышанного, читанного.

Шланг я подсоединил к выходу пластиковой трубы, на которой был кран, отвернул — вода не пошла. Догадался в чем дело, сбегал к водонапорной башне, чтобы включить вентиль с надписью: «жилой дом». Вернулся к фундаменту: из моего шланга била струя воды.

Цемент из мешка вытряхнул в ящик, налил воду, размешал огородной лопатой густую массу, перекинул ее с места на место, на вид вроде нормально. Бросил вязкий раствор в приготовленное ведро, положил пять кирпичей на фундамент сбоку от места работы, взял мастерком раствор, шлепнул его на кирпичи, взял мой кирпич — уложил. Взял другой — уложил, третий, четвертый, пятый. Все по тому же рисунку, что виден был на фундаменте. Постучал мастерком, не знаю, правда, зачем, по уложенным кирпичам, снял излишки раствора, и почувствовал как заныли от усталости руки.