Крутой лед - Денис Урубко

Дальнейшие события я помню с трудом и в трудно уловимой последовательности. Все они, покрытые пеленой, оказались перемешанными в моем сознании точно рассыпанный с нити бисер. И я определенно затрудняюсь сказать, что и где со мной происходило тем кошмарным вечером второго октября тысяча девятьсот девяносто третьего года.

Первые десять или пятнадцать метров я лез по сыпучим полкам минут пять. Затем слегка разошелся. Из дальнейшего пути помню лишь неширокий крутой гребешок изо льда с глубоким падением вправо и влево, который я проскользнул глиссированием, умудрившись не промахнуться мимо небольшого скального выступа. Помню сильный удар. Следующий кадр - отвесный скальный камин, с петлей из репшнура наверху, откуда я спустился по веревке. А потом долгий изматывающий подъем по ледовому двадцатиметровому кулуару на широкую перемычку к большому черному жандарму.

Далеко на востоке, невидимая мне, осветив пик Маяковского, взошла луна. Стало чуточку светлее, и уже не приходилось ощупывать камни и скалу при каждом шаге.

Я попытался сунуться по гребню жандарма, сначала снежному, а затем поднимавшемуся крутым высоким монолитом. Однако голова кружилась, руки дрожали, и я так и не смог перейти со снега на скалу. Пришлось вернуться на перемычку.

Думай, парень, сказал я себе. Ох, как же ты устал заниматься этим нудным делом! - но все же думай. Вот жандарм... Жандарм? Ах да, жандарм! На гребень мне не вылезти. Влево он обрывается крутыми скальными стенами. Туда нельзя (кстати, именно туда и надо было идти, - в обход этих стен по узкому осыпному кулуару, но в описании маршрута сей кулуар отсутствует, и узнал я про него много позже). Так. Справа у нас крутой ледовый склон, блестит и переливается, - ох и ненадежный же траверс получится! Но делать больше нечего, надо лупить этот лед. Так. Кошки и молоток. Дальше, правда, ничего не видать, но вроде как за жандармом крутизна уменьшается.

К счастью, то, что издали так страшно смотрелось льдом, на деле оказалось благословенным двадцатисантиметровым снегом, покрытым сверху тонкой корочкой наста. Как он удержался на такой крутизне, для меня навсегда останется загадкой, но факт остается фактом, - там, где по всем горным законам (и по описанию) мне пришлось бы лезть на передних зубьях кошек, рискуя улететь к подножию Северной стены, я, спокойно и уверенно вытаптывая ступени в упругом снегу, пересек склон под жандармом, и вылез на его пологое плечо.

Взгляд мой сразу же метнулся в сторону перевала, затаившегося в черной бездне внизу. Я не поверил своим глазам, - прямо подо мной совсем рядом темнела его широкая осыпная седловина. Луна, скрытая бастионами пика Орджоникидзе, не освещала его, поэтому было сложно определить точное расстояние, но мне стало ясно, что осталось совсем чуть-чуть. Я даже недоверчиво оглядел окрестные гребни и вершины. Может быть, это не тот перевал? Да и не перевал вовсе?.. Но нет. Вот гребень пика Маяковского, ближе сюда - гребень “Тельняшки”, затем небольшой снежный пупырь, и все. Ты почти пришел, парень, и на этот раз без всяких “может быть” и “если”.

Вниз уводит крутой снежный склон с островками скал, упирающийся в зубчатый скальный гребешок, и я аккуратно, стараясь не потерять равновесие, вытаптываю ступени.

Если сравнить статистику несчастных случаев в альпинизме, произошедших при подъеме на вершину, и наоборот, на спуске, то самым невероятным на, первый взгляд, окажется их соотношение, выраженное приблизительным равенством. В самом деле, несмотря на то, что спуск с горы, как правило, производится либо по более легкому маршруту, либо по пути подъема, пройденному, и потому знакомому, количество трагедий, произошедших в этот момент, не уступает тем, которые случаются непосредственно при подъеме на гору. Если вдуматься, то тут все закономерно, хотя и довольно нелепо. Перед началом восхождения альпинист максимально собран и напряжен, полностью забыв обо всем, кроме предстоящей борьбы, и как следствие этого, допускает минимальное количество возможных ошибок. Наоборот, когда вершина достигнута наступает разрядка, притупляется бдительность и воля к борьбе. Желания сражаться, которое было предназначено для достижения цели - вершины - больше не существует, и человек думает не о маршруте спуска, а лишь о том, что ждет его там, внизу, дома. И начинаются ошибки. Тогда и происходят эти нелепые “случайности”, которых вполне можно было избежать.

Крутизна склона постепенно увеличилась, и я был вынужден остановиться. Совсем немного отдыха усталым ногам, пусть расслабятся. Я присел на широкую каменную тумбу, выдающуюся из-под снега.

Внизу все скрывалось мраком. Лишь чуть справа, на фоне освещенного лунным светом ледника выделялся контуром снежный гребешок, выхолаживавшийся у основания широкой ступенью. Перекинув веревку через скалу, на которой сидел, я спустился на эту полку. После пятиминутных развлечений с заклинившейся наверху веревкой, мне удалось-таки выдрать ее, и в последний раз смаркировав, сунуть в рюкзак...

Осталось пятьдесят шагов - снежный склон пошел на подъем. Тридцать шагов - снег уперся в мелкую осыпь, и кошки заскрежетали по камням. Десять шагов - из-за перегиба показались горы на другой стороне. А потом я пришел. Озаренный блеском восходящей луны, я стоял на седловине перевала, не веря до конца в случившееся, на границе света и тени, а слабый ветерок трепал мою одежду, ощупывал лицо, словно пытаясь спросить что-то, понять. Кто ты? Откуда?

Вершина вздымалась надо мной мрачным холодным исполином. Над ее скальными гребнями, слезясь неверным светом, мерцали звезды. Покоренная, она словно стала еще недоступней, и не было никакого права считать себя победителем. Крохотный ничтожный человечек под сенью высокой и прекрасной горы, безразличной ко всем его идеалам и стремлениям. Гора не побеждена, это лишь говорится так для красоты слова и большей понятливости, для тех, кто ни разу не был на вершинах. Побежден человек. Правда, побежден он самим собою, и эта победа дает ему силы для новых схваток и новых побед...

Я вспомнил, как два года назад почти точно так же стоял на Алтае у подножия Белухи, моей первой Горы. Был вечер, садилось солнце, озаряя ее вершину закатным багрянцем, а я, спустившись на спокойный ледник, оглушенный своей невероятной победой и невыносимым чувством безопасности и тепла, навзрыд плакал, глядя на свою воплощенную мечту. Мне было восемнадцать лет, и я впервые испытал такие невероятные эмоции, которые дарит альпинизм. Белуха была как первая любовь, яркая, искренняя, и как первая любовь она стала для меня незабвенно вечной красотой и юностью.

Сейчас, у подошвы пика Орджоникидзе нечто похожее шевельнулось в моей душе. Борьба за жизнь в этой нескончаемой игре с опасностью завершилась, и сознание не могло свыкнуться с новым и непонятным ощущением покоя. Сжатые в тугой комок нервы расслабились, и вся моя психика напоминала качающийся на острие ножа хрупкий стеклянный сосуд. И мне неудержимо хотелось разрыдаться, вновь почувствовать себя слабым беспомощным ребенком, ищущим защиту в своих слезах.