Трагедия господина Морна - Владимир Набоков

(Уходит.)

МОРН:

Стой!.. Куда же ускользнулмой призрак?.. Стой, вернись…

ГОЛОС:

(слева)

Держи!

ВТОРОЙ ГОЛОС:

Не вижу…

ТРЕТИЙ ГОЛОС:

Ночь…

ЭДМИН:

Мой государь, как можешьвыслушивать…

МОРН:

У прежних королейшуты бывали: говорили правдухитро, темно, — и короли любилисвоих шутов… А у меня вот этотсомнительный сомнамбул…Что же выпритихли, дорогие гости? Пейтеза счастие мое! И ты, Эдмин.Эй, прояснись! Все пейте! Сердце Вакха —граненое стекло: в нем кровь и солнце…

ГОСТИ:

Да здравствует король!

МОРН:

Король… король…В земном глаголе рокотанье громанебесного… Так! Выпито! Теперья подданных порадую: намереня завтра же вернуться!

ЭДМИН:

Государь…

ГОСТИ:

Да здравствует король!

ЭДМИН:

…прошу тебя…врачи…

МОРН:

Довольно! Я сказал, что — завтра!Назад, назад, — в гробу летучем! Да,в стальном гробу, на вычисленных крыльях!И вот еще: вы говорили «сказка»…А мне смешно… Со мною Бог смеется!Не знает одураченная чернь,что скованное в сказочные латытемно и потно рыцарское тело…

ГОЛОС:

(тихо)

Что говорит король?..

МОРН:

…она не знает,что бедная восточная невестаедва жива под тяжестью косматой,но за морем бродяги-трубадурыо сказочной любови запоют, —солгут векам, чуть пальцами касаясьовечьих жил, — и грезой станет грязь!

(Пьет.)

ГОЛОС:

Что говорит король?

ВТОРОЙ ГОЛОС:

Он во хмелю!..

ТРЕТИЙ ГОЛОС:

Его глаза безумием сияют!..

МОРН:

Эдмин, налей еще…

ДАМА:

(кавалеру)

Уйдем… Мне страшно…

<…>[КОРОЛЬ]:

Сон прерванный не может продолжаться,и царство, плывшее в мечте передо мной,вдруг оказалось просто на землестоящим. Вторглась вдруг реальность. Та,которая и плоть, и кровь, казалось,ступала, как эфир прозрачный, вдруграстопавшись, как грубый великан,вошла в мой сон, устойчивый, но хрупкий.Я вижу вкруг меня обломки башен,которые тянулись к облакам.Да, сон — всегда обман, все ложь, все ложь.

ЭДМИН:

Она и мне лгала, мой государь.

КОРОЛЬ:

Кто лгал, Эдмин?

(Спохватывается.)

Ах, ты о ней?.. Нет, царствомое обманом было… Сон был ложью.

<…> [МОРН]:

Эдмин, отдай!.. Как мне еще просить?Пасть на колени? Хочешь? Ах, Эдмин,я должен умереть! Я виноватне перед Ганусом, а перед Богом,перед тобой, перед самим собою,перед моим народом! Я дурнымбыл королем: незримый, без придворных,обманом правил я… Вся мощь моябыла в моей таинственности… Мудростьзаконов? Творчество и радость власти?Любовь толпы? Да. Но пуста и лжива,как бледный гаер в лунном балахоне,душа у властелина! Я являлсято в маске на престоле, то в гостинойу щегольской любовницы… Обман!И бегство — ложь, уловка — слышишь? — труса!И эта слава только поцелуйслепого… Разве я король? Король,убивший девушку? Нет, нет, довольно,я падаю — в смерть, — в огненную смерть!Я только факел, брошенный в колодец,пылающий, кружащийся, летящий,летящий вниз, навстречу отраженью,растущему во мраке, как заря…Молю тебя! Молю тебя! Отдай мнемой черный пистолет! Молчишь?

(Пауза.)

Ну, что же,не надо… В мире есть другие смерти:обрывы и водовороты; яды,и лезвие, и узел; нет! Не можешьты помешать — ни гению родиться,ни грешнику убить себя!

(Пауза.)

Да впрочем,я просьбами напрасно унижаюсь…Скучна такая сложная играс такой простой развязкою.

(Пауза.)

Эдмин,я — твой король. Дай. Понял ты?Эдмин, не глядя, протягивает ему пистолет.

МОРН:

Спасибо.Я выйду на террасу. Только звездыменя увидят. Счастлив я и ясен;сказать правдивей не могу… Эдмин,твой легкий лоб легко я поцелую…Молчи, молчи… Твое молчанье слащевсех слышанных напевов. Так. Спасибо.

(Идет к стеклянной двери.)

Ночь синяя меня уносит!

(Выходит на террасу. Его фигура, озаренная лучами ночи, видна сквозь стеклянную дверь.)

ЭДМИН:

…Никто не должен видеть,как мой король являет небесамсмерть Господина Морна.

Занавес

ПРИЛОЖЕНИЯ

[ИЗЛОЖЕНИЕ]

I ДЕЙСТВИЕ

I Картина

{28}Комната. У огня, закутанный в ягуаровый плед, сидит Тременс. Его всегда трясет лихорадка (…я такого дня не помню, чтоб не ползли змееныши озноба вдоль по спине, чтоб не стучали зубы, как костяные кастаньеты смерти, танцующей без роздыху…). Его монолог. Входит дочь его Элла. Говорит, что звана на вечер, что должна переодеться. Вся она — широко открытые девичьи глаза, а Тременс — груб, тяжел, но по-своему любит дочь. Она уходит к себе. Слуга приносит вино, лекарства. Затем докладывает, что пришел неизвестный человек. Входит Ганос. Тременс плохо видит, не различает его черты. Тот заговорил, и Тременс узнал одного из той шайки мятежников, которой он, Тременс, руководил. Ганос, как и все остальные крамольники, кроме вождя их, был сослан на дальние рудники. Ганос бежал. Тременс рассказывает, что, когда суд вынес приговор над пойманными мятежниками, он, Тременс, написал королю письмо, в котором отдавал себя королевской власти. На следующий день вечером в комнату к Тременсу вошел человек, который себя не назвал и лица которого Тременс не разобрал из-за сумерек и полуслепоты своей. Человек спокойно объявил Тременсу, что король не преследует ума, будь он и тлетворен, а карает глупость, слушающуюся чужого ума. То есть умный вождь прощен, но все его подчиненные сосланы. Пусть же Тременс продолжает свои беззаконные попытки — все будет тщетно, так как он только помогает королю собирать, сосредоточивать в одно место мятежные части народа, которые и караются нужным образом. Король поощряет Тременса, как невольного своего помощника. Сказав все это, человек поклонился и вышел. С тех пор Тременс все собирается с силами, у него одна мечта: истребить, разрушить, придать стране красоту развалин. Ганос признается Тременсу, что за время трехлетней ссылки он понял, что напрасно пытался свергнуть власть, что король какой-то волшебной силой своей создал из страны, истерзанной войнами и мятежами, громадное и гармоническое государство, управляемое пристально и твердо. «Ты меня не понял, — говорит Тременс, — я проповедовал власть народную, но разумел под этим безвластие, божественный хаос. Король, — продолжал он, — все по-прежнему никогда не показывается, и эта таинственность дает ему новую силу, какой не имел ни один король». Тременс признает, что король — первый работник в стране, что он один властвует над вялым сенатом, над обществом, над чернью, и что все законы его — глубокие, мудрые; что в стране нет обездоленных; что смертная казнь отменена; что государство подобно исполинской житнице, полной душистого, золотого хлеба. «Но, — повторяет Тременс, — мне беззаконие нужно, а не закон, как бы мудр он ни был, ибо довольство — тупик. Чтоб горел живой огонь человечества, нужно топливо. Разрушать нужно, и тогда будет наслаждение — в страданиях. Говорят, — продолжает он, — что король часто мешается с толпой, посещает кабаки, рынки, мастерские, дабы точно знать, что кому нужно». Ганос замечает, что все это еще больше убеждает его в преступности мятежа. Тременс шагает из угла в угол, дрожа под пледом и проповедуя свою истребительную веру. Ганос сразу же, как прибыл в город, зашел к Тременсу и еще не знает, в том же ли доме, как прежде, живет его — Ганосова — жена и что делала она эти три года. На его вопрос, что делает она, Тременс коротко отвечает: «Блудит». Входит Элла в золотистом газе, готовая ехать, и отец к ней грубо и тяжело обращается с вопросом: «Ведь правда, Мидия блудит?» Элла привычно отделывается шуткой. Ганос, давно знающий Тременса, все же поражен его нарочитой грубостью. С трудом узнает он Эллу, которая за эти три года превратилась, как говорится, из девочки в женщину. Ганос взволнован тем, что она едет на вечер к его же жене, а он сам ехать не может: там много людей, узнают его. Случайный ответ Тременса, который, кстати, у Мидии не бывает, все же смутил Ганоса, но он не решается что-либо спросить у Эллы. Элла, которая учится в драматической школе, предлагает Ганосу загримировать его, и тогда он может поехать — как жених ее, что ли, — и, оставшись после ухода всех гостей, изумить и обрадовать Мидию. Тременс вставляет несколько массивно-грубых замечаний. Га-нос соглашается. Садится перед зеркалом, и Элла начинает мазать ему лицо маслянистыми театральными красками. Между ними шутливый разговор, а между тем Тременс снова заговорил о своей жажде разрушения, о том, что он ждет только предлога, чтобы начать, о том, что Ганос должен ему помогать — и Ганос старается одновременно отвечать шуткам Эллы, мажущей ему губы и глаза, и возражать ее отцу, тяжко шарахающемуся по комнате в припадке огневицы{29}; из угла в угол хищно и зябко шагает он, барабаня пальцами по столам, по спинкам стульев, шелестя пальцами по корешкам книг, когда проходит он мимо полки. «Готово!» — кричит Элла, и Ганос в зеркале не узнает себя. Тременс сердится на него, что он не загорается ознобом, трясущим его, Тременса — вождя мятежников. Ганос повеселел, зная, что сейчас увидит жену, и вспоминая другие дни, маскарады, танцы. Элла прощается с отцом, который хмуро рухнул в кресло. Ганос обещает его часто посещать и уходит вместе с Эллой. Монолог Тременса.