Исчезая с рассветом - Павел Георгиевич Козлов

ей удалось сохранить хотя бы осколок своего достоинства, преодолела несколько шагов, отделявших ее от скамьи, и тяжело опустилась рядом с… Анной.

Бард даже не потрудился скрыть свой вздох облегчения.

– Отлично, – прошептал он себе под нос. – Отлично.

Десс сидела прямо, как прилежная ученица за школьной партой, и смотрела строго перед собой. Туда, где были только свет и часы на столбе. И Бард. Нервный, измученный, потерянный Бард.

Поделом ему.

– Итак, – пробормотал менестрель. – Мы все здесь… Итак!

– Бард, – отозвалась Анна. – Позволь мне начать?

Грусть. В ее голосе жила только грусть. И почему Десс не заметила этого раньше? Это открытие пронзило ее с силой откровения, и она, сама не понимая, что делает, повернула голову и посмотрела на тень.

Их взгляды встретились.

Да, у Анны не было глаз – только лазурные огоньки неясного очертания – но Деспона была уверена в том, что произошло. Она смотрела в самые очи бездонного мрака.

– Как вы страдали! – невольно вырвалось у нее.

Она была готова поклясться, что Анна улыбнулась ей.

Ей плечи – они были опущены под грузом ускользнувшей надежды.

Ее руки неясными силуэтами лежали у нее на коленях, где тонкие пальцы сплелись в нервную хватку.

Бедняжка! Невольно подумалось Десс. Она моргнула, стряхивая наваждение.

Что за унизительный приступ эмпатии нашел на нее? Совершенно негоже так расклеиваться! Нужно было как можно скорее войти в курс дела, выдумать действенный способ подсобить двум заблудшим душам и покончить с этой темной историей раз и навсегда. И чем скорее она выгонит эту тень из своей жизни, тем лучше.

Довольно!

– Так кто из вас начнет? – решительно потребовала Десс.

Глава вторая. Кто боится теней

С годами привычка размышлять и анализировать по самому ничтожному поводу приобретает безусловный характер, а мечты и домыслы раздуваются порой до масштабов, совершенно не пропорциональных событию, их породившему. Бывают и другие явления. Те, что изначально настолько необъятны и сложны, что разум, склонный к такого рода интенсивным манипуляциям, клокочет и закипает в тщетном стремлении постичь непостижимое. И так до успешной разгадки или, что бывает гораздо чаще, до полного выгорания.

Как только Анна и Бард закончили свой рассказ, Деспона тут же поняла, что ей придется иметь дело с феноменом второго рода. С клубком запутанных ниток. С загадкой. С непонятным и непостижимым.

Вспоминая давно позаброшенный навык, Десс приказала своим мыслям не суетиться. Это было сложно и получилось не вполне, так как за время отшельничества на Шпиле ее разум стал капризен и своенравен.

Но все же она сделала шаг в нужном направлении и кое-как приглушила хор навязчивых голосов.

Эту историю нельзя было атаковать. Ее нужно было осмыслить. А для этого требовался долгий и кропотливый процесс – сложить их сбивчивое повествование в хронологически выверенный документ. Примирить их чувства. Найти противоречия. И ждать. Ждать, пока решение не придет.

***

– Ну же, начинайте! – еще раз поторопила их Десс, и Бард махнул рукой и принялся расхаживать взад и вперед в ровном свете одиноких часов.

– Мы познакомились на равнинах Центральной Провинции, – неловко молвила Анна, следуя взглядом за менестрелем, и Десс наконец сумела разглядеть ее профиль – изящный носик и губы, которые были чувственными, но совершенно об этом не догадывались.

– Мы познакомились на равнинах Центральной Провинции, – повторила тень, обретая свой голос.

– В самый холодный день поздней весны, – вторил ей музыкант, останавливаясь на месте и обессиленно закрывая глаза.

– Когда лето уже стучалось в дверь, но воздух внезапно сотрясла гроза.

– Когда тучи заволокли небосвод, и ледяные капли дождя застучали по крышам вагонов.

Это было там, дома. В Настоящем. Когда Деспоны уже не было рядом.

Бард путешествовал с торговым караваном. Несколько купцов, скинувшихся на услуги банды неудачливых наемников. Лекарь, не решившийся пересечь равнины в одиночку, и примкнувший к каравану вагончик капризной аристократки.

И Бард – на первый взгляд, странствующий музыкант, развлекающий всю честную компанию на привалах перед сном.

Равнины, бесконечные равнины и отдельные жиденькие рощицы, деревьев в которых не хватило бы и на самое жалкое подобие деревни. Неделя пути под аккомпанемент задумчивой лютни, слабого ветерка и… змей. Ужас, скрывавшийся в высокой траве вдоль Имперского тракта, стоял за дурной славой здешних пустошей.

Укус лиловой гадюки убивал человека за пару дней – легкая слабость, лихорадка и медленный спуск в пучину безумия. К концу стремительной болезни страдалец переставал узнавать окружающих и от человека оставалось одно лишь воспоминание.

На змей существовала лишь одна управа – целители селений, что располагались вблизи склонов Сумеречной гряды, собирали весной особый вид горных подснежников, из которых потом по им одним известным рецептам изготавливалось противоядие.

Ситуацию усугубляло то, что Тракту зачастую не было альтернатив. Он соединял восточную и западную части империи по кратчайшему маршруту, вдали от океанского побережья и время от времени пересекая лишь мелководные речушки, совсем не пригодные для судоходства. Путь к полноводным рекам и более безопасному пути нередко был дольше, а капитаны, зная о трудностях своих потенциальных пассажиров, не мелочились с расценками.

Потому купцы, желавшие доставить свой груз без промедлений и лишней волокиты, или же просто не располагавшие достаточными для водного путешествия средствами, готовы были рисковать.

Антидот тоже был недешевым удовольствием, и далеко не все караваны отправлялись в путь, имея в своей поклаже достаточное количество доз.

Днем змей боялись меньше – нужно было лишь держаться подальше от края дороги и внимательно смотреть себе под ноги. Останавливаясь на ночлег, путешественники выкашивали траву на обочине или же находили давно устоявшиеся места для стоянок, коих вдоль Тракта образовалось множество. После, они окружали себя сухими ветками, привезенными с собой или собранными в рощицах по пути, и разжигали в поле полукружие защитных костров. Как правило, подобных мер предосторожности хватало для того, чтобы чувствовать себя в хрупкой безопасности, но в каждом третьем караване все равно находились сумасбродные, нерадивые или просто невезучие люди, жизнь которых рано или поздно оказывалась в распоряжении противоядия из горного подснежника.

Караван Барда ничем не отличался от себе подобных. Насколько было известно музыканту, у всех его спутников имелась своя доза антидота – перед отправлением каждый позаботился о том, чтобы приобрести у местных знахарей хотя бы один мешочек драгоценного порошка.

Первые три дня недельного путешествия не ознаменовались происшествиями. Настороженная обыденность хождения по тракту давала о себе знать – люди со временем уставали вслушиваться в каждый шорох, разговоры становились все оживленнее, и рутина вступала в свои права.

Бард стремительно умудрился стать своим