Как лист увядший падает на душу - Фёдор Чешко

Я еще раз внимательно осмотрел брошь. Нет, сделано недурно, хотя уж больно ординарно, безлико. Я не без самодовольства припомнил кулон, тоже кленовый лист, который когда-то сработал для Эллочки - это еще давно - до Машки то-есть. Тот лист, мой, был латунный, и стоил, конечно, гроши, но куда до него этому, золотому! Тот лист был полон соков, он был жив и упруг, то была работа тонкая, Ювелирная (именно так, с большой буквы). А это... Весьма старательно, довольно красиво... В общем, так себе железка, только и всего в ней, что дорогая. Нет, все-таки здорово вот так вот сидеть и понимать об себе, что ты - гений. Все-таки, хорошо, что существует на свете посредственность, иначе как бы это гений смог осознать свою гениальность? Н-да, а ведь если бы скромность была единственной причиной смертей человеческих, я жил бы вечно...

Уже потом, когда уныло-надоедливый звонок возвестил, что рабочий день начался и пора браться за труды праведные, меня вдруг осенило: если этому типу потребовалось ставить на самоделку пробу, то, пожалуй, он работает не для души, а для продажи и недурно, наверное, наживается. Ну, да это не мое собачье дело. Мое дело - идти кормить мышей.

Только подопытным мышкам пришлось денек поголодать. Потому, что позвонила Анна Михайловна. Господи боже ты мой, никогда мне и в голову придти не могло, что эта чопорная профессорша может так... нет, не говорить даже - рыдать, рыдать надрывно и неразборчиво. Не успев еще уловить смысл этих рыданий, я понял: случилось страшное. И понял, с кем случилось. И не ошибся.

Как же это? Машка, Машенька моя, как же тебя угораздило? Сотрясение мозга... Тяжелейшая травма черепа... В сознание не приходит... Необходима трепанация, но вероятность успеха - двадцать процентов... За что, Господи, за что?!

Надо ли говорить, что едва дождавшись торопливых гудков отбоя, я швырнул трубку и помчался в больницу? Даже за плащом не забежал. И шефа не предупредил, что сматываюсь - его на месте не было, так что я, ждать его буду? Ничего, не уволит. А уволит - ему же хуже. Где он второго такого лопуха найдет, согласного пахать за одни радужные перспективы?

Уже поймав такси, я вспомнил, что кошелек оставил в плаще. Так что, пришлось извиниться, проглотить шоферскую матерщину и бежать на трамвай. Трамваем - это час, не меньше, но не возвращаться же в институт. Второй раз так быстро вырваться не удастся: наши лабораторные дамы наверняка уже успели выработать несколько альтернативных версий произошедшего и теперь вопьются на предмет подробностей. Нет, женщины они в общем хорошие, душевные, вот только страдают хронической любознательностью. Так что ну их...

Трамвай, дребезжа, как пустая жестянка, трясся по кривым уличкам, замызганным и незнакомым. Никогда я раньше в этом районе не был, не привелось как-то. Ну и пес с ним, век бы его не видеть, этот район. Господи, как же муторно было на душе! Ведь если совсем-совсем честно, это же я виноват в том, что случилось. Я и никто кроме. Если бы не эта идиотская истерика, которую я позавчера закатил Машке, если бы не глупая наша ссора, черта с два она пошла бы одна на свадьбу к этой дуре. На такие мероприятия мы уже давно или ходим вместе, или вообще не ходим. Но вот обиделась на меня Машка. А может даже и не просто обиделась, а решила, что все, что кончилось у нас, что не нужна она мне больше... И пошла туда, пошла одна, и засиделась допоздна. И возвращалась одна в темноте. И в темном подъезде какой-то гад ударил ее по затылку тяжелым и твердым, ограбил и убежал. А Машка, Машенька моя, осталась лежать там, в подъезде, одна, и лежала не меньше часа, пока не нашли ее хватившиеся родители. А я в это время в теплой постельке блаженствовал, подонок, сволочь, дубина эгоистическая...

Как я смог, как посмел наговорить ей все это? Ну, вообще-то причина была, Машка тоже хороша, конечно... Хоть бы предупредила меня заранее, что ли... А то представьте: замечаю я на столе у своего сотрудника журнал "Советское фото", и от нечего делать оный перелистываю. И натыкаюсь... Работа молодых и подающих и подающих огромные надежды фотохудожников, некоей О.Загоскиной и М.Раевской. "Амазонка" называется. Красочно, ярко, во весь лист - эта самая М.Раевская (короче - Машка моя) верхом ка неоседланной лошади. Ну, с лошади, допустим, взятки гладки, на ней хоть уздечка есть. А на Машке только только выражение лица и ничего кроме. Каково, а? А тут еще эта сволочь (я имею в виду сотрудничка своего) у меня на глазах выдирает из журнала эту фотографию и цепляет на стену, при чем я даже по морде ему навешать не могу, потому как имеет полное право.

Ну, вечером я Машке и выдал. Нет, сперва я еще находил в себе силы держаться в целом корректно, даже шутить умудрялся: осведомился например, кто такая эта О.Загоскина, уж не та ли кобыла, на которой Машка сидит. Но когда в ходе беседы выяснилось, что данная публикация уже аж двадцать восьмая, и что у них альбом из печати выходит, и что скоро на голые машкины прелести сможет пялиться любой ублюдок не только в Союзе, но и в Голландии, Бельгии и еще где-то... Вот тут-то меня и понесло. Машка, конечно, тоже в долгу не осталась. Чего-то она там успела мне рассказать и о том, что считала меня художником, да, видно, ошиблась, и о дикарях, не умеющих ценить прекрасное и видящих в женщине только самку... Но я-то успел наговорить в десять раз больше и оскорбительнее, вот в чем беда.

И главное, что я, скотина безрогая, Машку не знаю что ли? Одно наше с ней знакомство чего стоит! Но тогда почему-то ни малейшего желания проповедовать на темы нравственности во мне не пробудилось.

А познакомились мы у Паши на дне рождения. Они с Машкой к этому времени давно встречались, и даже вроде жениться надумали - во всяком случае Машка по его квартире уже в фартучке суетилась, на правах хозяйки, значит. А я был тогда целую неделю в мрачном расположении духа по причине последнего разговора с Эллочкой (она мне этак вдумчиво и рассудительно объяснила, что я очень хороший, но ей, Эллочке то-есть, все же не подхожу вследствие мизерности моих доходов). А тут еще Пашка назвал полный дом своих коллег-ментов, и под их веселенькие беседы о детской проституции и пьяных драках я малость перебрал - так, не до свинства, а до легкой бесшабашности на почве черной тоски. И как-то так получилось, что набилось в кухню полно гостей - покурить, а потом все ушли и остались только мы с Машей. Что-то там мы с ней трепались - ну, так, хмельные шуточки, слегка фривольные, конечно, но чтоб к примеру границы перейти - это ни-ни. Помниться, она все извинялась, что босая и рассказывала, как любит босиком ходить. Это точно, между прочим, любит. С мая по сентябрь с ней просто невозможно на улицу выйти, особенно, если дождь: она все норовит из туфель вылезти. При чем в таком виде может заявиться куда угодно. В гости например. Или в театр. Представляете? В вечернем платье, при украшениях и босиком. Мания какая-то честное слово. Вот... А я в тот вечер ей спьяну предложил позировать - была у меня тогда задумка насчет одной статуэтки. И Машка - как я решил, в шутку - возьми да и согласись. Обсудили мы с ней план работы, договорились, что назавтра вечером она ко мне домой приходит, на том я и смылся. Назавтра, естественно, я и думать обо всем забыл, как вдруг - звонок в дверь. Открываю - Машка. Явилась, значит, позировать. Ну, тут я в конец обалдел. А она спокойно так заходит ко мне в комнату, быстренько раздевается и лезет на стол. Я стою, глазами хлопаю, а Машка спрашивает: "Ты, случайно, не токсикоман? Хлорофос нюхать не любишь?" Мотаю головой: "Нет"... Тогда она лезет в сумочку, достает баллончик "Примы" и мне показывает: "Видал? Давай, работай, лепи. А если сунешься с какай-нибудь гадостью, все содержимое из вот этого баллона в физиономию получишь." И почему-то я не заорал тогда, что она безнравственная и распущенная, а как бобик две недели лепил с нее, и ничего такого у нас с ней не было, и до сих пор нет, и до свадьбы не будет. И ни с кем у нее ничего не было - она бы сказала, это точно.