Гувернантка с секретом - Анастасия Александровна Логинова

этом доме я могла бы написать небольшую брошюру об исследовании и способах выведения пятен. Чтобы спасти платье, я встала и, еще раз окинув оставшихся детей строгим взглядом, вышла из столовой.

Почему у этих детей такое отвратительное воспитание? Потому что я дрянная гувернантка. Оправданий я для себя не искала, прекрасно отдавая отчет, что нахожусь в этом доме лишь потому, что так сложились обстоятельства. При первой же возможности я намеревалась покинуть эту семью. Иногда я вообще не понимала, что я, одна из лучших выпускниц Смольного и племянница графа Шувалова, здесь делаю. Будто дурной сон, который все никак не кончится…

А покинув столовую, я вдруг вспомнила, что дети – это далеко не самое ужасное, с чем я здесь столкнулась: некто подступил ко мне сзади и, обхватив за талию, притянул к себе.

– Лидочка, зайчонок мой, зачем вы носите эти отвратительные корсеты? Все доктора давно уже признали, что это вредно, – шептали мне на ухо, царапая усами щеку.

Месье Полесов-старший собственной персоной – трудно было бы его не узнать. Это первые недели две меня, наивную смолянку, подобное обхождение приводило в шок, а потом я как-то попривыкла. Это стало таким своеобразным ритуалом и нашей маленькой тайной от всего семейства и его жены в частности.

Сейчас, например, я больше изображала голосом возмущение, чем была возмущена на самом деле:

– Георгий Палыч! – вспыхнула я, не без труда размыкая кольцо его рук. И потом только продолжила более мягко: – Кто-нибудь ведь войти может.

Георгий Павлович Полесов, или просто Жоржик, как звали его друзья и родственники, был весьма импозантным мужчиной в самом расцвете лет. Хитрющее выражение лица Мари явно унаследовала от папеньки, лицо это было не лишено привлекательности, что позволяло Жоржику считать себя первым донжуаном нашей улицы. А особенной его гордостью были усы, которые он старательно подвивал, напомаживал и вообще носился с ними так, как не всякая барышня носится со своими локонами.

– Кто это вас так из моих сорванцов? – Жоржик, блаженно улыбаясь, кивнул на измазанную мою щеку.

– Ваш любимец, как всегда. Я его наказала, а Мария Георгиевна обещала нажаловаться Елене Сергеевне.

– И правильно сделали, что наказали, зайчонок мой. А об Еленочке можете не волноваться… – Полесов, кажется, принял мой тон за кокетство и, интимно понижая голос, снова попытался обнять.

– Георгий Палыч, мне нужно умыться, – вывернулась я, благо дверь находилась прямо за моей спиной.

Право, после наших разговоров мне хотелось не только умыться, но и долго тереть свое тело мочалкой. Меня все еще передергивало, стоило вспомнить, как однажды ночью, едва я поступила в этот дом, я была разбужена оттого, что с меня стаскивают одеяло самым беспардонным образом. Уж не знаю, где он раздобыл ключ от моей спальной – я всегда запиралась на ночь. Разбудив же меня, Георгий Павлович обрадовался и принялся раздеваться сам. Просьб моих он не слышал, каждое возмущение понимал как-то очень по-своему, а требование выйти вон опять принял за кокетство и резво запрыгнул ко мне в кровать.

И думать не хочу, на что он рассчитывал, но все кончилось тем, что я схватила с прикроватной тумбочки стакан с водой и разбила его о голову своего работодателя. Как ни странно, помогло. То ли Георгий Павлович впечатлился осколком стекла, который я сжимала весьма решительно, то ли просто осознал вдруг, что не так уж он обворожителен, как надеялся. Так или иначе, Полесов сполз с кровати, подобрал свои ботинки и кальсоны и, бормоча что-то, держась за ушибленную голову, спиною выбрался за дверь.

Уже утром Жоржик вызвал меня к себе – голова его была перебинтована – и несколько обиженно сказал:

– Нехорошо вы поступили, право. Какая ж вы благовоспитанная барышня, ежели деретесь? Вы же понимаете, Лидия Гавриловна, что после… произошедшего я вас более держать в своем доме не могу.

Я подобного разговора ожидала, потому приготовилась.

– Можете, Георгий Павлович, можете, – наставительно ответила я. – Жаль, что вы усомнились в моем воспитании, но если я потеряю это место, то Елена Сергеевна в тот же день получит по почте ваши записки, которые вы имели неосторожность писать мне. Не хочется ее расстраивать.

Елена Сергеевна, супруга Полесова, – тихая, добрая и покорная женщина, родившая ему пятерых детей. Пятой была Лёлечка, которая, слава богу, в мое распоряжение пока не поступила. Так вот, по непонятной мне причине Полесов как огня боялся, что Елена Сергеевна о его похождениях узнает.

Вот и сейчас, услышав, что я сохранила его записки и собираюсь пустить их в ход, он немедленно побледнел и замотал головой, тут же изменив решение о моем увольнении.

В результате я получила прибавку к жалованью, а на ночь принялась подпирать дверь стулом, который обязательно опрокинется, если дверь откроют снаружи. Но особенных посягательств на мою честь с тех пор больше не было, а маленькие вольности я ему прощала, предпочитая с Полесовым не ссориться.

Возвращалась в столовую я очень осторожно – глядя себе под ноги, внимательно осмотрев стул и даже подняв взгляд на потолок. Дети с самым невинным выражением лиц доедали завтрак.

Значит, просто соль в кофе либо сахар в яичнице. Я сделала маленький глоток из чашки и удовлетворенно улыбнулась – соль.

Глава вторая

Как было сказано, я жила у Полесовых в гувернантках уже три месяца. До меня детьми занималась совсем юная истеричная бывшая гимназистка (у меня имелись подозрения, что истеричною она сделалась как раз в процессе работы). А перед нею – какая-то пожилая сердобольная англичанка, потакающая детям во всем и, как следствие, неимоверно их разбаловавшая.

Впрочем, баловали этих детей все. Не помню дня, чтобы хозяйка дома, Елена Сергеевна, не упрашивала меня слезно «отпустить деточек сегодня пораньше», а раз в неделю так и вовсе заявляла, что дети «света белого не видят, круглые сутки за учебниками», потому она с чистой совестью забирала их на весь день и уводила гулять. Это при том, что субботу и воскресенье дети и так не учились.

И все же кое-чем я гордиться могла: Митрофанушка хоть и писал по-русски с позорными орфографическими ошибками, зато худо-бедно, но строил уже фразы на немецком – ведь поводов наказывать себя зубрежкой языка он давал достаточно.

С близнецами, к счастью, проблем было меньше всего. Да, они и трех минут не могли высидеть спокойно, постоянно отвлекались, спорили, норовили подраться, но зато и заинтересовать их уроком было куда проще, чем старших детей. Правда мне приходилось напрягать все свои таланты и устраивать