Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Монго Столыпин отдал дань своему безвременно погибшему другу, переведя на французский язык роман «Герой нашего времени». Насколько нам известно, это был единственный опыт Монго в изящной словесности. О литературных достоинствах перевода судить трудно, но Столыпин лучше всех был осведомлен о событиях и лицах, описанных в романе. Он с детства слышал от родных те же самые рассказы, которые творчески переработал Лермонтов, посещал вместе с ним места, где разворачивалось действие романа, лично знал прототипов главных героев, и в первую очередь Печорина, чей образ имел сходство с его другом. Поразительно, что Монго отдал свой французский перевод для публикации в журнале, который издавался последователями Шарля Фурье. Вряд ли он был горячим сторонником утопического социализма, но публикация в фурьеристском журнале выглядела невероятной дерзостью. В николаевской России имя Фурье было под строжайшим запретом. Достаточно сказать, что кружок петрашевцев, к которому принадлежал Федор Достоевский, был разгромлен за обсуждение идей французского социалиста-утописта. Впоследствии Достоевский с сарказмом писал: «Утверждали еще, что в Петербурге было отыскано в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее здание. Говорили, что будто бы они собирались переводить самого Фурье». Даже мысли о переводе было достаточно, чтобы приговорить Достоевского и его товарищей к расстрелу, вывести их на Семеновский плац, надеть на них саваны и только потом объявить о монаршей милости – замене смертной казни на бессрочную каторгу. Возможно, по причине неблагонадежности у Монго Столыпина были сложности с заграничными поездками. Передавали за достоверное, будто на докладе, испрашивавшем для него позволение выехать за границу, Николай I гневно начертал: «Никогда никуда».

Во время Крымской войны Монго Столыпин вернулся на службу, был офицером Белорусского полка, получил чин майора. По семейной легенде, узнав, что он представлен за боевое отличие к ордену Святого Георгия, «он подал прошение о замене Георгиевского креста Станиславом на шею, так как намерен после войны выйти в отставку, а при фраке и белом галстуке Станиславский крест красивее!». Чтобы понять суть шутки, напомним, что орден Святого Георгия считался почетнейшей боевой наградой, которую даже царь мог заслужить только на поле боя. Известно, что император Александр II специально выезжал под пули, чтобы получить скромный белый крестик, стоивший целого созвездия других орденов. Напротив, орден Станислава в дворянской среде считался незначительным, потому что его получал любой чиновник за выслугу лет. Отказываясь от высочайшей награды, Монго бросал вызов императору Николаю I. Передавая эту легенду, Александр Столыпин, младший брат П.А. Столыпина, заключал: «Дерзость эта не имела последствий за смертью обоих действующих лиц этого странного и неравного состязания»[67]. После войны Монго выехал за границу и скончался во Флоренции в 1858 г. Любимец женщин не был женат и не оставил потомства.

В героической обороне Севастополя принимали участие трое Столыпиных. Младший брат Монго – Дмитрий Аркадьевич Столыпин (1818 – 1893) также являлся воспитанником «пестрого эскадрона», только учился в школе юнкеров позже Михаила Лермонтова и Алексея Столыпина. Юнкером он приезжал на квартиру брата, которую тот делил с Лермонтовым, и был свидетелем гусарских шалостей Монго и Маешки. Он хранил память о поэте, с которым часто беседовал. Первый биограф поэта Висковатый видел над кроватью Дмитрия Столыпина дуэльные пистолеты, принадлежавшие его старшему брату. Из одного пистолета и был убит Лермонтов. После смерти поэта Дмитрию Столыпину передали рукопись «Демона». Он засвидетельствовал, что Лермонтов не собирался переделывать Демона в кающегося грешника, а последующие изменения в тексте были вызваны требованиями представить список «Демона» для чтения во дворце.

Дмитрий Столыпин, как все сыновья и внуки елизаветинского гренадера Алексея Столыпина, отличался могучим сложением. Граф Сергей Шереметев, состоявший в родстве со Столыпиными, вспоминал: «Росту он был исполинского. Приезд его и посещения затруднялись иногда тем, что для него невозможно было приискать достаточного размера кровати. Но к этому он привык и искусно подставлял стулья, так что мог улечься без помехи»[68]. В 1839 г. он вступил в Конный полк, но через три года подал в отставку. Он имел своеобразный взгляд на военную службу и был убежден, что служить надо только в военное время, когда отечество подвергается опасности. Именно по этой причине в годы Крымской войны он на время оставил занятия сельским хозяйством и вновь стал офицером, вступив в Александровский гусарский полк.

Дмитрий Столыпин оставил воспоминания о кровопролитном сражении у Черной речки 4 августа 1855 г.[69] Он состоял ординарцем при генерале Веймарне, начальнике штаба группы войск, находившихся под командой генерала Реада. В своих воспоминаниях Столыпин коснулся спора о причинах неудачи русской армии. Командующий армией князь Михаил Горчаков отдал Реаду приказ «Пора начинать!». Потом утверждали, что Горчаков якобы имел в виду начать артиллерийский обстрел Федюхиных высот, но генерал Реад неправильно понял командующего и перешел в наступление на высоты. Столыпин слышал обратное: «Реад спросил: «Что значит начинать? Огонь мы открыли и прекратили потом; значить ли это атаковать?» Реад был человек новый в Крымской армии, храбрости несомненной; он мог опасаться, что чрез замедление пропустит удобный момент атаки. «Я понимаю, – сказал Реад, – что это значит атаковать: скажите князю, что я атакую и прошу прислать подкрепления».

Свидетельство Столыпина ценно тем, что он заступился за военачальников, которые уже ничего не могли сказать в свое оправдание. Оба генерала погибли в безумной лобовой атаке на отвесные Федюхины высоты. Столыпин вспоминал: «Неприятель уже приготовился нас принять и открыл страшный картечный и ружейный огонь. Огонь был так силен, что над нами стоял как бы сплошной слой картечи и пуль». Граф Сергей Шереметев: «На Черной речке он совершил подвиг: под градом пуль вынес на плечах своих ввиду неприятельской линии тело убитого Веймарна. Французы, пораженные смелостью, при виде этого исполина, мерным шагом отступавшего с телом убитого генерала, прекратили пальбу, выражая одобрение. Это подвиг гомерический, напоминающий сказание об Аяксе». Сам Столыпин писал об этом эпизоде без пафоса, не свойственного его выдержанной натуре. Он вспоминал, что окликнул солдат и с их помощью вынес тело убитого. В генерала Реада попала бомба, разорвав его тело в мелкие клочья, так что выносить с поля боя было некого. «Мне счастливо обошелся этот день, – вспоминал Столыпин. – Не считая атаки, я три раза проезжал вдоль всей линии огня. Кроме контузии, на мне была шинель пробита пулей, и лошадь, хотя легко, два раза оцарапана». Историк Евгений Тарле, автор двухтомной «Крымской войны», цитировал его воспоминания: «Скупой на слова и нисколько не склонный к лирике Д.А. Столыпин никогда не забывал впечатлений Черной речки: «Дрались войска хорошо и выносили геройски все муки и тяжести войны; выносили они, может быть, более, чем то казалось возможным ожидать от человеческой силы»[70].