Время отмщения - Алексей Волков

— Товарищ подполковник, тут шо, есть другие страны? — Тенсино старательно изображает одесский акцент.

— Выходит, есть, — Хазаев смотрит на артиллериста с укоризной, но почему-то не одергивает.

— В каких они отношениях? — это уже я.

— К делу не относится, — отрезает комбат.

Видно, сам понятия не имеет. В общем, сплошные потемки разума и торжество незнаек.

— Наша задача, — подполковник чуточку повышает голос, и мы невольно подтягиваемся. — Прочесать кишлак, найти в нем духов, если они есть, если нет — постараться узнать, не видели ли их тут? Само собой, поиск оружия. Но, товарищи офицеры, раз местные селян без нужды не трогают, нам надлежит поступать точно так же.

Он смотрит на нашего грека. Все мы люди, и порою у корректировщика в бою съезжает крыша. Но это отдельная история.

— Первыми огня стараться не открывать, по возможности вести себя дружелюбно. Понятно?

— Вторым огонь иногда открывать некому, — невольно срывается у меня.

Ротные понимающе кивают. Даже начштаба батальона Цешко, полноватый, красный от жары и перехода, поддерживает общее движение, и лишь затем спохватывается и смотрит на комбата.

— Товарищ подполковник, какова вероятность э… мирного исхода? — уточняет Пермяков.

— Увидим, — отрубает комбат. — Значит так, Зверюга у нас отдохнул, потому пойдет в обход. Выйдешь лесом на другую окраину селения. Кто попадется — препровождать в кишлак, но вежливо, без мордобития.

— Если не пойдут, тогда что?

— Ну… — тянет майор. — Но все равно постарайтесь убедить. Пермяков, ты двигаешься отсюда.

— Там слева есть ложбинка, по ней аккурат можно выйти к окраине. Мы разведали, — сообщаю я.

Делать-то особо было нечего, и лучше подготовиться к любому исходу, чем потом импровизировать на ходу.

— Отлично! — Хазаев смотрит на меня с одобрением. — Горсткин, тогда это твой путь. Минометчики остаются здесь вместе с Тенсино. В случае чего, поддержите огнем.

Вообще-то, путь через ложбинку я берег для своей роты, но с начальством не поспоришь. Мне достается самая длинная дорога. Хотя, она все же лучше самой короткой. Идти по открытому полю и ждать выстрелов — удовольствие еще то.

Роли расписаны, остается ждать третьего звонка и начала представления. Да еще гадать, каким будет спектакль.

Я коротко объясняю бойцам задачи, и мы выходим первыми. Сомневаюсь, понял ли хоть кто-нибудь и что-нибудь о политическом устройстве этого мира. Теперь любая философия автоматически отступает на второй, или десятый план.

— Я с вами, — тронувшуюся с места роту догоняет комсорг.

Как ни странно, с винчестером в руках, хотя и с калашом за спиной. Ох, не наигрался он еще в индейцев!

— Идем, коли не шутишь.

Замполиты всех мастей — люди бесполезные, однако и вреда от некоторых из них нет. Хочет прогуляться — его дело.

Рота быстрым шагом движется среди камней, держась под прикрытием скалистого гребня от возможных взглядов поселян. Затем мы углубляемся в лес, старательно делаем крюк между деревьев и кустов, и достигаем исходных позиций. Времени на все уходит побольше двух часов, зато прочие наверняка успели отдохнуть.

Докладываю по рации, получаю приказ и машу рукой:

— Пошли. Держать соседей на расстоянии видимости. Первыми огня не открывать. По одиночке не ходить! У местных ничего не отнимать. Иначе головы поотрываю и в другое место вставлю! Делить с ними здесь нечего, а наживать себе врагов — себе дороже. И улыбочку, улыбку! Вас снимает журнал «Советский воин».

Цепь плавно накатывается на кишлак. Со стороны леса он тоже оказывается обнесен дувалами, и наше продвижение едва не разбивается об их соломенно-глиняную стену.

Внутри кишлака все до тошнотворности знакомо. Словно мы до сих пор находимся в одной весьма негостеприимной для чужестранцев стране.

Даже попадающие нам по пути местные жители одеты точно так же, да и их восклицания напоминают те, что мы уже слышали в иных краях и под иным небом.

— Товарищ старший лейтенант! Это же духи! — говорит Коновалов. — Сам слушал, как нас они назвали шурави!

— Пока они без оружия, это не духи, а мирные жители! — отрезаю я. — Кто тронет крестьянина, убью!

Окраины кишлака уже жестко блокированы нашими подразделениями. Бойцы готовы действовать на обе стороны, что в кишлаке, что отражая атаки извне, однако пока все тихо.

Мы медленно идем запутанными улочками. Оружие наготове, но к счастью пользоваться им пока нет необходимости. Тем не менее, нервы напряжены. Горький опыт подсказывает возможные ситуации, а хорошего в них никогда не было.

Пройти кишлак без боя — еще не победа. Да и что вообще считать победой в подобной обстановке? Мы же вроде не воюем, задач на уничтожение нам никто не ставил, явных врагов нет.

Среди дворов замечаю грузовик, типичную бурбухайку, следовательно, куда-то местные иногда ездят. И даже небольшой дукан попадается, но выбора в нем нет.

Часть жителей без наших понуканий и приглашений собирается на окраине. Им же тоже интересно, с чем мы пожаловали в незнакомые места.

Хазаев уже тут. Докладываю и, не получив приказаний, задерживаюсь рядом с комбатом.

— Это наша земля, — как раз переводит Сугудаев слова почтенного местного старика.

— Давно здесь живете, падар? — спрашивает подполковник.

Последнее слово в его фразе переводится, как «отец».

— У многих уже родились дети, — спокойно отвечает старик.

Он держится с большим достоинством, но не старается скрыть, что они такие же пришельцы здесь, как и мы.

— У этих земель уже есть хозяева, — замечает Хазаев.

— Знаем. Они появлялись у нас. Сказали: живите, если хотите. Иногда приезжают, покупают у нас продукты.

Кажется, старика так и подмывает спросить: по какому праву явились сюда вы? Хазаев не дает ему такой возможности и заявляет об этом сам:

— Недавно неподалеку отсюда была обстреляна колонна. Правители здешних земель обратились к нам за помощью. Просили навести порядок в округе.

— У нас все тихо, — категорично отвергает обвинение старик.

Собравшиеся за его спиной мужчины дружно подтверждают его слова. Прямо, рай земной. Размеренная работа, ни потрясений, ни перемен.

— У вас — да. Но кто-то же напал! Уж не ваши ли люди? Повыше по течению один стрелял в нас из пулемета. По одежде — ваш.

— Мало ли кто может быть? Люди бегут от войны, — замечает старик. — К нам иногда заходили вооруженные люди. Требовали продуктов.

— Давно заходили?

— В последний раз — давно.

— У вас оружие есть?

— Нет. Мы мирные жители, — с тем же успехом старик может врать. Прятать оружие они давно научились, и тут потребуется минимум несколько дней, чтобы обыскать все возможные и невозможные места. Например, лес.

Хазаев раздумывает. Доказать мы ничего не можем, а приказ запрещает прибегать к крутым мерам.

— Раненые, — подсказываю я ему, и подполковник сразу понимает мысль.

Не факт, но зацепить в бою могло не одного. Если даже здоровые действительно лишь зашли в кишлак, да хоть и остались в нем, попробуй, пойми, насколько мирным является тот или иной человек, то рану скрыть гораздо труднее, чем оружие.

Паршивое дело — быть и милицейской ищейкой, и карателем в одном лице. Однако как-то не верится в непричастность местных к недавней засаде. Или участвовали, или покрывают своих земляков, только предпочитают молчать, как всегда на Востоке.

— Больные или раненые есть? Мы должны удостовериться, — говорит Хазаев.

С сильными спорить бесполезно. Крестьяне и не спорят. Мы поверхностно оглядываем столпившихся мужчин, несколько групп проходят по домам, но ни у кого не белеют свежие повязки. Если же и есть, то они запрятаны под халаты, а не будешь же раздевать всех подряд!

— Нам бы очень не хотелось воевать, — заявляет подполковник и Сугудаев громко переводит объявление для местных жителей. — Очень. Нам нечего здесь делить. Но если нападение повторится, мы будем вынуждены вернуться. Лучше жить мирно. Да и владельцы земли могут попросить вас уйти обратно.

Намек слишком прозрачен. Банда может скрыться, растворится в лесу или затеряться в горах, но кишлак не перенесешь с места на место.

— Мы мирные люди, — повторяет старик.

О бронепоезде, который стоит у мирных людей на запасных путях он не напоминает. Не знают они наших популярных песен.

Батальон уходит. На душе довольно погано. Не люблю запугивать простых людей. Да и задание по большому счету не выполнено. Но что еще мы можем предпринять? Найти кого-то, кто работал бы на нас и оповещал о возможных вылазках? Но как? Для этого как минимум требуется связь. Требовать мы можем, а защитить — никак. Это в том случае, если селяне действительно безоружны, во что не слишком верится.

Мы можем лишь мстить. Если подумать — последнее дело, еще больше раздувающее пожар взаимной неприязни.