Крутой лед - Денис Урубко

Южнее огромной, похожей на Ушбу в миниатюре, башни пика Маяковского гребень, отходящий от его вершины, из-за своей своеобразной ступенчатой формы получил очень меткое название "Тельняшка". На этих ступенях лежит снег, и поэтому весь склон гребня кажется располосованным черными и белыми горизонтальными полосами. Чуть правее “Тельняшки” в гребне между двумя большими жандармами находится узкая, едва заметная седловинка, на которую выводит некрутой ледовый кулуар. В начале лета, когда на льду еще держался снег, мы с Молотовым и Володей Фроловым по пути под юго-восточную стену “Маяка” пролезли этот кулуар и спустились на другую сторону перевала. В тот раз мы легко протоптали ступени в довольно прочном фирне, однако сейчас такой номер пройти не мог. За лето снег в кулуаре стаял, обнажив прочный гладкий панцирь льда, поскользнувшись на котором альпинист не имел никаких шансов на спасение, хотя глубина падения была не очень большой. Плохо было то, что где-то в ста метрах от перевала кулуар поворачивал чуть влево, нависая над крутой скальной ступенью, свободный полет с которой составлял около пятидесяти метров, что, согласитесь, вполне достаточно для героического финала.

Перебравшись через узкий бергшрунд в нижней части склона, я быстро набрал высоту по ровной поверхности льда. Тренированные ноги легко выдерживали нагрузку, возникавшую при ходьбе на передних зубьях кошек, и упруго пружиня, несли меня вверх. Отчаяние, чуть было не овладевшее мною на леднике, сменилось холодной трезвой ясностью мысли. Все чувства обострились до предела, и, казалось, весь мир замкнулся в кольце моей воли. Было прохладно, изредка легкими порывами снизу налетал ветерок. Надо мной ярким рассветным золотом пламенели бастионы пика Маяковского, и я отчетливо видел, как по залитой солнцем горловине кулуара по осыпям карабкались четверо моих товарищей, медленно и упорно поднимавшиеся к перевалу. Их руководитель, Андрей Барбашинов, долго стоял и глядел в мою сторону, а затем крикнул, что на гребне пика Орджоникидзе висят карнизы. Звук его голоса легко долетел до меня, и рассыпался слабым эхом по ребрам темных скал. Я усмехнулся, и поднял руку в ответ, показывая, что понял его. Мне не было дела до карнизов, - то, что мне предстояло ниже было гораздо сложнее и опасней, а я и так очень страшился предстоящего маршрута.

Часам к одиннадцати я вылез на перевал. Здесь гулял ветер, завывая между жандармами, и на меня яростно брызнуло своим светом солнце. На седловине гладким зеркалом отражало небо крохотное озерко. Мир был свеж и нереален. Ребята, поднимавшиеся по кулуару, скрылись за массивом “Маяка”. Я мысленно пожелал им удачи, и постарался забыть, - у нас были разные цели, и нужно было думать только о себе, сжатом тисками одиночества. Когда они вылезут на свою вершину, то непременно увидят меня.

Вниз уводил узкий скальный кулуар, покрытый в нижней части льдом. Я приспустился немного по мелкой осыпи, а затем, перебросив веревку через скальный выступ, скатился по льду до конца скал, где кулуар выходит на ледник. Там я смаркировал веревку, и почти бегом помчался вниз по мягкому снегу, легшему на ледник Восточный Орджоникидзе дня три назад.

Давно миновало то время, когда я, преодолевая свой страх, делал первые шаги в альпинизме. Порою мне кажется удивительным то, что я остался жив, хотя - можно сказать - я сделал все, чтобы этого не случилось, и уже много раз должен был погибнуть, ошибившись где-нибудь в самом простом месте. Возможно, что после, вспоминая это восхождение, я буду точно так же поражаться своей удаче и счастливой звезде, и с недоумением спрашивать себя, откуда во мне хватило нахальства отважиться на такую дерзость. Когда я совершил свое первое одиночное восхождение (небольшой скальный пик в горной системе Кодарского хребта), я шагнул в недоступный раньше мир, в котором риск - твой обычный, набивший оскомину спутник и собеседник, и где каждая мысль, каждое действие совершаются только в первый и последний раз. Потому что все, что с тобой происходит - бесповоротно. И с годами я все отчетливей с болью понимаю, что так будет всегда. До восхождения и первое время после него, когда в голове еще бродит пьянящий ветер азарта, все эти страхи кажутся несущественными, но, отдаляясь во времени на трезвый суд опыта, они лишь отчетливей и больнее выпячиваются, стараясь подчас вывернуться наизнанку. И тогда у меня остается лишь чекушка водки, да гитара в руках, которой единственной я могу отдать свою пошлую тоску.

Я жив потому, что боюсь смерти. Боюсь до безумия - и вообще, я жуткий трус. Именно страх, жгучим импульсом подпирающий сердце, не дает мне допустить малейшую ошибку, за которую придется дорого расплачиваться. Он давит на меня, придает силы для борьбы, и все время контролирует мои поступки. Не ошибись, парень, - шепчет он - проверь все еще раз, удостоверься, что крюк вбит надежно, что зацеп, за который ты взялся рукой, прочен, помни о том куда тебе падать, помни, помни... Когда я только-только начинал свой путь в горы, мне казалось, что это - позорная болезнь, нечто вроде дизентерии или еще чего похуже, то, что необходимо из себя изживать. Со временем я, однако, постепенно изменил свое мнение в другую сторону, и уже не трачу столь необходимые на маршруте силы в борьбе со своей слабостью. Потому что эта слабость оборачивается и моей силой, важно только уметь правильно ее использовать. К примеру, именно из-за боязни срыва я до сих пор неважнецки лазаю по скалам, и, похоже, это останется со мной навсегда. Но в сольном альпинизме, где малейший срыв приводит к трагическим последствиям, без этой боязни невозможен ни один шаг.

Хотя не исключено, что я ошибаюсь.

Вскоре я спустился на ровную широкую поверхность ледника, а, оказавшись напротив центра Северной стены пика Орджоникидзе, скинул с плеч рюкзак, и уселся спокойно рассмотреть и обдумать дальнейший путь. Меня отделяло от подножия стены около километра. За моей спиной неприступной твердыней дыбилась гранитная мощь скальных отвесов пика Маяковского. Где-то на нем высоко в небе по северному гребню сейчас карабкаются четверо моих друзей. Для них восхождение уже идет полным ходом, а я еще даже не начинал, да и не уверен, что начну. Взгляд мой отыскал на стене “Маяка” наш летний маршрут, красивый и логичный. Отсюда перспектива слегка искажалась, и казалось, что некоторые участки стены - нависающие, чего на самом деле не было. Восемь веревок интересной скалы, что я пролез первым, придавали уверенность в своих силах, и нечто вроде гордости шевельнулось во мне от созерцания пройденной вертикали. А затем мой взор скользнул на Северную стену “Орджо”, и вся радость разом померкла. Стена высилась передо мной литым срезом жуткого в своей крутизне льда, и где-то бесконечно высоко ее гребень цеплял первые легкие облака, наплывавшие с юго-запада.