Неизвестная жизнь Иисуса Христа - Н Нотович

Если бы у меня достало терпения сложить эти притчи воедино, придать им смысловую последовательность и исключить из них то, что привнесено моим переводом, разве сей плод настойчивых трудов вызвал бы вопросы?

И разве предания не доносят до нас, что «Илиада» в том виде, в котором она известна нам уже 2 500 лет, была составлена таким же образом по приказу Писистрата из разрозненных песен о Троянской войне и свято сохранена в памяти греческой традиции?

Господин Мюллер далее упрекал меня в том, что я не упомянул имени кардинала римско-католической церкви, удостоившего меня необычным доверием относительно «Неизвестной Жизни Иисуса Христа», и откровенные высказывания которого могли бы послужить подтверждением моему открытию. Но я взываю к обязательному для всех закону приличий, и каждый должен признать, что было бы недостойно открыть имя этого кардинала в связи с упомянутыми мною обстоятельствами.

Впрочем, к уже сказанному во вступлении относительно того, что для римско-католической церкви «Неизвестная Жизнь Иисуса Христа» не является новшеством, могу добавить следующее: в библиотеке Ватикана хранится шестьдесят три полных или неполных рукописи на различных восточных языках по данной теме, которые были доставлены в Рим миссионерами из Индии, Китая, Египта и Аравии.

Этот вопрос вынуждает меня пояснить раз и навсегда суть моих намерений в связи с передачей западной общественности документа подобной значимости, который, я признаю, всякий вправе свободно критиковать.

Предполагалось ли подорвать авторитет Евангелий или всего Нового Завета? Нет, ни в малейшей степени.

Во французском журнале «Lа Рaix» я ясно сказал, что исповедую русскую православную веру, и продолжаю это утверждать. Ущерб авторитету не мог быть нанесен, если отсутствуют противоречия в доктринах и несоответствия фактов. Но доктрина, содержащаяся в этих тибетских притчах, та же самая, что и в Евангелиях, а факты разнятся лишь по внешней видимости.

В самом деле, следует отметить, что первый, кто записал эти притчи на пали, скрупулезно передал рассказы местных купцов (не евреев, как полагал господин Мюллер) по их возвращении из Палестины, куда они отправились по своим торговым делам и где случайно оказались свидетелями драмы на Голгофе.

И ничего удивительного не было в том, что эти свидетели наблюдали происходящее с точки зрения, отличной от точки зрения римлян, которые должны были, в конечном итоге, полностью принять вероисповедание своей жертвы. Для них [купцов], естественно, было предпочтительнее принять версию, бытующую среди еврейского народа.

Вот уж что следовало бы уточнить, так это насколько беспристрастны были свидетели, и насколько честно и грамотно отразили переписчики суть их рассказов. Но это уже проблема экзегезы* и решать ее надлежит не мне.

Я скорее ограничился бы таким более простым вопросом и хочу посоветовать своим оппонентам сделать то же самое: существовали ли эти фрагменты в монастыре Химиса, и верно ли я отразил их суть? Это – единственное основание, на котором я признаю за кем-либо нравственное право вызвать меня на суд.

Я предлагал вернуться в Тибет с группой известных востоковедов, чтобы на месте проверить подлинность этих писаний. Никто не откликнулся на это предложение. Большинство удовлетворилось дальнейшими нападками на меня, а те, кто попытался найти эти фрагменты, выбрали неверный способ поиска.

Я узнал, однако, что американская экспедиция находится в процессе формирования, не желая какого-либо участия с моей стороны, они собираются предпринять это путешествие, чтобы самостоятельно провести серьезные исследования. Я не боюсь этих изысканий: напротив, я всем сердцем приветствую их. Они покажут, что я, будучи далек от мысли о нововведениях, лишь придал осязаемую форму преданиям, во все времена существовавшим в христианском мире.

Новый Завет совершенно умалчивает о периоде жизни Спасителя с тринадцати и до тридцати лет. Что происходило с ним за это время? Что он делал? Покажите мне отрывок, в котором хотя бы приблизительно утверждалось, что он никогда не был в Тибете или Индии, и я сложу оружие. Но и самый упорный фанатик весьма затруднился бы показать мне подобные строки.

Более того, разве было бы странным, если основоположник христианства вдохновился бы доктринами брахманизма или буддизма с целью преобразить их, очистить от всего наносного и донести до умов Запада? Моисей поступил именно так, а не иначе. Когда он писал «Книгу Бытия» и провозглашал закон справедливости, то ссылался на книги и законы, написанные до него. Он не единожды признавался в этом. Все это – азы экзегезы.

Разве вызывает сомнения то, что все религии, даже самые варварские и абсурдные, сохранили фрагменты истины и имеют возможность принять однажды всеобщую Истину, – являя тот факт, что корни их идут от общего источника и что после разделения на множество ответвлений они будут собраны вместе под единым началом? Далекое от того, чтобы отвергнуть без проверки эти проблески истины, христианство спешит принять их, придав им подлинный смысл и применяя их к мистическим нуждам народов.

Не будь это так, стал бы святой Иоанн Евангелист прилагать столько усилий, чтобы взять «Lоgоs» Платона и превращать его в то «Нетленное Воплощенное Слово», несравненное величие которого затмило высочайшие концепции греческого философа?

Не будь это так, стали бы отцы греческой и латинской церквей, святой Иоанн Хризостом и святой Августин (если упомянуть лишь самых известных из них), столь затрудняться, чтобы извлечь из мешанины и пыли мифологии те мудрые истолкования и нравственные заповеди, которые они приняли, воскресив легенды, – если мне позволен будет этот неологизм, – возвращая мифам их истинный сокровенный смысл?

Я оставляю экспертам задачу извлечения истин брахманизма и буддизма, вплетенных в притчи Шакьямуни и Вед.

Возвращаюсь к моей книге. Я стою на том, что, если ей удастся неопровержимо установить согласие между учениями Евангелий и священными писаниями Индии и Тибета, то она окажет выдающуюся услугу всему человечеству.

Ново ли это явление в христианском мире – книга, имеющая целью дополнить Новый Завет и пролить свет на доселе туманные моменты? Труды, известные как апокрифы, были столь многочисленны в шестнадцатом веке, что католический церковный собор в Тренте был вынужден ограничить их несметное количество с тем, чтобы избежать разногласий, вредящих интересам общественности, и сократить Книгу Откровений до минимума, доступного средним умам.

Разве не объявил церковный собор в Нисине – согласовав это с императором Константином – многие рукописи запретными для верующих, – те рукописи, которые почитались почти с тем же благоговением, какое вызывали четыре канонических Евангелия? Нисинский церковный собор совместно с Трентским также свел до минимума число трансцендентальных истин.

Разве не известно из летописных источников, что Стилихон, главнокомандующий [римского императора] Гонория, приказал публично сжечь «Книги Сивилл» в 401 году? Разве можно усомниться в том, что они были полны нравственных, исторических и пророческих истин высшего порядка? Тогда можно было бы поставить под сомнение и всю римскую историю, наиболее важные моменты которой были определены решениями «Книг Сивилл».

Во времена, о которых мы говорим, были все предпосылки для укрепления или поддержки слабо объединенной или уже шатающейся религии, и духовная и светская власти полагали, что не может быть ничего лучше, как организовать бдительный надзор и строжайшую цензуру над вечными истинами.

Но просвещенные умы столь мало желали массового уничтожения всех документов, не соответствовавших официальным критериям, что сами уберегли определенное количество трудов от забвения. В течение последних трех столетий те издания Библии, которые включали в качестве приложения книгу «Пастырь» святого Ерма, Послания святого Климента, святого Варнавы, Молитву Манассии и две дополнительные Книги Маккавеев, являются, несомненно, редкими.

Четыре Евангелия основали фундамент христианского учения. Но апостолов было двенадцать, святой Варфоломей, святой Фома, святой Матфей заявляли, что проповедовали благую весть народам Индии, Тибета и Китая.

Неужели эти друзья Иисуса, близкие свидетели его проповедей и его мученичества ничего не написали? Или они предоставили другим исключительную обязанность записывать на папирусе возвышенное учение Господа? Но эти другие писали на греческом, а за Евфратом никто не говорил и не понимал по-гречески. Как же они могли проповедовать на греческом языке людям, которые понимали только пали, санскрит или многочисленные диалекты Китая и Индостана?

Известно, что святой Фома слыл самым образованным среди остальных учеников, которые в основном были выходцами из простонародья. Даже не имея мрамора или меди, разве не стремился бы святой Фома записать на нетленных дощечках то, что он видел, и те уроки, которые ему преподал распятый Господь?