Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

Хозяйственный человек мичман Загнибородин не для себя старался: для роты. Покраска, побелка территории вокруг учебного корпуса, коридоров, классов, кабинетов, ремонт сантехники — всё на нём. Выкручивался как мог.

Идём с ужина под барабанный бой. Я — барабанщик. Впереди иду. Раскатистой дробью сыплю: тррын — ты — тын… Тррын — ты — тын… Трын — тыт — тын — тыт — тын — ты — тын.

Мичман подошёл ко мне, положил руку на барабан:

— Оце сворачивай к едрени–фени свою бравурну музыку, курсант. Давай её мени. Щас слухай: у камбуза пожарну бочку бачив?

— Так точно! Бачив!

— Задача ясна?

— Никак нет, тащ мичман!

— Що такий тупыв! Тю бочку у нашу роту треба умыкнуть. И щоб ни одна б…

Мичман не договорил. Кашлянул в кулачок нехорошее словцо, строго посмотрел на меня.

— Щоб не споймае тоби! Усёк?

— Так точно!

Я вернулся к камбузу, но сразу подойти к пожарной бочке не смог. Возле дверей в белой куртке стоял и курил жирный, толстый старшина камбуза мичман Нечипорук — боров, раздобревший на халявных харчах. Я дождался, пока он докурит и уйдёт. Подбежал к бочке, полной воды, подёрнутой тонким ноябрьским ледком, и опрокинул её на асфальт. Огромная лужа, сверкая прозрачными льдинками, растеклась вокруг. Пиная бочку ногами, с ужасным грохотом покатил её. Оглушительный звон отдавался во мне ударами вселенского набата. Когда до учебного корпуса четвёртой роты осталось метров сто, оглашенный крик раздался позади.

— Курсант! Стой! Ты куда мою бочку покатил, наглец?! Я кому сказал? Стой!

Я ещё скорее начал толкать бочку. Она прыгала, вертелась, звеня на весь плац.

— Стой, курсант! Догоню — убью, скотина! Отдай бочку!

Это бежит за мной толстобрюхий старшина камбуза. Да куда ему, оплывшему жиром, угнаться за мной! Я протолкнул бочку в двери учебного корпуса мимо часового и перевёл дух. Не догнал!

— А ну, вызови старшину роты Загнибородина! Срочно! — напустился на часового запыхавшийся камбузник. Тот поднял телефонную трубку:

— Дневальный! Мичмана Загнибородина срочно на выход!

Пришёл Загнибородин.

— Що тоби треба, Нечипорук?

— Твой курсант только что у меня бочку пожарную украл…

Загнибородин удивлённо вскинул брови:

— Шо казав? Бочку?! Оце на хрена курсанту здалась твоя бочка? Ему дивчину гарну, молодэньку, чи горилки где пошукать… То я разумию. На кой ляд ему бочка? Кажи мени!

— Да не курсанту, а тебе, старому хрычу моя бочка сподобилась, — взбеленился Нечипорук. — Верни бочку!

— Нема у мене ни якой бочки! Мени гроб цинковый куда ни шло, а бочка совсем не надобна. Часовой! Ты бачив, яку бочку притаранил курсант?

— Никак нет, тащ мичман, не бачив, — не моргнув глазом, ответил часовой.

— Вин не бачив, — развёл руками Загнибородин.

— Да пошёл ты… — послал камбузник седого ветерана флота туда, куда ходить нашему брату не годится. Плюнул с досады, и ругаясь матерно, вычурно, с полным набором терминов парусного флота, где словечки вроде: «якорь в задницу, здохнуть на рее» были самыми безобидными, тяжело дыша, удалился.

На вечерней поверке мичман Загнибородин объявил мне благодарность. «За образцовое выполнение особого задания командования», — так он выразился.

Без хохота, конечно, не обошлось. И без «хвотограхвирования».

— За смех у строю — два наряда вне очереди преступничкам Полищуку и Медику. Роте — отбой!

И как всегда скучный, хмурый, молча в баталерку удалился.

Холодный ветер хлопал жестью на крыше. В кубрике, в синем свете плафона, накрывшись тонкими байковыми одеялами, спят курсанты. До подъёма ещё два часа. Самое сладкое время сна и приятных сновидений. В баталерке, на кушетке примостился старшина роты мичман Загнибородин. Припозднился на службе старый военмор. Не пошёл домой, в пятиэтажку — «хрущёвку», что притулилась у подножия сопки Дунькин пуп. Заночевал в роте. Привычно подоткнул под голову матросский бушлат, сбросил с усталых стариковских ног носки и хромачи, накинул на себя шинелишку и захрапел.

Может, снилась бывалому моряку его подводная лодка с красными звёздами на рубке — по числу потопленных вражеских кораблей. На ней он прошёл всю войну в штормовом Баренцевом море. Ходил в торпедные атаки, топил фашистские суда. Высаживал десантников, стоя по грудь в ледяной воде и придерживая сходню, чтобы не замочить идущих в бой североморцев.

Может, сотрясали его во сне взрывы глубинных бомб. От них в отсеках лопались плафоны, в кромешной темноте хлестала из пробоин вода, едкий дым пожара раздирал грудь, жёг глаза.

А может, снилась ему Нина. Не ворчливая, толстая лифтерша, из–за которой не всегда хочется идти домой. А та, молодая Нина, ещё не располневшая, розовощёкая, с небесно–васильковыми глазами официантка из офицерской столовой. Кто знает, что снилось старому моряку–подводнику в те предутренние часы?

У тумбочки, борясь со сном, клевал носом скучающий дневальный. От нечего делать листал вахтенный журнал. Вдруг его как огнём ожгло! Дневальный обнаружил в журнале запись, неизвестно когда и кем сделанную: «Разбудить мичмана Загнибородина в 04.00.».

Гадает дневальный, лоб морщит: «Сам, наверно, мичман записал, чтобы его пораньше разбудили». Да прозевал дневальный. Посмотрел на часы и сонливость мигом слетела с него: 04.15. Ужас! Испуганно подскочил к двери баталерки, бешено затарабанил:

— Тащ мичман! Вставайте, тащ мичман!

Подождал немного, прислушался. Тихо в баталерке. Крепко спит старшина роты. Дверь приоткрыл, вошёл, свет включил. За плечо тронул спящего.

— Тащ мичман! Вставайте! Проспали…

Из–под шинели всклокоченная голова высунулась. Моргает белесыми ресницами. На дневального выцветшими бледными глазами уставилась.

— Шо тоби, курсант? — недовольно спросила голова, шевеля впалыми щеками.

— Уже четыре пятнадцать, товарищ мичман…

— Шо з того? — голова упала на бушлат, глаза прикрылись веками, рука в тельнике откинулась с кушетки до полу. Дневальный вышел, притворил дверь. Сомнение гложет матроса. Нет, не встанет мичман, проспит, куда с вечера собрался идти. А время к половине пятого доходит. Надо будить! Дневальный в дверь каблуком кованым — бац, бац! Кулаком — бам, бам!

— Вставайте, товарищ мичман!

Дверь распахнулась. Из–за неё голова седая, всклокоченная, удивлённо и рассерженно таращится.

— Ну, ти уже задрал мени, курсант! У гальюне сгною, салага! Тревога яка чи шо?

— Вы написали в журнале разбудить вас в четыре часа, а уже половина пятого… Я не сразу увидел, — оправдывается дневальный.