Всюду кровь - Клод Изнер

Now that I’ve lost everything to you, You say you want to start something new, And it’s breaking my heart… 1 [43]

Она никогда не вникала в слова, слышала лишь мелодию, врезавшуюся в ее память подобно старому шраму. Теперь она поняла. Какие горькие слова. Безликие, стертые, слишком часто использующиеся – но при этом мучительные.

Oh baby, baby, it’s a wild world…

Она застонала. Да, это был опасный, страшный мир. Она уже не помнила, как именно он явил ей свою безжалостную сущность, однако знала, что отвечать за все придется ей самой.

Миро бросил куртку на стул. Он не мог определить, что произошло: действительно ли он повел себя галантно или просто сглупил? Может быть, нужно было настаивать, упоминать судьбу, которая случайно свела их вместе? Судьба немедленно приняла облик Шарлин Кросс, и Миро решил, что все же лучше будет считать их встречу случайной. Образы в его голове сменяли друг друга. Груди Лоры под тонкой тканью блузки, ее ноги, губы… Она приглашает его подняться: мягкий свет, тихая музыка, страстные объятия, порыв, наслаждение… Затем Миро вспомнил ее золотистые волосы, серые глаза и сумел убедить себя, что нарочно оставил входную дверь открытой: ведь он обожает чувство неуверенности в завтрашнем дне. Он снял ботинки и швырнул их в угол комнаты. Не успевший увернуться Лемюэль обиженно тявкнул.

– Прости, псина. Мы оба знаем мои слабые места. Я импульсивен и сентиментален. Встреча с прекрасной женщиной превращает меня в полного идиота. Хотя, конечно, это не повод швыряться в тебя ботинками. Иди ко мне!

Лемюэль запрыгнул на кровать и, довольно ворча, свернулся в клубок. Миро уже почти задремал, как вдруг Персеваль и Ланселот Левассёры решили опровергнуть рассказ их матери о том, что ей удалось найти чудесное средство от болезненности десен. Не открывая глаз, Миро включил радио. Тут же послышались мелодии Баха – правда, и они не сумели заглушить голос тореадора, утверждающего, что за ним наблюдают жгучие глаза.

Девушка в наушниках чувствовала страшную усталость. Почему Мари-Джо никак не оставит ее в покое? Она заслужила право на отдых.

Открыв чемодан, она вытащила книгу, положила ее на стол, зажгла сигарету. У нее дрожали руки.

«Все оттого, что я вот-вот начну все сначала».

В комнате было тихо. Она слышала лишь, как дождь тихонько барабанит в слуховое окно. Она подняла голову. Ее отражение в темном стекле, на фоне мрачного неба, смотрело на нее столь пристально, что она никак не могла отвести от него глаз. Этот взгляд проникал внутрь ее, ворошил мысли, распахивал двери темницы, в которой, как ей казалось, она сумела спрятать свои желания и страхи. Ею овладевало оцепенение, оно бросало ей в лицо обрывки истории, принадлежавшей другой женщине. Стены и потолок комнаты создавали вневременное пространство, в котором все было предельно просто: голос Мари-Джо приказывал ей, что делать дальше.

Иногда девушка в наушниках сочувствовала Мари-Джо, иногда она ее ненавидела. Давным-давно кто-то или что-то навсегда связало их судьбы, правда, теперь она не могла вспомнить, как именно это случилось. Она лишь знала, что обязана отомстить за страдания, выпавшие на долю Мари-Джо.

Она затянулась сигаретой. «Так будет продолжаться до тех пор, пока я все не закончу».

Она села, откинулась на спинку стула и принялась рассматривать толстую книгу в богатом, искусно выполненном переплете, на котором расплылось большое темное пятно.

Это кровь.

Конечно, это вполне могло быть масло, чернила или краска. Но нет. Это была кровь, Мари-Джо говорила ей: «Я знаю, я там была, это кровь».

Девушка в наушниках провела пальцем по тисненым буквам, составлявшим название книги:

«Двадцать тысяч лье под водой».

Она поджала губы.

«Ты ведь уже далеко не молода! Но никто не знает, что скоро ты доживешь до седьмой жизни».

На виске у нее забилась крошечная вена. Кивок головой. Решение. Ответ был скрыт внутри книги. Она открыла ее.

Это был уникальный экземпляр, усеянный рукописными пометками, с оригинальными рисунками, с приложенными редкими документами: единственное в своем роде издание.

Она аккуратно переворачивала страницы. Остановилась, чтобы прочесть пару стихотворных строк, которые Луиза Мишель посвятила Виктору Гюго: они были написаны энергичным почерком на полупрозрачном листке бумаги:

Чернеет сквозь туман утес, укрытый тенью.

Там прячется опальный господин.

Рождая по ночам несметные виденья,

Надежду зажигает он один.

За стихами следовал черновик письма, адресованного Гюго:

«Дорогой мэтр, Анжольрас просит у вас прощения за дерзость, которую он позволил себе вчера, и за сегодняшнюю вольность…»

В том же конверте лежало письмо, написанное рукой самого Гюго – дань уважения Луизе Мишель. Она медленно, шепотом прочла его:

…Кто ведает, что твой закон единый – честь,

Что, если спросит бог: «Откуда ты, такая?» —

Ответишь ты: «Иду из мрака, где, страдая,

Влачится род людской. Я видела беду…» **

Ее любимое стихотворение было вложено в книгу на странице, где капитан Немо говорил: «Неужто я не знаю, что на земле существуют обездоленные люди, угнетенные народы? Несчастные, нуждающиеся в помощи, жертвы, вопиющие об отмщении!»***[44]. Стихотворение называлось «Баллада в честь Луизы Мишель» и было подписано Полем Верленом:

Гражданка! Библия твоя,

Ты за нее умрешь, – то Честь!

На полях напротив другого высказывания Немо Луиза Мишель от руки переписала перевод одной канакской[45] песни:

Стр:

Прекрасно, чудесно – Ка коп

Красное небо! – Меа моа

Красный топор, – Меа гхи

Красное пламя, – Меа йеп

Красная кровь – Меа руйя

Но это был индус, господин профессор, представитель угнетенного народа, а я до последнего вздоха буду защитником угнетенных!

– Меа руйя, – прошептала девушка в наушниках.

Она потушила сигарету. Эта книга разрушила жизнь Мари-Джо и отравила ее собственную жизнь. Приходилось повсюду таскать ее с собой, хранить ее, никому не показывать, ждать. Когда все закончится, она с превеликой радостью избавится от нее: в этом мире достаточно безумцев, готовых неплохо заплатить за это издание. Тогда она будет наслаждаться жизнью. Она успокоится, станет такой же, как все.

– Скоро, уже скоро. Осталось только трое.

9

23 октября

Миро налил в чашку горячей воды и с изумлением уставился на нее: он не сразу понял, что забыл насыпать в кофеварку основной ингредиент. Он страшно устал. Ночью он часто просыпался и всякий раз будил Лемюэля – тот ворочался, спрыгивал с кровати, а часов с пяти совершенно не давал Миро спать.

Пока кофеварка, булькая, выплевывала кофе, Миро принялся наматывать круги вокруг телефона, словно надеясь, что тот зазвонит сам. Наконец он не выдержал и, поддавшись порыву, вытянул руку, чтобы набрать не дававший ему покоя номер. Услышав незнакомый голос с рокочущим акцентом, он едва не повесил трубку.

– Алло?

– Алло? Алло? Нелли? Это я, Миро!

– Мадам Баннистер нет дома. Она должна вернуться в понедельник или во вторник.

– С кем я говорю?

– Это ее домработница.

– Могу ли я как-то с ней связаться?

– Вряд ли, мсье, я совершенно не представляю, где она сейчас.

Он резко бросил трубку в момент, когда серия быстрых плевков сообщила ему, что кофе готов, а кофеварку пора помыть.

– Ее нет дома, – пробормотал он. – Как будто бы случайно.

Разговаривая по телефону, он подошел к окну. Бобби, за которым неотступно следовал его растрепанный, брюзгливый хозяин, добросовестно поливал мочой кусты окрестных домов. Миро вдруг осенило. Не взяв куртку, он свистнул Лемюэля и бегом сбежал по лестнице. Он догнал Блеза де Разлапа, как раз когда тот сворачивал на Лионскую улицу.

– Мсье, я хотел у вас кое-что уточнить. Постарайтесь вспомнить, это очень важно. Женщина, которая оставила для меня пакет в среду…

– Нет-нет, это было во вторник вечером, я точно помню. В тот день в новостях говорили об авиакатастрофе, знаете, в районе Боготы, хотя они до сих пор еще не нашли все…