Все, что дозволено небесами - Татьяна Олеговна Воронцова

чего рискнул почесать ее за ухом. Кошка благосклонно подставила голову. Хозяйка (Герман уже выяснил, что ее зовут Марьяна) просияла.

– Признаться, я вас немного побаивалась. Люди ведь всякое болтают, слышали, небось. Но коли уж Анфиска вас признала, можно не бояться.

– Можно не бояться, – подтвердил Герман, присаживаясь на стул.

Анфиска тут же запрыгнула ему на колени и, свернувшись калачиком, завела свою кошачью песню. Марьяна поставила самовар.

Поначалу разговор у них не клеился.

Известно ли ей о том, что раньше, очень давно, здесь стояла деревянная часовня? Еще одна. Нет, не известно. Часовня святителя Филиппа – вон она, за окном. Еще одна? Зачем же, господи помилуй, понадобилась вторая?… А кто строил этот дом? Мужчины семьи или приглашенные работники? Ну, это было так давно, она не может сказать точно. Отец и младший брат отца подправили кровлю, сделали пристройку, покрасили снаружи все стены и выкопали погреб.

Эти слова заставили Германа насторожиться.

Погреб? Ну да, чтобы хранить картошку и разные заготовки… И что, погреб получился глубокий? Хотели выкопать глубже, но во время работы наткнулись на такую твердую породу, что сломали лопату, а уж потом, когда раздобыли лопаты покрепче и взялись за дело всерьез, увидели, что это вовсе даже не грунт, а как будто настил, изготовленный явно человеческими руками. Множество мелких валунов, какой-то связующий раствор, почти окаменевшие деревянные доски… Он был очень, очень твердый, но в одном месте обнаружилась трещина, и, упорно расширяя ее, мужчины в конце концов пробили этот слой или пласт насквозь.

Такая картина рисовалась по ходу повествования.

– Насквозь? – переспросил Герман, чувствуя тяжелые удары своего сердца.

Марьяна кивнула. Промокнула губы бумажной салфеткой.

– Они не думали, что под ним пустота. Отец сказал дяде: «Давай-ка выкопаем это, чем бы оно ни было, и выкинем отсюда к чертовой матери». Они начали долбить и крошить все вокруг трещины, а потом – раз! – перед ними появилась дыра, и в нее провалилась кирка. Мой дядя выронил ее, там она и осталась.

– Ну и ну, – пробормотал потрясенный Герман. – Что же было дальше?

– Отец и дяд сделали погреб такой глубины, на какой им встретился этот… ну, я не знаю, свод или потолок, если считать то, что под ним, пещерой… а дыру накрыли силикатной плитой. Сверху положили доски и поставили большой прабабушкин сундук, в котором сейчас хранится инструмент.

– Вы покажете мне ваш погреб, Марьяна? – тихо спросил Герман, глядя ей в глаза, но стараясь не перегнуть палку.

– Можно и показать, – кивнула та. – Только приходите, когда дома будет мой муж. Одному вам сундук все равно не сдвинуть.

– Двигать сундук я буду вместе с вашим мужем, если он согласится, но посмотреть хотелось бы сейчас. Просто посмотреть.

Поглаживая кошку, он наблюдал из-под ресниц за хозяйкой дома и в глубине души слабо верил в успех. Причины ее колебаний были для него абсолютно прозрачны. Поселок маленький, все жители друг друга знают, соседи наверняка видели, как она впустила в дом чужого мужчину сомнительной репутации. Что в таких случаях делают мужья? То-то и оно… И дело вовсе не в ревности – Марьяна была явно не из тех женщин, ради которых переплывают моря и ведут кровопролитные войны, как, скажем, ради Елены Троянской, – а в своеобразном понимании неприкосновенности границ. Неприкосновенности, в данном случае нарушенной чужаком при попустительстве жены хозяина.

– Ну что ж, – после долгой паузы промолвила Марьяна. И начала подниматься со стула. – Идите за мной. – Она вздохнула. – Только вы должны знать еще одну вещь. До того, как дыру накрыли плитой, а плиту придавили сундуком, отец позвал нойду… того, что живет сейчас возле Сергиевского скита на Большой Муксалме… и нойда долго пел над этой дырой. Не знаю, что еще он делал, я не видела, пение слышала сверху, из кухни. Он велел нам всем уйти и был там один. Долго был, больше часа.

– Почему вы решили, что я должен об этом знать?

Герман тоже встал, отнес кошку в корзинку и вновь повернулся к хозяйке. Она выглядела встревоженной, можно сказать, напуганной.

– Потом, когда нойда ушел, отец сказал нам – моей матери, моему дяде и мне – что пока с этой стороны никто не сделает попытку спуститься вниз через дыру, которая сейчас накрыта плитой и сундуком, с той стороны никто не сможет подняться наверх. Поэтому дыра должна оставаться накрытой. Нойда создал преграду для тех, ну… для тех, кто обитает внизу… но она будет разрушена, если кто-нибудь спустится туда сверху.

– Давно это было? – немного подумав, спросил Герман.

– Давно. Я еще девчонкой была. Ходила в седьмой класс.

– И с тех пор дыру ни разу не открывали?

– Ни разу.

– Кому известна вся эта история? Ваши друзья или соседи проявляли к ней интерес?

– Я не знаю, Герман. – Впервые она назвала его по имени. – В то время со мной никто об этом не говорил, может, мои ровесники ничего и не слыхали от своих родителей. – Она пожала плечами. – Если отец, мать или дядя рассказали кому-то из соседей, то это между ними и осталось. А позже забылось. Я же молчала из страха перед отцом, он строго настрого запретил мне болтать. То есть, он запретил всем членам семьи, но взрослые могли запрет нарушить.

– И даже став взрослой, вы никому не рассказывали о дыре в полу, над которой пел нойда?

– Да я и не вспоминала об этом, пока вы не пришли, – ответила Марьяна простодушно. – Окончила школу, вышла замуж, похоронила родителей. Заботы разные, хозяйство, то да се.

Вход в погреб находился в пристройке. Марьяна щелкнула клавишей выключателя, откинула деревянную крышку люка и при свете одинокой электрической лампочки, уныло свисающей на проводе с потолка, первая спустилась по крутой узкой лестнице вниз.

Предупредила:

– Здесь у нас холодно.

– Я догадываюсь, – улыбнулся Герман.

Погреб, как он прикинул на глаз, в плане представлял собой прямоугольник три на четыре метра. Три стены, сложенные из красного кирпича, заняты стеллажами из струганных сосновых досок, на которых во множестве громоздятся банки с соленьями, вареньями, компотами. Под ними на полу рядком стоят ящики с картошкой, морковью, репой и свеклой. К четвертой стене, за лестницей, вплотную придвинут сундук. Ни сырости, ни плесени, ни каких-либо неприятных запахов, значит, с вентиляцией и гидроизоляцией все в порядке.

Обогнув лестницу, Герман присел на корточки перед сундуком. Обыкновенный такой прабабушкин сундук. Не антикварный, просто старый и порядком обшарпанный. Без замка. Стоит на силикатной плите. Все, как рассказывала Марьяна.

– Как велика дыра? – спросил он, трогая пальцами