Исчезая с рассветом - Павел Георгиевич Козлов

по руке разлилась боль. Десс зажмурилась. Ладонь мерно пульсировала. Десс зажмурилась еще сильнее и подняла голову.

Она не стала храбрее, и ей не стало менее страшно. С каждым разом ритуал выглядывания в окно все больше затягивался. Абсурдно, ведь то, что уже началось, было необратимо. Лучше уже не будет, Десс знала об этом.

Чудовищная инерция сделала ее веки тяжелыми, а руки – беспомощными.

Та самая инерция, из-за которой она оказалась здесь, на вершине Шпиля, одна, чужая и сломленная. Та самая инерция, из-за которой простые вещи стали невыносимыми, а боль – привычной и пустой.

Десс усмехнулась.

Рука продолжала ныть. Возможно, она все же сломала какую-то косточку. Ей не могло везти до бесконечности. Возможно, руку нужно будет забинтовать. Возможно…

Она распахнула веки.

Ничего.

Окно было пустым.

Только слепая чернота – и ничего больше.

Десс облегченно вздохнула.

Это не считается. Такие вздохи допустимы, решила она. Они даже приветствовались.

Десс чуть было не улыбнулась, но вовремя одернула себя. Радоваться было рано – оставался еще телескоп.

Она знала, что если то, чего она страшилась увидеть, станет заметно невооруженному взгляду, конец будет неотвратимо близок. Но и сейчас дела были достаточно плохи для того, чтобы надолго забыть об улыбках и радостях. Просто не очень кошмарные новости на время заменили хорошие. Чем не повод для того, чтобы немножко перевести дух?

Десс собрала всю свою храбрость в охапку и наклонилась навстречу телескопу.

Десс немного сощурилась.

Десс посмотрела в телескоп.

Десс нахмурилась и вздохнула.

Стоило признаться, что она все еще на что-то надеялась. Очень робко и необоснованно, но все же – надеялась. Она понимала, что надежда ее глупа, и процесс не обратится вдруг вспять по собственной воле и без всякого стороннего вмешательства, но какая-то глупая, противоестественная, человеческая почти что надежда все еще жила в ее сердце.

Однако Десс увидела телескопе то, что и ожидала.

Она увидела, как Ничто медленно и неумолимо погибает.

Возможно, у Шпиля еще было в запасе несколько недель. Возможно, даже месяц. А может быть и год. Или столетие.

Но не больше. Нет, никак не больше.

Хотя… Что такое столетие для Шпиля? Заметит ли она, когда век пройдет?

Быть может, мир разрушится уже завтра…

Она задумчиво постучала ногтями по столу, поправила прическу (в чем совершенно не было необходимости, потому как ее раздражающе прямые волосы упрямо отказывались изображать хоть какое-то подобие художественного беспорядка), еще раз наклонилась к телескопу и… вздрогнула.

Десс поняла, что у нее будут гости, еще за секунду до того, как они соизволили заявить о своем прибытии, – старые инстинкты до сих пор иногда давали о себе знать.

И вскоре в дверь действительно постучали: три отрывистых удара, пауза и еще два стука немного тише.

Их старый сигнал.

Десс закрыла глаза и откинулась на спинку стула. На ее губах промелькнул призрак усталой улыбки. Дверь была за ее спиной, но ей не было никакой нужды поворачиваться.

– Не заперто, – объявила она.

Дверь скрипнула. Неужели ее тоже придется смазывать? Наверное, в следующем месяце.

– Опять смотришь в пустоту, милая Беглянка? – съязвил голос.

Десс вздрогнула резким движением руки захлопнула ставню. Кисть отозвалась ноющей болью.

А что, если бы это был не он? Что, если кто-то другой проведал про их секретный сигнал и сейчас…

Нет, это было решительно невозможно. Что, впрочем, не оправдывало ее неосмотрительность.

– Право, Деспона, к чему такая скрытность? Неужели между нами остались секреты?

Десс сделала все возможное для того, чтобы не надуть губы, и ловко развернулась вместе со стулом.

Бард широко улыбнулся и многозначительно развел руки в стороны, как будто ожидая, что она прыгнет к нему в объятия. Но Десс была не так проста. Десс решила не поддаваться.

Хотя это было гораздо сложнее, чем можно было подумать. Боги милосердные, ей больше всего на свете хотелось улыбнуться ему в ответ и обнять его крепко-крепко. Но вместо этого она скрестила руки на груди, втянула губы и даже немного прищурилась. Он догадается, почему. Не может не догадаться.

– Что у тебя с рукой? – обеспокоенно спросил Бард. Улыбка оставила его губы, и даже его глаза сделались непривычно серьезными.

Десс удивленно проследила за его взглядом и посмотрела на собственную кисть. На тыльной стороне ладони правой руки, очень неудачно оказавшейся открытой его взору, и вправду красовалась громадная свежеприобретенная ссадина. Вид у нее был достаточно жуткий.

– Ерунда, – заявила Десс и поменяла руки местами таким образом, что последствия ее бессилия оказались спрятаны в изгибе рукава ее черной рубахи. Дабы усилить впечатление, Десс закинула одну ногу на другую и гордо выпрямилась.

– Отличные сапожки, – отметил Бард, кивая на ее обувь. – Высокие, как ты любишь. Снова почти вся в черном, и все то же неизменное сероватое трико.

– А ты опять вырядился, как последний придворный шут, – парировала Десс.

– Милая Деспона, если наличие в облачении человека более одного цвета вызывает у тебя ассоциации с шутовским нарядом, мне тебя искренне жаль. А у меня их всего, дай-ка подумать… три! Я, извини меня, менестрель, и должен выглядеть презентабельно.

Футляр с лютней появился из-за его спины и мягко скользнул на пол по его предплечью. А что это было с футляром? Неужели царапина? Бард берег свою лютню как зеницу ока.

Десс нахмурилась, признавая его правоту. Белая рубаха с кружевными манжетами, плащ непонятного темного цвета, который в тускловатом освещении ее комнаты казался воистину черным, но на самом деле наверняка отдавал синевой… Пара штанов земельных оттенков и сапоги под стать… Настоящий походный ансамбль бывалого путешественника с претензией на аристократизм. Строго, эффектно, таинственно. Незамысловатый по большей части покрой скорее намекал на двойное дно, недели выдавал простоту, а качество ткани лишь подтверждало неизбежные подозрения.

Обладатель всего этого великолепия смотрел на нее черными глазами из-под беспорядочного сплетения столь же черных волос, которое при определенном желания можно было бы посчитать челкой. В глазах читался до боли знакомый Десс озорной сарказм, не лишенный, впрочем, определенной теплоты. Его скулы были высоким, кожа – смуглой, рот тонким и решительным, нос дразнил намеком на горбинку.

Вот уже который раз, глядя на него, Десс поймала себя на мысли, что он был во всем ее полной противоположностью. Ее плавный овал лица и его резковатые, порывистые черты; ее четкость и его грубоватая мечтательность. Десс снова втянула губы. Интересно, что он думал о ней? Думал ли он о ней вообще? Какой он видел ее? Она еле удержалась от того, чтобы провести рукой по своим гладким