Обскура - Режи Дескотт

Но сейчас, когда она наконец вышла оттуда и заново воспроизводила мысленно все события прошлой ночи и этого утра, и вспоминала свой страх, предшествующий трем ударам молотка, возвещающим начало пьесы, и усиленный жадным любопытством глазеющей на нее публики, — сейчас злость взяла в ней верх над беспокойством, и слезы бессильной ярости вновь заструились по ее щекам. Она еще ускорила шаг, чувствуя, что едва держится на ногах.

Пребывая во власти гнева, она едва не угодила под трамвай, пересекающий набережную Конти. К бушевавшим в ней эмоциям прибавился ужас, и все вместе неожиданно принесло успокоение. Пройдя немного дальше по набережной, она услышала выкрики продавца газет. Сибилла замедлила шаг и нервно порылась в сумочке. Против ожидания, там нашлась завалявшаяся монетка, и она отдала ее мальчишке-газетчику, который в обмен с ухмылкой протянул ей свернутую газету. Остановившись прямо на тротуаре, Сибилла лихорадочно развернула ее и нашла страницу, посвященную театрам. Люди, мимо которых она шла, уткнувшись в газету и одновременно смахивая слезы, с удивлением оборачивались и смотрели на нее как на помешанную. Наконец она нашла то, что искала, и с жадностью пробежала глазами статью, посвященную вчерашней премьере, прежде всего выискивая упоминания о себе. В ее состоянии это было равносильно поиску оружия, которым можно было бы продолжать сражаться. Чем меньше строк оставалось до конца, тем больше Сибилла бледнела. К унижению от ареста и медицинского осмотра добавилось еще и пренебрежение к тому, о чем она в последнее время больше всего волновалась. Наконец она прочла едва ли не самые последние слова: «Напоследок мы рады сообщить вам о появлении новой, еще неизвестной молодой актрисы Сибиллы Ошер (даже ее фамилию переврали!), показавшей в роли Анриетты хорошую игру, сдобренную слегка неестественной наивностью». И это было все! «Неестественная наивность» и перевранная фамилия! «Ошер» вместо «Оклер»! Как будто специально хотели выставить ее на посмешище!.. На глазах Сибиллы снова выступили слезы. Она смахнула их, и, поскольку пальцы у нее выпачкались в типографской краске, вокруг глаз появились разводы, словно у енота. Она слишком поздно об этом догадалась, заметив черные следы от краски на подушечках пальцев, — и расплакалась еще сильнее. Всё против нее! Она чувствовала себя жалкой и грязной. И ведь сегодня вечером она должна будет снова выйти на сцену, чтобы показать свою «неестественную» игру!.. Против всякого ожидания, эта перспектива успокоила ее быстрее, чем что бы то ни было. Ее решительность снова к ней вернулась. Ничего, она, Сибилла Оклер, еще покажет им всем!..

Она снова вытерла слезы, окончательно выпачкав в типографской краске лицо, на котором оставался театральный грим: она так и не смыла его со вчерашнего вечера. Именно из-за этого сценического грима, который с близкого расстояния выглядел чрезмерным, ее вчера и задержали на бульваре, приняв за проститутку. Жан много раз рассказывал ей об этих внезапных проверках и облавах, устраиваемых полицией нравов. Тех девиц, которые оказывали сопротивление, отправляли в полицейский участок. Нередко случалось и так, что вместе с публичными женщинами задерживали и благопристойных парижанок, случайно проходивших мимо. Как бы те ни протестовали, ничего нельзя было поделать: их забирали вместе с остальными, обращались столь же бесцеремонно, оставляли на ночь в зарешеченной камере вместе с проститутками. А наутро им приходилось выдерживать унизительный допрос полицейских, с ухмылками и сальными взглядами, и потом еще терпеть унизительный медицинский осмотр, когда подозрительного вида врач изучал их наиболее интимные места с помощью своих грубых железных инструментов.

Все то же самое произошло и с Сибиллой, и, выходя из «Депо» в восемь утра, она чувствовала себя жертвой изнасилования. Напрасно она пыталась успокоить тебя тем, что ничего особенного с ней не произошло — в конце концов, она четыре года прожила с врачом и понимала, что такие осмотры не являются чем-то необычным. Но нет, все было тщетно. Как будто никакого доктора Корбеля вообще никогда не существовало… И они еще смеялись, эти скоты!.. Да, вот такая у нас полиция…

Наконец Сибилла добрела до дома, в первом этаже которого располагался магазин «Краски Корбеля». Сквозь витринное стекло она заметила отца Жана, который уже сидел за прилавком, склонившись над раскрытым гроссбухом. Ее отношения с Габриэлем Корбелем неизменно оставались дружескими — с того самого дня, как Жан впервые представил ее отцу и тот заключил ее в объятия. Но Сибилла, вместо того чтобы зайти поболтать с ним — как она, разумеется, сделала бы при других обстоятельствах, — поспешно опустила голову, чтобы не быть узнанной, скользнула в соседнюю дверь и стала подниматься по лестнице, ведущей наверх, в квартиру Жана. Из-за своего возраста и не слишком хорошего зрения месье Корбель-старший тоже не был вчера на премьере. Стало быть, он не знал ни об отсутствии в театре Жана, ни о собственных ее злоключениях. Не желая волновать его понапрасну, Сибилла решила ни о чем ему не рассказывать. А поскольку по ее виду он бы обязательно догадался, что что-то не в порядке, и начал расспрашивать, она предпочла вообще с ним не видеться. Лучше уж она зайдет к нему позже, когда оправится от потрясений. И когда у нее будут какие-то новости от Жана…

С некоторой нерешительностью она преодолела два ряда ступенек и остановилась перед дверью, еще не зная точно, как себя держать: а что, если с Жаном случилось несчастье? Забыв о пережитых унижениях, она открыла дверь и вошла, чувствуя, как сжимается сердце. Но, войдя в прихожую, она тотчас же увидела его сумку и котелок, висящий на вешалке. Вместе с мгновенным облегчением вернулось и прежнее непонимание: если с ним ничего не случилось, почему же его не было в театре? И что он в этот час делает дома, тогда как уже давно должен принимать пациентов у себя в кабинете?..

— Жан?..

Ответа не было. Тревога нахлынула на нее с новой силой. Быстро пройдя через библиотеку, она толкнула приоткрытую дверь спальни. Зрелище, представшее ее глазам, заставило ее оцепенеть от изумления: Жан лежал на спине, раскинув руки, и громко храпел, распространяя вокруг себя тошнотворный спиртной запах.

— Скотина!

Сибилла приблизилась и встряхнула его за плечо. Жан в ответ пробормотал что-то неразборчивое. Отказавшись от мысли так его разбудить, Сибилла подбежала к окну и раздвинула шторы. Потом, оглядев комнату, заметила на каминной полке стакан с водой. Схватив его, она подошла к Жану, который продолжал храпеть, и вылила воду ему на лицо. Жан резко подскочил и посмотрел на нее округлившимися от удивления глазами.

— Да что такое на тебя нашло?!

Она нервно рассмеялась. Потом выкрикнула, вложив в свои слова все накопившееся раздражение:

— Где ты был вчера вечером?

К прежнему чувству унижения добавилась досада из-за переживаний за него — а он-то, оказывается, просто напился! В этот момент Сибилла его ненавидела, а себя чувствовала полной идиоткой. Жан в это время пытался собраться с мыслями. Он машинально вытер лицо, чувствуя, как голова раскалывается от боли. В горле у него пересохло, его мучила жажда. Но он понимал, что получил по заслугам.

— Принимал роды, — пробормотал он, испытывая жгучий стыд за эту ложь.

— Прямо эпидемия какая-то!.. Но у тебя ведь не было ночного дежурства вчера! Ты же собирался освободить себе вчерашний вечер, чтобы прийти в театр!

Жан закрыл глаза и в течение нескольких секунд не открывал их, чтобы избавиться от этого кошмара. Но тщетно — вчерашний вечер предстал перед ним во всех подробностях, и прежде всего он осознал всю гнусность своего предательства — как могло случиться, чтобы он с такой легкостью забыл обо всем и последовал за этой женщиной… Обскурой? (Даже это имя, точнее, прозвище звучало как предостережение.) Да еще и в такой особенный для него с Сибиллой вечер… Вчера, вернувшись и не застав ее дома, он невольно обрадовался — по крайней мере, не придется сразу же вступать в неприятные объяснения… Он был не слишком обеспокоен ее отсутствием, поскольку решил, что она вместе со всей труппой пошла отмечать премьеру в какой-нибудь ресторан в театральном квартале. Она и прежде ему об этом говорила. По идее, и он должен был пойти в ресторан вместе с ней. Но он слишком много выпил, чтобы к ней присоединиться…

Нужно было придать своей лжи видимость правдоподобия, и сделать это как можно быстрее — нельзя так долго молчать… И он принялся излагать легенду, придуманную еще вчера, когда он возвращался домой, уже расставшись с Обскурой, и шел от Нового моста к дому. Обычный визит к беременной пациентке, неожиданно начавшиеся преждевременные схватки, долгая работа и, наконец, появление на свет ребенка, девочки, — в одиннадцать вечера! Было уже поздно ехать в театр… Жан закончил рассказ, избегая смотреть на Сибиллу и надеясь, что она спишет это на стыд, который он испытывает из-за своего жалкого состояния. По крайней мере, он не запутался во лжи — в конце концов, медицина была его основной деятельностью, и здесь он не мог допустить нелепых ошибок и несоответствий.