Сказки - Борис Шергин

Не упомнят молодцы, как двери отыскали да как до становища долетели. Из становой избы их издали увидели.

Староста говорит:

– Им за ослушанье какой-нибудь грумаланский страх привиделся. Заприте двери. Их надо поучить.

Братаны в дверь стучат и в стену колотятся; их только к паужне пустили в избу. Они рассказывают:

– Мы обувь шьем, сзади кто-то дышит-пышет. Оглянулись – медведище белый с нар заподымался. Зубами скалит, глаза, как свечки, светят…

Староста говорит:

– Это Грумант вас на ум наводит. Сам Грумант-батюшка в образе медведя вас пугнул. Он не любит, чтобы люди порознь жили. Вы устав нарушили. Грумант вас за это постращал.

Долг

Молодой промысловец занял у Маркела денег на перехватку. Отдавать явился, а Маркел в море ушел. Так и побежало время: то Маркела на берегу нет, то у должника денег нет.

Оба встретились на Новой Земле. Хотя в разных избах, да в одном становище зимовали две артели. Маркел говорит:

– Что уж, парень, ни разу меня не окликнул? Парень снял шапку:

– Не смею и глядеть на тебя, осударь. Должен тебе.

Маркел говорит:

– Провались концом! Какие меж нас долги?

– Хотя бы работой какой отработать дозволили, Маркел Иванович…

Маркел говорит:

– Ладно. Всякий вечер приходи в нашу избу. Дела найдутся.

На зимовьях народ поужинают да повалятся. Должник пришел к Маркелу. Маркел не спит, живет у книги при огне. Книга – азбука, писана и рисована художной ушаковской рукой. Маркел стал показывать гостю буквы. Часа два учились. Во столько-то недель детина понял все «азы» и «буки». Когда полная тьма накрыла Новую Землю, ученик вытвердил титла.

Время катится, дни торопятся,– сколько парень радуется науке, столько тревожится: «Когда же я начну, долг отрабатывать?»

Когда свет завременился над Новой Землей, паря читал по складам. При конце зимы читал по толкам. Наконец стал с пением говорить по книгам четкого Маркелова письма.

Маркел говорит:

– Ну, друг, дошла промышленная пора. Но ты всякий день урви хоть малый час для книжного чтения.

Ученик возопил:

– Благодарствую, Маркел Иванович! Ты мне бесценное добро доспел – книгам выучил. Но когда я долг-то буду отрабатывать?

Маркел говорит:

– Сколько ты должен?

– Без двух гривен пять рублей.

Маркел говорит:

– Пускай так. Теперь считай: буквы ты учил-трудился. Значит, из твоего долга сорок алтын долой, титла изучил – другие сорок алтын из долга вон. По толкам ты читал усердно – остальных сорок алтын отработал. Ты за эту зиму, дитя, сполна твой долг отработал. И больше ты мне ни о каких долгах не смей поминать.

Достояние вдов

Ушаков отлично умел делать модели кораблей. А приобучился этому в Соловецком монастыре. В монастыре не ужился: нрав имел строптивый и язык – как бритва.

Изба Маркела в Архангельске вся была заставлена маленькими кораблями. В долгие зимние вечера мастер сидел обычно на низеньком сосновом чурбане и при свете сальницы оснащал игрушечный корабль. Около Маркела всегда множество детей. Он любил рассказывать о своих удивительных путеплаваниях. В праздники Маркел ходил ругаться со всякими начальниками.

Приехавший с Петром Первым знатный барин заказал Маркелу модель голландского корабля. Жена этого барина, увидев готовую модель, сказала:

– Мастер, не бери у мужа денег за эту игрушку. Я возьму их в пользу вдов и сирот.

Маркел отвечает:

– Не твое, сударыня, дело о бедняках печалиться.

– Ах ты пьяница! – вспыхнула барыня.– Я слабая здоровьем, и то беспокою себя ради голодранцев…

– Нет, ты не слабая,– перебил Маркел.– Ты богатырка. Ты, сударыня, носишь на плечах достояние бесчисленных вдов и сирот. И не чувствуешь этого.

Плечи знатной барыни украшены были драгоценностями.

Евграф

Соловецкие суда отличались богатством украшения. Я знавал там ревнителя искусства сего рода. Его звали Евграф, был он отменный резчик по дереву. Никогда я не видел его спящим-лежащим. Днем в руках стамеска, долото, пила, топор. А в.солнечные ночи, летом, сидит рисует образцы.

Евграф беседовал со мной, как с равным, искренно и откровенно.

Я восхищался легкостью, непринужденностью, весельем, с каким Евграф переходил от дела к делу.

Он говорил:

– И ты можешь так работать. Дай телу принужденье, глазам управленье, мыслям средоточие, тогда ум взвеселится, будешь делать пылко и охотно. Чтобы родилась неустанная охота к делу, надо неустанно принуждать себя на труд.

Когда мой ум обленится, я иду глядеть художество прежде бывших мастеров. Любуюсь, удивляюсь: как они умели делать прочно, красовито…

Нагляжусь, наберусь этого веселья-и к своей работе. Как на дрождях душа-то ходит. Очень это прибыльно для дела – на чужой успех полюбоваться.

Кондратий Таpapa

Слышано от неложного человека, от старого Константина.

У нас на городовой верфи состоял мастер железных дел Кондрат Тарара. Он мог высказывать мечтательно о городах и пирамидах, будто сам бывал. Сообразно нрав имел непоседливый и обычай беспокойный. Смолоду скитался, бросал семью.

Столь мечтательную легкокрылость Маркел ухитрился наконец сдержать на одном месте двадцать лет.

Удивительнее то, что и память о Маркеле держала Тарару на месте другие двадцать лет.

А хитрость Маркела Ивановича была детская.

Весной не успеет снег сойти и вода сбежать, Кондрат является в приказ.

– Прощай, Маркел Иванович. Ухожу.

– Куда, Кондраша?

– По летнему времени на Мурман или на Мезень. Может, к промыслам каким пристану.

Маркел заговорит убедительно:

– Кондраша, навигация открылась. В якорях, в цепях никто не понимает. Именно для летнего времени невозможно нам остаться без тебя.

– Ладно, Маркел Иванович. До осени останусь. Значит, трудится на кузнице до снегов. Работает отменно.

Только снег напал – Кондратий в полном путешественном наряде опять предстает перед Маркелом:

– Всех вам благ, Маркел Иванович. Ухожу бесповоротно.

– Куда же, Кондратушко?

– Думаю, на Вологду. А там на Устюг.

Маркел руки к нему протянет:

– Кондрат! В эту зиму велено уширить кузницу, поставить новых три горна. Не можем оторваться от тебя, как дитя от матери.

– Это верно,– скажет Тарара.– Зиму проведу при вас. Весной Кондратьева жена бежит к Маркелу:

– Пропали мы, Маркел Иванович! Тарара в поход собрался. Уговори, отец родной!

Приходит Тарара:

– Ухожу. Не уговаривайте.

– Где тебя уговорить… Легче железо уварить. Прощай, Кондрат… Конечно, этим летом повелено ковать медных орлов на украшение государевой пристани… Ну, мы доверим это дело Терентию Никитичу.

– Вы доверите, а я не доверю! Ваш Терентий Никитич еще в кузнице не бывал и клещей не видал…

Вот так-то год за годом удерживал Маркел милого человека.

В которые годы Маркела не было в Архангельске, Тарара все же сидел на месте:

– Воротится Маркел Иванович из Койды, тогда спрошусь и уйду.

Но Маркел Иванович из Койды отошел к новоземельским берегам и там, мало поболев, остался на вечный спокой.

А Кондрат Тарара остался в Архангельске:

– Мне теперь не у кого отпроситься, некому сказаться.

Корабельные вожи

В устье Северной Двины много островов и отмелей. Сила вешних вод перемывает стреж-фарватер. Чтобы провести большое судно с моря к городу Архангельску или от города до моря, нужны опытные лоцманы. В старину эти водители судов назывались корабельными вожами.

Когда Архангельский посад назвался городом, в горожане были вписаны корабельные вожи Никита Звягин и Гуляй Щеколдин. Звягин вел свой род от новгородцев, Щеколдин – от Москвы. Курс «Двинского знания» оба проходили вместе с юных лет. Всю жизнь делились опытом, дружбой украшали домашнее житье-бытье. Гостились домами: приглашали друг друга к пирогам, к блинам, к пиву.

Но вот пришло время, дошло дело – два старинных приятеля поссорились как раз на пиру.

Вожевая братчина сварила пиво к городскому празднику шестого сентября. Кроме братчиков в пир явились гости отовсюду. Обычно в таких пирах каждая «река» или «город» знали свое место: высокий стол занимала Новгородская Двина, середовый стол – Москва и Устюг, в низких столах сидели черные, или чернопахотные, реки.

После званого питья у праздника в монастыре Звягин поспешил веселыми ногами к вожевому пиву. Здесь усмотрел бесчинство. Братчина и гости сидели без мест. Молодшие реки залезли в большой стол. Великая Двина безмятежно пировала в низком месте.

– Прибавляйся к нам, Никита! – кричал Щеколдин из высокого стола.– Пинега, подвинь анбар, новгородец сядет.

– Моя степень повыше,– отрезал Звягин. – Дак полезай на крышу, садись на князево бревно! – озорно кричал Щеколдин.

Чернопахотные реки бесчинно загремели-засмеялись. Звягин осерчал:

– Ты сам-то по какому праву в высокий стол залез, московская щеколда?