Подробности - Андрей Драгунов

«Кошки все разбрелись и их следы…»

Кошки все разбрелись и их следы,сгинув под снегом, только хранят молчаньео пребывании оных. Теперь водыбудет достаточно, чтобы залить страданье,когда растает, но не сейчас, теперь!Не в это время. Как не сказать, пейзаже.Смятое снегом утро, к числу потерьлишь добавляет снега, что сверху ляжет.

«Я расплатился на почте за телефон…»

Коль жизнь есть дар – то будней не бывает.

Я расплатился на почте за телефон,за разговор с другой половиной света.С той частью суши, где над столом плафонпомнит лицо хозяина. Жжёт предметыжёлтым свечением. А на траве дрова,т. е. – обрубки жизни. Лицо за дверью —точно в старинной раме. И все словапереместились в трубку и стали тенью.Как бы ещё живые, но этот грех —преодолим со временем. Часть потери —в произношении. Из-за земных помех,радиоволны гибнут – на самом деле,где-то уже за дверью, на полпути,за полцены по льготе – такая малость,чтоб попрощаться с жизнью. И не спастипарой банальных слов то, что осталось.Даже не вымолвить. Чтоб не сойти с ума,перебираю в памяти дни неделис нашей последней встречи – тогда лунане поднималась выше ближайшей ели,т. е. висела прямо под потолком,перебивая свет над столом плафона,что округляет жизнь за твоим окномдо колеса стола, до размеров домав той части света… От почты иду домой,где пересчёт потерь и холодный ужин.В радиоволнах застывший земной покой —без продолжения. И без любви, к тому же.

«В моих словах уже не боль, но звук…»

В моих словах уже не боль, но звукотставшего от жизни очевидца.В количестве потерь – число разлукпреобладает – и не ошибитьсяв перечислении, как не сойти с умаот вымысла, что ближе и дороже —субботы, воскресенья, четверга —в конце концов, все дни недели схожи.И лишь Создатель знал в порядке толк.Давая миру новые названья,Он долго выбирал, но быстро смолк,поняв всю тщетность имя называнья —вообще творения. Неделя в январедлиннее, чем декабрьская неделя.Толпятся дети дольше во дворе,но тот, кого все ждут – опять не едет,а только наблюдает из-за звёзд,прикрывшись плотно мокрым белым снегом,как раньше, в дни, когда ещё погостбыл пуст, и всё ещё кончалось небом,а не землёй, как ныне. Временане лучшие, возможно, для спасенья,но в том не Предводителя вина.И многое зависит от везенья.От вымысла, что в суматохе днейспасает лучше всякого солдата,и от того он ближе и родней —хотя и там в финале ждёт расплатаза чёрные страницы, за язык,испачканный чернилами. Словами —в конце концов. Но автор строк привыкплатить за всё, пока над головамигорит хотя бы малая звезда,невидимая глазу в непогоду.Сквозь облака направленный тудаглаз отмечает путь по небосводу,по плотному скопленью облаков,как по зарубкам в непролазной чаще,страдая от дорог и дураков,что одинаковы, но от второго – чаще.И, согреваясь тишиной в ночи,вдруг понимаешь, что твоё молчанье —лишь продолжение чернильных слёз свечи,что умирают после остыванья,но от тепла твоих замёрзших губопять живут… и значит, Воскрешенье —возможно. А философ пьян и груббыл, рассказав про вечное забвенье,про память, что у девки коротка,как волосы, остриженные к свадьбес единственным, что не пришёл пока,но где-то рядом с мыслями о правдене то что жизни, но судьбы своей,что несколько длинней, чем многоточьев конце строки. И, кажется, что ейне наплевать, что будет между строчек.Вообще – в финале. Там, где в две рукикакой-нибудь Шопен звучит натужно,сжимая пальцы, что так короткив желании расстаться с жизнью дружно,как с некой вещью, что нужна пока,но вытерлась за годы потребленья…А жизнь, действительно, настолько коротка,что вспомнишь про философа с забвеньем.И с памятью к тому же. Но рукачернит бумагу, продлевая вечность —хотя бы до момента, где звездапоявится из облака навстречу.

«Опять январь…»

Опять январь.О, сколько января…Двух континентов сын – на острове меж ними.Васильевский – молчит – за неуместность помнить.Кошачий глаз сверлит на белом камне имя.Со смертью ничего – тем более, сегодня.Холодная вода полощет быль и небыль.Приходят помянуть по случаю и вспомнитькакой-нибудь пустяк и Питерское небо.Какую-нибудь вещь, чтоб навсегда запомнить.Скиталец трёх морей, двух океанов – в сумме,омытый с четырёх, как островок на карте.В холодную постель закрыт, как бочки в трюме.И лампочка горит в ничтожном киловатте.

«Не провожай меня в последний путь. Не надо!Я всё равно вернусь на клетчатой бумаге…А сына назови Андреем. Дочку Анной.И пусть достанет им и силы и отваги…»

Неоконченный перечень

Классический пейзаж с названьем дней,как календарь, расписанный построчно,поциферно, но кажется длиннейоригинала мыслимый подстрочник.Как будто бы ещё не рассвело,но, кажется, вот-вот – на самом деле.Как будто бы дорогу занесло,и жизнь теперь, как верю и не верю.Слова висят на кончике пера,пытаясь перебраться на бумагу,рискуя жизнью. Кружка со столаслетает на пол, проливая влагуживительную. Медленно пероскользит по разлинованной странице,как в первом классе путая однос другим, как на вокзале лицапри встрече поезда, где запах пирожкови времени, прошедшего в дороге.Где вор-карманник – спёр и был таков —под крик лишенцев, не сказать убогих.Где время тикает безбашенно в часахповерх вокзала, с голубиной стаейобщаясь больше. Где-то в небесахаэроплан кружится, неприкаян,как бабочка живая не игле —ещё живая, но уже недолгоосталась мучиться на письменном столе —и под стекло, к другим таким на полку.На вечное хранение вещей,в которых смысла нет, но украшаютпространство комнаты и оттого длиннейподстрочник, чем оригинал в начале.

«В глазах рябит от чёрного на белом…»

В глазах рябит от чёрного на белом.Зима, зима. Чернила на листе.Классический пейзаж, что так умелоСоздателем расписан налегке,т. е. – легко, как будто мимоходом,в означенных границах бытия,отмерив поровну – печали и свободы,чернильной веткой расчертив поля.Зима, зима. Заснеженная площадьс вождём на клумбе, где среди цветовзамёрзших, перепившего полощет —до дома не дошёл – в конце концов.Метёт, метёт. О чёрно-белый праздник!На разграбленье – город – до весны…оставлен снежным бабам. Снег-проказникслепит глаза и заполняет сны…

«На день рождения мне подарили клумбу…»

На день рождения мне подарили клумбу.Точней – один цветок. Ещё точнее —отросток дерева. Растение на тумбуя поселил, чтоб было веселеев моём пространстве среди книг и пыли,накопленной за годы проживаньяв доставшейся от бабушки квартире.Уже не вспомнить о её страданьяхпо поводу и без. На тумбе клумбапроизрастает – дерево в горшочке —растёт себе, не думая, как труднопорой в живых остаться. Между строчеко дереве, как среди книг и пыли.Пыль – признак времени. Винилово-бумажныйосколок вечности. В чернилах – жили-были —на фабрике газетной, картонажной —как среди книг. Отпущенное времярастёт, как дерево, не думая, что дальше,что я стою с водою на коленях,чтобы полить его. Немного раньшея наливал себе горячий кофе —за письменным столом. Увы, несносенвид в зеркале. И до изнеможеньяпопытка выжить. Кофе на подносеещё дымится. Дерево в горшочкерастёт на радость, но зима – не осень.И время тянется до вымысла, до точки.

Памяти Марины Цветаевой

Пока ещё горит одно окнонапротив в доме – жизнь не завершилась —до времени. Ещё не всё равно —что там, напротив, может быть, случилось.Что там, быть может, кто-то у огнясидит один, не разжимая руки —до белых косточек, не зная про меня,про то, что жизнь – не вымысел от скуки,от безнадёжности тех календарных дней,когда надежда – лишь хороший завтрак —и оттого, наверное, длиннейночные бдения с кофейной жидкой правдой,с банальщиной, рассказанной в ночи,под луч огня, под трепетанье свечки,что вместо лампы. Огонёк свечивместо сверчка, живущего за печкой,как если бы весна, а не зимас холодной веткой, что в окно стучитсяпри взрыве ветра. И из-за углаглядит восторженно оплаченный убийца —оплаканный уже. В который разжизнь выставляет счёт за проживаньев пейзаже, обозначенном сейчас,как за гостиницу с совсем простым названьем,откуда выселяют до утра,как не сказать – навечно. День недели —уже неважен. Крошки со столалетят в карман. От скомканной постелиещё тепло. И книги на столенапоминают, что ещё не умер.И чья-то жизнь в означенном окнеещё горит с огнём неярким в суммеозначенных вещей. И не помогуже холодный кофе. Сигаретадымится, как сомненья – за порог —в другую жизнь, где, может, больше светадля проживания. На улице темно —ещё не рассвело – хороший повод —жечь свечи, вместо лампочки – в окноне допуская темноту и холод,как посторонних. Отрывая взглядот светлого окна в стене напротив,гляжу на небо, где созвездий ряд,как буквы в книге, но на обороте.

«В это время года сходишь с ума от цвета…»