Бесштановый переворот - Владимир Черепнин

Потом с памятью было немного тоскливо. Каким образом я добрался до дома скорей всего навсегда останется для меня великой тайной. Но проснулся я ни где-нибудь, а в своей кровати. Проснувшись, увидел ее…

— Ты кто? — Я с трудом озвучил самую разумную мысль, родившуюся в объятой синдромом голове (признаюсь, это была и самая длинная мысль).

— Я — Пальпулькидра, — прожурчал сказочной музыкой звонкий голосок.

Пальпулькидра…Ну и имечко! Как это моя больная голова умудрилась с первого раза запомнить такое? Хотя с такой внешностью она могла называться, положим, Сколопендрой, Мымролукой или Кикиморой… Не имело ни малейшего значения.

Но кто-то, сидящий внутри меня и рвущийся постоянно наружу, тот, которого я вооружившись здравым смыслом, гоню из себя, как врага номер один, воспользовался моим непотребным состоянием, моим же голосом спросил:

— А как зовут твоего отца?

Девушка удивленно вскинула бровь, но все-таки ответила:

— Сильбульлион.

— Здравствуйте, Пальпулькидра Сильбульлионовна, — поприветствовало гостью мое «второе я», за что первое (и, надеюсь, основное) возненавидело свою составляющую.

Брови Пальпулькидры изогнулись под немыслимым углом (что ни грамма не сказалось на ее привлекательности), но, тем не менее, она чуть медленнее ответила:

— Здравствуй, Игорь Сергеевич.

Моя ехидная составляющая поспешила ретироваться, оставив меня, основного и здравомыслящего, соображать, откуда посетительница знает мое имя. Причем, школьно-официальное.

Я удивился. И тут же удивился самому себе: нашел чему удивляться! Все остальное — нормально, в порядке вещей, а, вот, то, что она знает мое имя — крайне изумительный факт.

— У нас принято по другому приветствовать принцесс крови, — воспользовавшись моим замешательством, продолжала гостья, — и если бы ты обратился ко мне подобным образом после того как я подтвержу свою принадлежность к королевскому роду, то непременно был бы скормлен Глоталке или даже Жевалке. Официально мое имя звучит: Пальпулькидра Кля дз`Сильбульлион Омлю Сизы Юпалтын. И горе тому, кто перепутает. Но на первый раз я прощаю тебе твою дерзость.

Обе мои составляющие потеряли дар речи. Зато пробудилась третья (точнее пробудилась она сразу. Еще бы, созерцать такую красоту, причем ничем не прикрытую). Так, вот, эта третья моя часть, отвечающая за вышеупомянутые «низы», решила взять бразды правления в свои руки, и мысли заработали, чего уж греха таить, в постельно-похотливом направлении.

Сразу оговорюсь, так как боюсь, что может сложиться впечатление, будто я — шизофреник, страдающий даже не раздвоением, а разтроением личности. Отнюдь. Я един и неделим. Просто каждый человек таит в себе не две и не три, а великое множество составляющих. И все наши мысли, слова и поступки зависят от того, которая из них в данный момент доминирует. Сообразно с этим подчиняемся или здравому смыслу, или сиюминутной прихоти, или настроению.

Зачастую, ляпнув какую-нибудь несуразность, тут же задумавшись, удивляемся: как я мог сказать такое?! Да это и не я вовсе! Вот я и придумал себе плотную отмазку: сам-то я хороший, но сидят во мне несколько товарищей, за слова и поступки коих не несу ни какой ответственности.

— Тебе сейчас трудно поверить, а тем более понять, — после небольшой паузы вновь заговорила гостья, — для облегчения предлагаю перенестись в мое королевство.

Она протянула руку.

Не знаю, что именно я подумал в тот момент насчет «облегчения» и «королевства», но на ноги вскочил достаточно бодро. До сих пор возлежал, как идиот на своем диване, не удосужившись подняться, как подобает при появлении посетительницы. Хотя, думаю, учитывая необычность всего происходящего, меня можно простить.

Перед тем, как взять ее за руку, краем глаза я увидел собственную лыбящуюся рожу, отраженную в зеркале за спиной девушке. Причем, именно — лыбящуюся. То что я увидел никакого отношения к понятию улыбаться не имело. Даже расхожее выражение «улыбка идиота» лишь на самую малость отражало истинную картину.

Я почувствовал нежную кожу ладошки и вознамерился уже привлечь красавицу к себе, как, вдруг…?

Не было многократно описанных мастерами фэнтези ни искажений пространства, ни виртуальных тоннелей, ни краткосрочной отключки, ни яркого света, ни абсолютной тьмы. Ничего. Картинка сменилась быстрей, чем на самом продвинутом импортном телевизоре.

Но про это я задумался гораздо позже, а в тот момент был настолько ошарашен, что мысль об ощущениях во время межмировых перемещений мне как-то в голову не пришла, да и не могла прийти. Потому как ни о каких перемещениях я не догадывался. Только что были у меня дома и тут же оказались в другом месте, причем совершенно незнакомом.

Помещение, как минимум раз в десять большее моей комнаты, уставленное вычурной, непривычной формы мебелью.

Воспользовавшись моей очумелостью, Пальпулькидра легко высвободила ладошку и, щебетнув: «Я сейчас», скрылась за перегородкой, оставив меня наедине с чопорного вида бабулей, которую, судя по всему, ни чуть не удивило наше внезапное появление.

Находясь в ступоре, я только механически отмечал происходящее вокруг, не в силах хоть как-нибудь отреагировать.

Старушенция сидела то ли на широком кресле, то ли на узком диване метрах в трех и молча рассматривала меня.

Единственно здравая и успокаивающая мысль пришла вовремя. Все это сон! Хоть и очень реальный. Чтобы удостовериться в справедливости спасительного объяснения, я себе… Нет, не ущипнул. Руки пока еще не шевелились. Легонько прикусил губу. Больно…

Хорошо, что способность соображать была сильно ослаблена похмельем. Иначе, наверняка бы свихнулся, когда осознал, что ни какой это не сон, а самая настоящая суровая действительность.

Между тем карга, закончив рассматривать мою физиономию, неспешно скользнула взглядом по телу и где-то по середине остановилась и, как мне показалось, в ее глазах промелькнула заинтересованность. В подтверждение моей догадки, старуха неизвестно откуда (показалось, что из воздуха) извлекла лорнет и уставилась в район моего пояса, даже чуть ниже.

Ко мне понемногу стала возвращаться способность двигаться, и я решил узнать, что в предмете моего туалета удостоилось столь пристального внимания (может, расстегнуто что?).

Вместе с наклоном головы я опустил взгляд и в очередной раз обомлел.

Я отлично помнил, что утром, еще не открывая глаз, на ощупь, убедился, что вернувшись с выпускного, удосужился сбросить только ботинки. Все остальное было на мне. Да и когда поднялся навстречу не поймешь откуда взявшейся обнаженной красавице, отметил в зеркале вместе с дебильной ухмылкой и мятый ворот рубашки.

Теперь на мне не было ничего. Абсолютно гол. И, смею заверить, чувствовал себя гораздо хуже сокола. У того хоть перья.

Итак, я стоял, а старушенция бесцеремонно пялилась. Оцепенение понемногу проходило. Я понял, что вновь могу двигаться. Но не пошевелился. А что было делать? Прикрыться? Если бы сразу — понятно. А теперь получалось похожим на «все, бабуль, хорошего — понемножку».

Положение спасла (или усугубила) Пальпулькидра, появившаяся из-за ширмы. Она была одета в некое подобие платья, своеобразный симбиоз сари и туники. Не знаю, когда она смотрелась лучше, в момент первой встречи или теперь. Взгляд было очень трудно оторвать.

— Ты уже познакомился с моей тетушкой? — Как ни в чем не бывало, поинтересовалась девушка. — Предлагаю без церемоний. Это — тетушка Валакала, это — Игорь.

Во время представления, длившегося всего несколько секунд, я перехватил быстрый взгляд, брошенный принцессой в то место, куда не переставала лупиться ее тетушка, и, спохватившись, потребовал одежду.

— Прости, сейчас мы находимся не в таком положении, чтобы оказать достойный прием и снабдить тебя соответствующим одеянием. Придется воспользоваться тем, что имеется. Скоро ты узнаешь причину наших несчастий.

С этими словами девушка вновь скрылась за перегородкой и вернулась с полупрозрачным куском ткани, имеющим отверстие для головы в центре.

Памятуя о тяжелых временах отсутствия горничных и рыбы, когда в ход идут дворники и раки, я поспешил облачиться в балахон, оказавшимся мягким, легким и приятным на ощупь. После чего присел на предложенный пуфик-стул. А так как мое новое одеяние почти ничего не скрывало, вдобавок закинул ногу за ногу, на что старуха неодобрительно хмыкнула (это был первый звук, услышанный мной от нее), и лорнет растворился в воздухе.

— Хоть это и не в правилах королевского дома, но я приношу извинения за причиненные неудобства. Но, согласись, в своем мире ты не поверил бы ни одному моему слову. А нам очень требуется твоя добровольная помощь…

В этом она была права. Я до сих пор не верил даже собственным глазам, а что говорить про чьи-то слова?