В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женился он по большой любви. Невесту ему не отдавали, но молодые не отступали, пока не заручились родительским благословением с обеих сторон.
В простые казачьи семьи невесток брали здоровых, работящих, породистых, чтобы внуков рожали сильных и статных. Казачья интеллигенция, как и дворянская, заботилась больше о нравственности избранницы. Претендентки на руку сына обсуждались на семейном совете. Глава семейства говорил: «Марья Николаевна хороша, слов нет, но у неё дед был картёжник, всё спустил – плохая наследственность. У Катерины Ивановны бабушка была непутёвая. Крутила роман с денщиком своего мужа. А Варенька лицом нехороша, но умна, воспитанна, и род её без изъяна». Выбор, как правило, падал на порядочную Вареньку.
Избранница деда, Анастасия, отличалась редкой красотой. Золотистые до пят волосы овечьими ножницами стригла. Была поздним и самым любимым ребёнком.
Семья ее принадлежала к знатным казачьим фамилиям. Мать невесты боялась «чистый русский род испортить». Жених был наполовину финн, на четверть – грек.
С трудом она смирилась с этим браком, но внуков очень любила.
Прадед после революции сам не воевал, готовил молодых казаков для Колчака и занимался сбором и отправкой лошадей в белую армию, что и было ему предъявлено красными в качестве обвинения. Дом в Троицке разграбили, хозяйство конфисковали. На глазах перепуганных, сбившихся в кучку домочадцев тащили со двора мешки с фамильным серебром, сервизы, подушки.
Акиндин стоял в стороне, попыхивал короткой трубочкой, с которой никогда не расставался. Но когда вывели из конюшни лошадей, покачнулся и побледнел, как полотно.
Любимый конь прадеда, Буцефал, никого, кроме хозяина, не признававший, вдруг взвился, захрапел, стал бить копытами.
– Ну, ты, – крикнул красноармеец денщику, – чего глаза таращишь? Успокой скотину!
Тот свистнул по-молодецки, Буцефал вырвался и поскакал к воротам. Красные открыли стрельбу, но конь успел проскочить в проём.
Через несколько недель объявился он в селе Беловка под Троицком, где у прадеда была летняя дача и куда семья перебралась из разорённого городского гнезда. Исхудавший, со сбившейся гривой, стоял он посреди двора, дрожа всем телом. Из прекрасных тёмных глаз текли слёзы.
Обняв коня, плакал и хозяин. Впереди были унижения, нищета, смерть.
И в Беловке настигли прадеда большевики. Побросали в телегу женщин и детей и отправили поздней осенью в Сибирь.
Прадед так и не смирился с тем, что Россия отказалась от монарха, считал это предательством. Видя криминальную низость самозваной власти, не захотел принимать участие в большевистском шабаше и нашёл в себе мужество не покривить душой против своей правды. Благодарение Богу, не пошли мои предки на сделку с совестью, хотя потянувшееся затем невзгодье тяжёлым бременем легло на их плечи.
Жизненная закалка и казачья стойкость помогли прадеду не сломаться духом. Стал он обживаться на новом месте – в районе вечной мерзлоты. Нищета в доме была ужасающая. Как говорили в старину, не было «ни кола, ни двора, ни образа помолиться, ни хлеба подавиться, ни ножа зарезаться».
Несмотря на гонения и унижения, Акиндин гордыни своей не смирил. Говорили, что опорки носил с шиком.
От прадеда остался белый китель и синие брюки с лампасами, которые прабабушка Татьяна хранила долгие годы. Иногда проветривала и просушивала их на солнышке во дворе. Играя в прятки с детьми, я как-то спряталась за висевшую на верёвке униформу. От неё пахло стариной – нафталином и свечным духом. Я почувствовала такое родство с прадедом, которого никогда не видела, такую любовь и жалость, что, крепко обняв китель, не по-детски горько заплакала.
Я всегда верила, что русская история сохранит имена тех, кто, пройдя огонь, воду и не застряв в трубах большевистских маршей, отстаивал не право на жизнь, но своё человеческое достоинство. Трагичной была судьба не только моих предков. Троцкий, называя казаков – гордость и славу России – «зоологической средой», призывал «уничтожать их поголовно». Вместе со Свердловым он был автором директивы «об истреблении по крайней мере ста тысяч казаков, способных держать оружие». Всего было убито около трехсот тысяч.
В отличие от тех, предки которых брали Зимний, я с детства была замешана на недоверии к советской власти и всегда знала, что придёт время, которое снимет с моих прадедов и дедов обвинительный приговор. Благодарное Отечество воздаст им должное, потому что, как писал Иван Железнов, «в старые времена Россия была земелька небольшая, слабосильная. Коли устояла она, коли возвеличилась над всеми царствами и языками, в том много помогли ей казаки – рыцари… Они по границам крепи держали и басурманов усмиряли. Без казаков не знаю, чтоб с Россией было».
* * *
Родилась и выросла я на Урале, в богатом и благодатном крае, который по праву называют «золотым дном, серебряной крышкой». До сих пор вспоминаю бесконечные степи – зимой белые, летом серебристые от колышущегося ковыля. Много казаков полегло здесь в боях с Ногайской Ордой. На отвоёванных землях строили станицы, города-крепости, вытесняя всё дальше и дальше калмыков и ногайцев.
После революции наступило время всеобщего ликования. Довольный пролетарский обыватель скрипел новыми калошами и грыз баранки.
На Южном Урале заложили город будущего – Магнитогорск. На его строительство съезжались энтузиасты, политзаключённые и согнанные с земель крестьяне. Стекалась и авантюрная слякоть – воровской люд.
Мой дед Николай – сын казачьего атамана – уехал тайком из сибирской ссылки, долго мотался с женой и малыми детьми по стране, меняя места жительства. В 1931 году осел в Магнитогорске и устроился рабочим на стройку. Денег не хватало, приходилось продавать и обменивать на продукты последние семейные безделушки – серьги, кольца, браслеты.
Когда стало совсем худо, бабушка Анастасия отнесла на рынок атласное одеяло – приданое родителей. По ночам плакала, упрекая мужа:
– Говорила тебе, Ника, уедем за границу.
– Я из России никуда, милая, ты же знаешь.
– Да нет больше России, нет её! – кричала в сердцах бабушка. – Пропала она! Детей хоть бы пожалел!
Шел 1932 год. Какая-то сознательная гражданка донесла на моего деда Николая, что он белоказак. Спасая семью, дед погрузил жену и детей на телегу и покинул город. От дорожной тряски, от нервного перевозбуждения у Анастасии начались схватки. Пришлось повернуть обратно. К утру она родила мёртвого мальчика, а к вечеру скончалась от сепсиса.
По семейному преданию, во время венчания моя бабушка уронила обручальное кольцо, что считается дурной приметой – к ранней смерти. Она умерла, когда ей не было и тридцати. Мой дед остался вдовцом с четырьмя детьми.
Однажды он возвращался с кладбища. С ним была младшая дочка, трёхлетняя
