Офицер по вопросам информации - Марк Миллз

Девушка попыталась высвободить руку, но хватка была крепкой. Тихонько вскрикнув, она дернулась, но через мгновение оказалась прижатой спиной к его груди.

Свободной рукой мужчина зажал ей рот.

— Тс-с-с-с… — предостерегающе прошипел он.

Выплюнув сигарету, приблизил рот к ее уху.

— Ты хочешь знать, кто я? Я последняя живая душа, на которую упадет твой взгляд.

Ей не нужно было знать все слова — она прекрасно поняла их смысл. И забилась отчаянно. Господи, ее дом, родители, братья, собака — все они так близко, стоит только подняться на холм!

Мужчина стремительно отреагировал на протест, заломив ее левую руку за спину — резко, до хруста в суставе. Боль пронзила ее, колени подогнулись, и Кармела едва не потеряла сознание. В отчаянии она попыталась укусить его руку, зажимавшую ей рот, но он успел убрать пальцы. Девушка уже не сопротивлялась, когда он сунул руку ей между ног, в развилку бедер, и снова теснее прижал к себе.

Его дыхание было на удивление спокойным, и Кармела каким-то образом поняла, что он улыбается.

А когда почувствовала его твердеющую плоть, заплакала.

День первый

— Чай или кофе?

— Что вы посоветуете?

— Первое отдает водой, в которой мыли посуду, а второе — просто помои.

— Что ж, попробую помои.

Официант, болтавшийся поблизости, который привлек внимание Макса, приземистый и чем-то напоминающий жабу, был новенький — видимо, кого-то из кухонного персонала призвали заменить Уго, чья жена была ранена во время бомбежки в уик-энд, когда она с подругами прогуливалась около Рабата. К счастью, пилот «Мессершмитта-109» заплатил за это злодеяние жизнью, «спитфайр» мгновением позже размазал его на скалах Дингли.

— Как себя чувствует жена Уго? — спросил Макс у официанта.

— Она умерла.

— Ох…

На тот случай, чтобы не оставалось сомнений, официант склонил голову набок и высунул толстый язык. Глаза его оставались открытыми и внимательными.

— Два кофе, пожалуйста.

— Два кофе.

— Да, спасибо.

Макс проводил взглядом официанта, который уходил вразвалку. Но мысли его были не здесь, а с Уго; он прикидывал, когда снова увидит его кривую улыбку.

Наконец он заставил себя сосредоточить внимание на молодом человеке, сидящем напротив него. Эдвард Пембертон с увлечением рассматривал помещение — высокие окна, тщательно выкрашенные стены, высокий потолок с балками — и явно был далек от мыслей о смерти.

— До чего красивое место.

— Это старинный «Оберж-де-Прованс».

В величественном здании в стиле барокко, некогда доме рыцарей госпитальеров, ныне размещался «Юнион-клаб», благословенное прибежище для офицеров от жестокой реальности войны. Здание, казалось, несло на себе следы прежней очаровательной жизни и, как ни странно, стояло совершенно нетронутым среди развалин Кингсуэй, старинной улицы Валлетты. Оно пропитано духом Сент-Джеймсского клуба для джентльменов, и не было лучше места, чтобы сообщить новости юному Пембертону. Обстановка поможет смягчить удар.

— Что за Уго?

Значит, он все же слушал.

— Старший официант.

— А что случилось с его женой?

Макс помедлил, прежде чем рассказать ему эту историю. Не стоит делать вид, что эти события не столь ужасны. По сути, это известие должно разжечь в нем чувство возмущения, хотя Пембертон мало что мог сказать по этому поводу. Ему не покинуть Мальту в ближайшее время; просто он этого еще не знал. Очередная перелетная птица, попавшая в силки осажденного гарнизона. Бедный неудачник.

Макс изложил все это с предельной мягкостью. Офис вице-губернатора уже был на связи с военными чинами в Гибралтаре, которые реалистично оценивали, что Мальта приперта спиной к стене. Если служба Пембертона требуется на острове, то быть посему. Он должен пригодиться — и все тут. Форс-мажор. Зато у вас будет полная картина.

— Я понимаю, — сказал Пембертон.

— В самом деле?

— Конечно, сэр. У меня нет возражений.

Макс хотел спросить Пембертона, понимает ли он, что его ждет: жара, от которой спирает дыхание, удушающая пыль, москиты, оводы, блохи, которые въедаются в плоть, бессонные ночи и скудный рацион. Ах да, и еще люфтваффе, которые вместе с региа аэронавтика стараются стереть остров с карты, разбомбив его в пыль.

— Я никогда не хотел отправляться в Гиб, — продолжил Пембертон. — Он никогда не казался мне… ну, настоящим местом, что ли, хочу я сказать.

Война как туризм, подумал Макс. Что ж, есть и такой путь попасть на нее, и, наверное, он не лучше и не хуже, чем любой другой.

— Мальта многое может предложить, — сказал он. — Когда будет окончательно дописана история войны, эта небольшая скальная шишка в середине Средиземного моря станет большой фигурой.

— Если вы взываете к моему тщеславию, это может сработать.

Макс издал короткий громкий смешок, который привлек взгляды артиллеристов за соседним столиком. Пембертон застенчиво улыбнулся, явив в широкой улыбке безукоризненные зубы. Любимец женщин и воплощение чувства юмора.

«Прекрасный объект для Розамунды, — подумал Макс. — Она никогда не простит мне, если я лишу ее права первой отказаться».

Пембертон объяснил (с тем уровнем откровенности, которой он скоро научится избегать), что ему надоело перемещаться с места на место, пользуясь покровительством своего дяди, большой величины в военном ведомстве.

— Я должен предупредить вас, что он будет отнюдь не в восторге.

— Тогда объясните ему, что Мальта уже спасла вам жизнь. Гидросамолет, на котором вы должны были вылетать прошлой ночью, пропал.

— Пропал?

— Мы думаем, был сбит рядом с Пантеллерией. Там располагается станция радиопеленгации и эскадрилья «сто девятых». Точно мы ничего не узнаем, пока не услышим, что скажет по этому поводу «Радио Рима». Конечно, они несут полно ерунды, но мы неплохо научились извлекать крупицы истины, полезные нам.

Пембертон долго смотрел на стоявшую перед ним чашку кофе, прежде чем поднять глаза.

— Вчера я обедал с одним пилотом. Познакомился с ним через Алекса. Это Дуглас Питт.

Макс никогда не слышал о Питте — ребята с гидропланов, находящихся в бухте Калафрана, держались особняком от других пилотов. Они постоянно были в полетах, покрывая две тысячи миль между Александрией и Гибралтаром по ту сторону Средиземного моря, с остановкой на Мальте — одиноком аванпосту союзников во враждебном море, которое контролировали нацисты.

— К этому придется привыкнуть.

Взгляд Пембертона остановился на Максе, требуя объяснений.

— Послушайте, я бы соврал, сказав, что сегодня потери относительно невелики. Люди… ну, сегодня они здесь, а назавтра их уже нет.

Когда Пембертон заговорил, в его голосе слышалась легкая нотка раздражения.

— Это не значит, что мы должны забывать их.

На самом деле так и есть, подумал Макс. Если вы все время будете думать о тех, с кем общались, то не сможете действовать. За первый год он написал четыре искренних письма семьям троих мужчин и одной женщины, которых хорошо знал. За минувший год он больше не написал ни одного такого письма.

— Да, ты, конечно, прав.

Пембертону придется искать свой собственный путь, предполагая, что он проживет достаточно долго, чтобы проложить его.

— Так вот, скажи мне, что ты знаешь о Мальте?

— Я знаю о Вере, Надежде и Любви.

— Все знают о Вере, Надежде и Любви; газеты у нас дома окружают славой в народном сознании имена трех Глостерских гладиаторов. Смысл этой истории в том, что отчаянию и бедствиям противопоставляется отвага, и читатели в своих домах возвращаются памятью к лету 1940 года. Когда Гитлер легко прошелся по Северной Европе, словно это была игровая площадка у его дома, маленький островок в Средиземном море с тремя устаревшими бипланами отважно выступил против всей мощи итальянской региа аэронавтика, а самолеты пилотировали летчики, едва научившиеся летать.

Вот так и рождается миф. Надо только немного помочь ему.

— На самом деле их было шестеро.

— Шестеро?

— Да, Глостерских гладиаторов было шестеро. И еще группа в резерве.

Пембертон нахмурился:

— Я не понимаю.

— В небе одновременно никогда не находилось больше трех самолетов, остальные были непригодны.

Эти имена были вычеканены, а затем тихо стерты предшественником Макса, и потом поддерживались только горячим католицизмом мальтийцев.

— Это часть того, что мы делаем в информационном отделе.

— Это не те слова, которые нам хотелось бы употреблять. Я говорил вам, что вы совершенно независимы.

— Ну да. Как бы не так.

Макс заметил тревожный блеск в искреннем взгляде молодого человека. Шесть месяцев назад он легко отступил бы и дал Пембертону возможность делать выводы самому, но сейчас, когда крепость Мальты висела на волоске, он не мог позволить себе такой роскоши. Ему было нужно, чтобы Пембертон с первого же дня крепко сидел в седле.