Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Глебов и Васильчиков, осведомленные о неприязни Николая I к Столыпину, взяли всю вину на себя. Вероятно, Столыпин принял эту услугу, понимая, что его товарищи немногим рискуют. Корнет Глебов мог рассчитывать на снисхождение как образцовый офицер, побывавший в плену у горцев, получивший тяжелое ранение, а главное, находившийся на водах для излечения совершенно официально, в отличие от Столыпина с его сомнительным свидетельством. Князь Васильчиков вообще многое мог себе позволить, будучи сыном сановника, занимавшего в те годы сразу два высших в Российской империи поста – председателя Государственного совета и председателя Комитета министров.

Между прочим, участие Монго Столыпина в качестве секунданта Лермонтова не было секретом для света. Об этом знало пятигорское «водяное общество», для которого гибель поручика Лермонтова стала главной темой светских разговоров. Слухи распространялись так быстро, что о негласном участии Столыпина в дуэли толковали за сотни верст от Пятигорска. Трудно представить, что следователи, среди которых были гражданские и полицейские чиновники, армейские офицеры и офицеры Отдельного корпуса жандармов, не были осведомлены об этих слухах. Тем не менее в следственном деле, сохранившемся в архиве Третьего отделения, имя Столыпина ни разу не упомянуто[61]. Все это являлось неизбежным результатом николаевских порядков, при которых главным достоинством чиновника считалось умение доложить вышестоящему начальнику именно то, что тот хотел услышать. Истина никого не интересовала, инициатива строго наказывалась. Показания великосветских свидетелей вполне устраивали все инстанции, а разоблачать лжесвидетельство сына первого сановника империи было бы крайне опрометчивым поступком. Наказание для участников поединка оказалось беспрецедентно мягким. Мартынов получил три месяца ареста, Глебова и Васильчикова освободили от ответственности: первого, учитывая его ранение, второго – «во внимании к заслугам отца».

Глебов, Столыпин, Трубецкой сошли в могилы, ничего не рассказав о дуэли. Почти ничего не открыл Мартынов, навечно заклейменный как убийца великого поэта. Лишь князь Васильчиков решился, по его словам, «прервать 30-летнее молчание, чтобы восстановить факты». Однако его признания, сделанные в разное время разным лицам, еще больше запутали картину. В своей статье, опубликованной в журнале «Русский архив»[62], князь, промолчавший тридцать лет, открыл не более того, о чем «водяному обществу» было известно через три часа после дуэли. Он упомянул, что Лермонтов лежал на земле, а «около него Столыпин, Глебов и Трубецкой». В личной беседе с редактором журнала «Русская старина» историком М.И. Семевским он уточнил: «Секундантов никто не имел. Глебов один был у обоих и нас троих (Столыпин, Трубецкой, кн. Сергей Васильевич, отец Морни)». При этом из описания Васильчикова явствует, что Столыпин и Трубецкой действовали именно как секунданты: «Столыпин скомандовал 3 раза, Мартынов побежал к барьеру, долго целил, и потому Трубецкой закричал: «Стреляйте! Стреляйте!» Возможно, князь имел в виду, что официальных секундантов не было, а их роль взяли на себя друзья поэта. Надо учитывать, что эти признания Васильчикова были записаны в конспективной форме, что затрудняет их понимание[63].

Но самые сенсационные признания Васильчиков сделал профессору Дерптского университета П.А. Висковатому, историку русской литературы и одному из первых исследователей творчества и биографии Лермонтова. Воспользуемся пересказом этих сведений, поскольку в них наиболее подробно освещается роль Столыпина. По словам князя, «Мартынов стоял мрачный со злым выражением лица. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, который только пожал плечами. На губах его показалась презрительная усмешка. Кто-то из секундантов воткнул в землю шашку, сказав: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки, но длинноногий Столыпин, делая большие шаги, увеличил пространство». Князю запомнилось, как Столыпин ногой отбросил шапку, которая откатилась еще на некоторое расстояние: «От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов, и противников развели по краям». Последовала команда «Сходитесь!». Противники подошли к барьеру. Лермонтов стал боком, как его учил Столыпин, чтобы уменьшить зону поражения. Рука с пистолетом была вытянута вверх, поэт демонстрировал, что не собирается стрелять. Его противник тщательно прицеливался. «В это время Столыпин крикнул: «Стреляйте! Или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые»[64].

Князь Васильчиков столько раз менял свои показания, что его слова вызывают сомнение у многих исследователей. Есть версия, что Столыпин и Трубецкой опоздали на дуэль, которая началась раньше из-за надвигавшейся грозы. Если же рассказ Васильчикова в общих чертах соответствует действительности, то Столыпин предпринял все, чтобы снизить риск смертельного исхода. Он максимально увеличил дистанцию, используя свой широкий шаг, и, скомандовав стрелять, не дал Мартынову слишком долго целиться у барьера. В то же время поединок был проведен не по «строгим правилам искусства». Например, дуэлянтов поставили на склон горы, одного выше, другого – ниже, то есть они находились в неравных условиях. Обращает на себя внимание отсутствие на месте поединка врача, который мог бы оказать первую помощь раненому. Васильчиков вспоминал: «…доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю плохой погоды (шел проливной дождь) они ехать не могут»[65]. Часть вины, безусловно, лежит на Монго Столыпине. Впоследствии хорошо знавшие его люди изумлялись, как Монго с его дуэльным опытом допустил такие непростительные ошибки.

Золотая молодежь, съехавшаяся на минеральные воды, воспринимала дуэль в качестве веселого развлечения. Только в последнюю минуту Монго Столыпин по лицу Мартынова понял, что дело принимает нешуточный оборот, и попытался предупредить Лермонтова. По одному свидетельству, Лермонтов ответил с презрением: «Стану я стрелять в такого дурака». Прогремевший выстрел превратил потеху в трагедию. Князь Васильчиков говорил об этом в письме, отправленном Ю.М. Арсеньеву через три недели после дуэли[66]. Он еще состоял под следствием: «Меня выпускают в ванны и на воды с часовым» – и общался с Монго: «Мы с Столыпиным часто задумываемся, глядя на те места, где прошлого лета… Но что старое вспоминать». Васильчиков писал о гибели поэта: «Признаться, смерть его меня сильно поразила, и долго мне как будто не верилось, что он действительно убит и мертв. Не в первый раз я участвовал в поединке, но никогда не был так беззаботен о последствиях и твердо убежден, что дело обойдется, по крайней мере, без кровопролития». В заключение он вопрошал: «Отчего люди, которые бы могли жить с пользой, а может быть, и с славой, Пушкин, Лермонтов, умирают рано, между тем как на свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости». Князь пережил поэта на сорок лет.