Укрощение зверя - Василий Головачев

– Вы хотите сказать, что это все – из-за переизбытка интеллекта? – недоверчиво сказал Максим.

– Скорее из-за недостатка духовности. Избитая истина, но – истина! Природу надо постигать не только разумом, но сердцем.

– А Морок? В чем его влияние?

В кухню заглянул Валерий, по пояс голый, с мокрыми волосами.

– Все еще беседуете? Тогдя я пошел спать.

– Можешь присоединиться к нам, не помешаешь.

Валерий нерешительно глянул на циферблат настенных часов, почесал макушку, махнул рукой.

– Ладно, послушаю. Только чаю попью.

Иннокентий посмотрел на Максима:

– Ты готов слушать дальше?

– Да! – ответил Максим.

Глава 10

В добрый путь

Было грустно расставаться с церковной мастерской, в которой он писал иконы для монастырей под началом иерея Артемия. Отец Артемий пестовал молодых художников и иконописцев, взяв на себя обязанности учителя и наставника. Однако он был человек мудрый и быстро отвлек Данилу, пришедшего проститься, от его переживаний.

– Вот ты говоришь – друзья, друзья, не хочется терять друзей, – сказал Артемий. – А готов ли ты бежать сломя голову другу на помощь, не по умственному решению, а по зову сердца, не раздумывая?

Данила хотел ответить утвердительно, но встретил оценивающий взгляд иерея и вдруг понял, что тот прав. Таких друзей, которым он мог бы довериться полностью и ради которых побежал бы куда угодно без раздумий, среди сверстников у него не было. Школьные приятели были, девушка, о которой он вздыхал по ночам, была, а друзья так и не появились.

– Желаю тебе обрести таких друзей, – перекрестил его Артемий. – Тогда и жизнь сложится иначе.

Дома – Данила уже привычно называл дом дяди Василия Иваныча своим – он собрал все свои рисунки и картины, упаковал в специальный плотный пакет; их следовало везти в Москву, чтобы показать на конкурсных экзаменах в институт. А вот иконы пришлось оставить. Все они были написаны на досках, и везти в столицу два десятка деревянных икон было бы слишком тяжело.

Данила расставил иконы на диване и на столе, постоял перед ними в задумчивости. Он знал, что греческие иконописцы используют для икон кипарисовые доски, он же писал их на липовых. Наклеивал мездровым клеем на лицевую сторону будущей иконы паволоку – льняную ткань, выдерживал неделю для придания нужной крепости, готовил левкас – смесь клея и мела с добавлением олифы. Накладывал слой левкаса на паволоку и полировал после высыхания.

Этой технологии его обучил Артемий, ею же Данила пользовался теперь самостоятельно.

Продолжалась работа над иконой следующим образом.

На доску наносился рисунок, золотился фон иконы, нимбы святых, и только после этого иконописец приступал к живописи. Краски брались натуральные, изготовленные по старинным рецептам: яичный желток плюс природный пигмент, дающий определенный цвет. Красный, к примеру, Данила делал из киновари, привозимой из Крыма, другие – из различных минералов, истолченных с водой до состояния мельчайшего порошка.

Заканчивалась работа нанесением на икону слоя олифы, из-за чего комната Данилы, да и весь дом Василия Ивановича, пропахли запахами красок и особенно олифы.

Главным делом, конечно, было не техническое исполнение иконы, а написание ликов, искусству которого иконописцы обычно учатся всю жизнь. Но у Данилы был природный дар художника, поэтому он писал лики с изумительной достоверностью, поражающей всех, кто знакомился с его творчеством. Лики получались «неземные», без «красивости» и перегруженности второстепенными деталями, но приносящие покой и умиротворение.

Данила поколебался немного и все-таки сунул в чемодан одну небольшую иконку с изображением русского святого Рукаты, о судьбе которого ему рассказывал волхв Всеслав. Руката совершил подвиг, сохранив Голубиную Книгу – летопись земли Тверской, да и вся его дальнейшая жизнь была подвижнической, отмеченной служением народу. Однако отец Артемий, увидев эту икону, принахмурился, назвал Рукату язычником и посоветовал Даниле писать только канонических церковных святых. Данила промолчал. У него было свое мнение, кого считать истинно святыми людьми.

Собрав иконы в старинный деревянный сундук, он поставил его в чулан, достал дощечки с рунами, также разложил на диване. Всего было вырезано на дощечках двадцать рун, но только десять из них свети лись, то есть несли внутри себя некий сакральный смысл и обладали энергией. Остальные получились красивыми, геометрически правильными, но силой не обладали. Однако Даниле было жаль потраченного труда, руны ему нравились (новоруны – как называл их Георгий), и выбрасывать их он не стал.

Полюбовался руной СВА, несущей смысл сияющей силы небес, излучающей ощутимое тепло, потрогал пальцем руну У-УШ – Любовь, отозвавшуюся тонкой вибрацией. Все они были так или иначе связаны с буквами русского алфавита, и все были совершенны, соединяя прошлое с настоящим и будущим. Еще когда Данила только начинал резать руны, Георгий принес ему свиток с нарисованными на нем буквами Велесовицы – самой древней системы русской письменности и сказал, что современный русский язык и алфавит – лишь остатки могучей магической Системы Управления Миром. Сами же руны были всего-навсего «руськымы писмены», своеобразными пиктографическими ключами выхода на те или иные параллельные реальности и силы Вселенной. Но только спустя три года, изучив символику русского, арабского, коранического и китайского языков, вырезав два десятка рун, Данила понял, насколько Георгий был прав. В древние времена люди могли словом творить чудеса.

Нынешний же язык допускал не только искажение смысла древних слов, несущих силу, свет и добро, но и ругань, мат, при злоупотреблении которым у людей начинались проблемы со здоровьем, ведущие к гормональным нарушениям. Об этом Даниле говорил учитель Нестор Будимирович, не употребивший в жизни ни одного бранного слова. Впрочем, Данила никогда не ругался и сам, выделяясь этим в кругу школьных приятелей. В школе же ругались даже девчонки младших классов, не говоря о старших, считающих употребление матерных выражений вполне естественным делом.

Собрав руны в холщовый мешок, Данила уложил его на дно чемодана, накрыл вещами и одеждой. Огляделся, вдруг осознавая, что больше сюда не вернется. Его ждала неведомая жизнь в столице и полная неожиданных приключений дорога. Хотелось, чтобы эти приключения были интересными и добрыми.

В памяти всплыл образ Маруси Линецкой.

Данила вздохнул. Прощание с Марусей получилось теплым, но не таким, каким он себе его представлял. Девушка хорошо относилась к нему, однако точно так же дружила и с другими парнями, не выделяя никого. Сердце Маруси было свободно, но места в нем для молодого художника не оказалось. Впрочем, надежда у него оставалась. Маруся собиралась поступать в московский мединститут и дала ему телефон родственников, у которых она должна была остановиться.

Еще раз вздохнув, Данила взял чемодан и вышел в горницу, где его ждали хозяева.

Полчаса ушло на советы и наставления, на которые не скупились Василий Иванович и Вера Андреевна, искренне сожалевшие, что племянник уезжает. Его потискали, поцеловали, всучили сумку со снедью, и Василий Иванович повез племянника на вокзал. Решили, что Данила сначала поедет в Москву, подаст заявление в институт, устроится в общежитии, а уж потом на пару дней съездит домой, в Парфино, где его с нетерпением ждали мама, отец и сестренка.

Нестор Будимирович пришел провожать ученика к поезду.

– Помни, о чем я тебя предупреждал, – сказал он, пожимая Даниле руку. – Ты многому научился, но главное – не приемы боя, а чувство меры, точное знание того, когда и где применять свою силу.

– Я помню, учитель.

– Лютый бой, которому я тебя учил, это лишь часть общей системы адекватного реагирования на жизненные ситуации. Будешь терпелив и настойчив, тебя найдут учителя не чета мне.

Данила, ощущая неловкость, кивнул. Вспомнил, как ездил в апреле с Нестором Будимировичем в Калугу, на Сход славянских общин, где учитель демонстрировал на ристалище свое ратное умение. Победить его не смог никто, хотя для участия в воинских состязаниях приехали умелые бойцы со всех уголков Росии и из-за рубежа. Правда, потом Даниле учитель признался, что есть Витязи, с которыми и ему не справиться.

– Георгий? – поинтересовался Данила.

– И он тоже, – улыбнулся Нестор Будимирович.

Объявили посадку. Данилу еще раз обняли по очереди родственники, похлопал по плечу Нестор Будимирович, сказав, что он, к сожалению, не сможет проводить его, но Данилу в Москве встретят нужные люди, и Данила сел в вагон. Через несколько минут вокзал Чухломы скрылся за поворотом дороги.

Защемило сердце. Что-то ждет его впереди?..

В купе заглянул небритый парень в майке с изображением Карла Маркса на груди, сказал кому-то сзади: