Флотская богиня - Богдан Сушинский

Иное дело — кавалеристы. С одним из них — грозным усатым старшиной эскадрона Разлётовым, — девушка даже успела познакомиться поближе, поскольку тот уже вторую неделю квартировал в доме ее родителей.

— На стременах гарцуй, на стременах, эскадронник! — потомственный донской казак поучал ее, покрикивая и доводя посадку Евдокии в седле до «казачьей выучки». — При такой царственной осанке ты и в седле держаться должна по-царски.

— Легко тебе, мужику, по седлах армейских растоптанному, поучать! — возмущалась мать Евдокии, наблюдая за тем, как на выгоне, начинавшемся прямо у дома сельского ветеринара Гайдука, старый рубака пытается возвести в совершенство верховую посадку ее дочери.

— А она у вас кто? Не казачка разве? Окрестные степи — это же казачий рай!

— Но мы-то ее не в казачки готовим и не в эти твои «эскадронники»! — подбоченилась мать, дородная сельская красавица, на чьем лице еще сохранились следы девичьего румянца. — В педагогическое училище поступила.

— А зачем ее готовить? — подкрутил усы эскадронник, время от времени бросая на Евдокию явно не отцовский взгляд, какой только что бросал и на саму Серафиму Акимовну. Что поделаешь: не он виноват, что рослая, фигуристая дочь просто-таки угрожала вырасти точной копией матери — такой же золотоволосой, полнолицей, с широкими крепкими скулами и выразительно очерченными, чувственными губами… А еще — эти васильковые глаза, под лебединым разлетом бровей, и короткий прямой, прямо-таки точеный, нос — точь-в-точь, как у греческой богини, приглянувшейся ему в книжке на столе у «будущей учительницы». — По ней и так видно, что казачка. Ей ведь только семнадцатый минул, а ты ж посмотри на нее: это же эскадронный аллюр!

— Сам ты «эскадронный аллюр»! — пафосно возмутилась Серафима. — Ты что такое о девчушке говоришь?!

— Но я же — в самом изысканном смысле, — разбросал руки старшина с такой лихостью, словно собирался обнять ими обеих женщин. — Ты посмотри на нее! Такой выправке любой ротмистр-кавалергард позавидовал бы.

Евдокимка и в самом деле старалась постичь мудреную «эскадронную науку» старшины. В распоряжении ее отца-ветеринара, обслуживавшего три колхозных села и два хутора, всегда пребывала бедарка[3]; так вот, в добровольную обязанность Евдокимки входило — каждый день приводить из конюшни и отводить назад беспородного трудягу Буланого, в натуре которого время от времени пробуждалась вольница степного скакуна. И проделывала она эти «променады» только верхом, нередко отклоняясь далеко от маршрута, чтобы добираться до противоположного конца поселка в объезд, по Волчьей долине. Так что верховая выучка у нее все же имелась, что и приводило старого «эскадронника» Разлётова в некий азартный восторг.

Кстати, от него же Евдокимка узнала, что уже послезавтра батальон «морпехов» перебросят в сторону Ингула, чтобы где-то там, на его левом берегу, укрепить позиции обессилевшей стрелковой дивизии…

Набросив повод на сломанную ветку акации и добыв из седельного подсумка плетку, Гайдук храбро подошла к фюзеляжу самолета. Увидев, что летчик, с окровавленным лицом, налег грудью на штурвал, она по-немецки вполголоса позвала его: «Эй, пилот!» Однако тот даже не шевельнулся. Кабинка второго пилота оказалась открыта, кровавый след пролегал от фюзеляжа до густого кустарника.

— Не лезь туда! — попытался остановить ее подоспевший лейтенант. — Фриц ведь и пальнуть может!

Однако, воинственно сжимая в руке нагайку, девушка ступила несколько шагов по следу и увидела на небольшой опушке раненого немца, рядом с окровавленной рукой которого лежали шлем и пистолет. Голова летчика, со слипшимися русыми волосами, покоилась на пологом, порыжевшем от выжженной травы холмике.

— Пилот, вы живы? — спросила Степная Воительница по-немецки.

Возможно, только потому, что до помутненного сознания летчика дошли слова, сказанные на родном языке, он довольно резко покачал головой, то ли пытаясь заглушить боль, то ли убеждая, что еще не умер:

— Кажется, еще жив. Но это всего лишь недоразумение. Где мой пистолет?

— Хотите стрелять в меня? — бесстрастно поинтересовалась Евдокимка.

— Что вы, фройляйн? — простонал пилот. — В себя, только в себя.

— Потерпите. Вас возьмут в плен и… вылечат, — девушка с трудом подбирала слова, хотя до сих пор считала, что немецкий язык в педучилище выучила неплохо.

— Найн плен, найн! — едва заметно покачал головой пилот, стараясь говорить по-русски. — Ихь стреляль себя.

— Зачем же сразу стреляться?! — сочувственно попыталась разубедить его Степная Воительница.

Но в ответ услышала по-немецки:

— Вы прелестны, фройляйн. Вы так прелестны… — сил пилота хватило только на комплимент. Дотянуться до пистолета он уже не смог.

3

Вслед за гестаповским «виллисом» Штубер со своими людьми спустился к усадьбе и уже через несколько минут стоял перед командующим 17-й армией генерал-полковником Куртом Швебсом.

— Мне представили вас, оберштурмфюрер, как командира диверсионного отряда при штабе группы армий, — ни минуты не стал терять командарм.

— Что совершенно неоспоримо, господин генерал, — несколько вызывающе подтвердил фон Штубер, заставив при этом фон Роттенберга снисходительно поморщиться.

Эсэсовец Штубер вел себя, как задиристый новобранец в противостоянии с добродушным фельдфебелем. Но вот, почему он нарывался на конфликт с командующим, этого гестаповец понять пока что не мог: ему казалось, что до сих пор эти два человека знакомы не были.

— Причем отряда, который уже отличился в боях с русскими в районе Могилевско-Ямпольского укрепрайона на Днестре[4], — счел необходимым добавить майор.

— Что еще более неоспоримо, — барон едва заметно прищелкнул каблуками, хотя столь любимое русскими белогвардейцами «щелканье» ни в войсках СС, ни даже среди офицеров вермахта, уже давно не практиковалось.

Офицер гестапо и на сей раз мог окатить Штубера ироничным взглядом, если бы не знал, что во время штурма укрепрайона, как, впрочем, и в борьбе с русскими окруженцами и диверсантами, тот в самом деле проявил себя. К тому же гестаповец не мог не заметить, как этого сорвиголову воспринимает сам Швебс.

Тем временем хрупкого телосложения генерал с уважением оглядел рослую, плечистую фигуру диверсанта, обратив при этом внимание на смуглое широкоскулое лицо, едва уловимый аристократизм которого основательно смазывала перебитая «боксерская» переносица со следами недавней пластической операции. Чего-то такого, исконно арийского, в парне этом просматривалось мало. Скорее он походил на известного корсиканского пирата, какого генералу недавно довелось увидеть в трофейном французском фильме. Зато обер-диверсант поражал не только мощью своего телосложения, но и свирепостью бойцовского обличья.

— И сюда вы тоже прибыли во главе отряда…

— Так точно, господин генерал. Мне приказано командовать десантно-диверсионным отрядом, созданным из бойцов полка особого назначения «Бранденбург».

— …сформированного большей частью из русских и прочих славян-эмигрантов, в основном белогвардейцев, — уточнил сидевший справа от генерала начальник отдела абвера при штабе группы армий «Юг» подполковник Ранке. — Естественно, почти все они прошли специальную подготовку на известных абверовских специальных курсах особого назначения «Ораниенбург».

— Тех самых, расположенных в замке Фриденталь, — кивнул Швебс, давая понять, что ему известно, с кем имеет дело. — Ходят слухи, многие диверсанты почитают за честь оказаться в числе так называемых «фридентальских курсантов».

— Помня при этом, что после обучения они превращаются в «рыцарей Фриденталя», — уточнил офицер абвера.

— Даже так: «рыцари Фриденталя»?.. В последнее время рыцарство входит в моду.

— Само понятие, а не все то, что на самом деле именовалось когда-то «рыцарством», — как бы между прочим обронил Роттенберг.

Все «по-рыцарски» выдержали уважительную паузу, смутно представляя себе при этом, что именно имеет в виду человек, принадлежавший к одной из самых далеких от истинного рыцарства организаций рейха — гестапо.

— Вот только во фронтовых операциях лично я «фридентальских курсантов» пока что не видел, — нарушил это молчание вежливости генерал Швебс. — Извините, не довелось.

— Вообще-то, господин генерал, сами выпускники предпочитают называть себя «коршунами Фриденталя». По слухам, так якобы назвал их Гиммлер, являющийся верховным патроном этой богоугодной школы. Однако адмирал Канарис[5] предпочитает именовать их просто — «коммандос». Впрочем, это не столь существенно.

— И какова же численность отряда этих ваших «коммандос-коршунов Фриденталя», оберштурмфюрер?