Заложница, или Нижне-Волчанский синдром - Анна Мезенцева

источники питания. В пятницу должны были выдать остаток зарплаты за прошлый месяц, но как прикажите жить оставшиеся три дня? В долг я не брала, о сложившейся ситуации никому не говорила. Достаточно близких друзей, чтобы завалиться на ужин без приглашения, не имела. Что-то подозревал дядя Лёша, мой тренер, но на все осторожные расспросы я отвечала уклончиво, не желая втягивать его в окружавшую меня грязь. Дядя Лёша вздыхал, но ни на чем не настаивал, и только каждую неделю угощал пирожками да бутербродами, якобы насильно всунутыми в излишнем количестве женой.

Выход был один — идти к Стасу. В гости к брату я напрашивалась редко, сам он не приглашал. Нет, мы не ссорились, ничего не делили и ни в чем друг друга не упрекали. Просто раньше нас хоть что-то объединяло — пачка спрятанных за батареей сигарет, завтрак на крохотной кухне, один на двоих велосипед. Но когда Стас вернулся из армии и съехал на съемную квартиру, оказалось, что, кроме совместного быта, ничего нас не связывало… Разница в возрасте — больше восьми лет, чего вы хотите. Разве что внешне друг на друга походили: оба худые, скуластые, черноглазые, как мать. Может, она была из цыган, потому и ушла однажды за вольным ветром?

Я нехотя поднялась со скамьи, покидала вещи в спортивную сумку и надела куртку. Лето в этом году выдалось так себе — дождливое, холодное, свинцовые облака прижимают к земле, а ветер так и норовит выдернуть душу и закрутить ее, жалкую и растерянную, над мокрыми пустырями. Идти было недалеко, минут двадцать, если быстрым шагом через дворы. Было, правда, уже темно — тренировка затянулась, да и в раздевалке я просидела долго. Для местной гопоты встретить одинокую девушку после заката — майский день, именины сердца. У меня одноклассника за проколотое ухо недавно так отметелили, что до сих пор с фиолетовой рожей ходит. Поэтому в спортивной сумке, болтавшейся на левом плече, кроме сменной обуви и снаряжения валялись газовый баллончик, походная аптечка и складной нож (тьфу-тьфу-тьфу, еще ни разу не пригодившийся), а в кармане куртки лежал настоящий шокер. И если кому-то покажется, что это перебор, я от всей души приглашаю его побродить после десяти вечера по моему району, известному в народе как Бухара (и вовсе не потому, что здесь, блин, жарко и персики растут).

Так вот. Шла я по вечерней Бухаре, мимо одинаковых панельных пятиэтажек, мимо детских площадок с качелями без сидушек и припаркованных в два ряда машин. Думала, где раздобыть денег, не забывала поглядывать по сторонам. Готовилась чуть что дать деру, ибо дядя Лёша всегда говорил: лучшая драка — та, которой удалось избежать. Впереди послышался звук разбившегося стекла, пьяно загоготали. Решив не искушать судьбу, я свернула на запасной маршрут через детский сад: кто-то из моих предшественников выломал в заборе прут, проделав для пешеходов дыру. Садик у нас хороший, с пышными клумбами желтых шафранов и астр, с чистенькими деревянными беседками, окруженными зарослями шиповника и сирени. Вот только фонари там не горят, но да ладно, дорогу помню. Выйдя на протоптанную тропинку, я нахохлилась из-за резкого порыва ветра и сунула руки поглубже в карман. Легонько поддела ногой позабытый малышней пластмассовый мяч… и замерла на месте, прислушиваясь к ночной тишине.

Во-первых, из-за кустов тянуло сигаретным дымом. Да не удушливо-вонючим, каким насквозь пропах наш подъезд, а… вкусным, что ли. Даже ароматным. Во-вторых, со стороны беседки слышался отчетливый шорох и поскрипывание досок, будто внутри переминался с ноги на ногу человек. Отметив этот странный факт, я хотела пройти мимо, но у неизвестного зазвонил телефон. Звонок сразу сбросили, но я узнала мелодию, стоявшую на телефоне Стаса.

Нахмурившись, я с нарочитым шумом протопала мимо. В голове завертелись тревожные мысли. От садика до дома брата пять минут неспешным шагом. Мелодия не самая популярная, из советского фильма про неуловимых мстителей. Кто еще, кроме Стаса, захочет по десять раз на дню слушать, как «Громыхает гражданская война, от темна до темна…»? Да еще эти шорохи и поскрипывания… Бывало, по ночам на территории садика собирались подростки. Но они ни от кого не прятались: ржали на всю округу, слушали рэп на переносных колонках. И пахло от них купленным в складчину «Фараоном», а не дорогим табаком. Подозрительность пересилила страх: я сделала широкий круг, бесшумно переступая кедами на мягкой резиновой подошве, и вернулась к беседке с другой стороны. Опустилась на корточки, заглянула в щель между рассохшихся досок задней стены.

Ни черта не видать. Единственный фонарь горел над крыльцом у главного входа, остальная территория садика была погружена в плотную, пахнущую шиповником и мокрой землей темноту. Понятно только, что в беседке стояли друг напротив друга двое мужчин. Оба высокие. Один худой и сутулый, очень похожий по силуэту на Стаса. У второго выправка куда лучше, а еще он одет не по погоде — вроде бы в одну майку без рукавов. Незнакомец чиркнул зажигалкой — короткая вспышка осветила лицо. Парень лет двадцати пяти. Длинный подбородок, выступающая вперед нижняя губа, старомодная стрижка, как у Цоя или Брюса Ли.

— Сроки для раздумий подошли к концу. Мы дали тебе достаточно времени, — незнакомец обладал приятным голосом, очень спокойным. Но что-то неуловимое в его интонации давало понять: тема этих раздумий была посерьезней, чем выбор поляны для шашлыка.

— Мне кажется, вы не до конца понимаете, — тихий бесцветный голос принадлежал Стасу. — От меня ничего не зависит. У меня маленькая должность, мне никто не доверит вести дело такого масштаба. Попробуйте поговорить с Брониславом Иннокентьевичем.

— Не прибедняйся, Стасик, — в голосе собеседника послышалась насмешка. Тень пошевелилась — незнакомец привалился к стене плечом, ленивым жестом поднося сигарету к губам. — Что мне твой Иннокентьевич. Делами он давно не занимается.

Я сразу поняла, о чем речь. Стас, хоть и заканчивал последний год в магистратуре, уже работал помощником судьи. Кадров в Нижне-Волчанске катастрофически не хватало: все, кто помоложе и поумней, давным-давно свалили в столицу региона. Остались одни старожилы. Начальнику Стаса, упомянутому Брониславу Иннокентьевичу, до пенсии оставалось меньше двух лет. Он и раньше умом не блистал, а с возрастом начал все забывать и путаться в делах. Держали его, во-первых, потому что жалко, пусть уж с миром доработает человек, а во-вторых, из-за медали «За служение правосудию», хорошо смотревшейся в отчетах. Дела за него вел Стас, Бронислав Иннокентьевич только важно супил брови и подписывал, где галочка. А все его профессиональные консультации ограничивались старческим похлопыванием по плечу («Работай, сынок…