Пепел Снежной Королевы - Эля Хакимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда мы погибли. – Мишель, взяв за руку своего возлюбленного, героически подняла голову с изумительной красоты глазами, локонами и всем, что полагалось иметь настоящей красавице, приготовившейся лицом к лицу встретить свою неминуемую погибель. Через секунду она добавила: – Мы все. Я все про тебя расскажу. Некоторые документы и фотографии в той папке вряд ли были отданы их бывшими владельцами добровольно.
Глава 2
– С таким же успехом ты мог бы обратиться к Маккормику, Кинроссу и еще многим другим. – Энгус, граф Монтроуз, устало откинулся на подушки. Яркий свет дня, пробивавшийся даже сюда, за тяжелые альковные занавесы, тревожил его уставшие глаза, отнимая и без того немногие оставшиеся от изнурительной борьбы с болезнью силы. – Не думаю, что открываю тебе секрет.
– Но, милорд… – Узкое напудренное лицо Корки казалось еще более бледным и узким из-за огромного рогатого парика, введенного в придворную моду молодым Георгом.
– Я просто показался тебе более доступной добычей, – не утруждаясь выслушиванием возражений, продолжал задумчиво Энгус.
– Да. Гниющей и разлагающейся, но все же добычей. Я ведь шакал, – Корки оскалил зубы, белоснежные на фоне подкрашенных кармином узких губ, – падальщик. Но вы мне всегда платили, разве это не есть признание?
– Я многим плачу. Секретарю или Крысолову, например. С единственной разницей – они свою плату зарабатывают.
– Милорд, вы предлагаете мне убивать крыс? – Осторожно посмеиваясь, молодой человек выпрямился из легкого полупоклона. – Кто знает, может, я именно так и поступаю.
– Не мели ерунды, Корки. Ну, как там Эдинбург, что при дворе? – вздохнув, переменил тему старик.
– То же, милорд. Скука, интриги. Правящий кабинет все больше склоняется к военному решению пограничного вопроса. Вы, я надеюсь, не с отступниками? – Он, уже более расслабленный и спокойный, прошелся к стрельчатым окнам, забранным в мелкий переплет.
Отвернувшись, Корки незаметно приложил надушенный платок к губам и снова спрятал его за широкий отворот обшлага. Сегодня он постарался выглядеть как можно лучше. Бархатный камзол с разлетающимися полами был чудесного бирюзового цвета, самого любимого матушкой оттенка.
Все части его гардероба от парика до чулок и кожаных туфель с золотыми пряжками и внушительными каблуками (Корки был тонким и гибким, но невысоким молодым человеком) были приобретены в счет никогда не оплачиваемого кредита.
Перчаточники и парфюмеры, портные и парикмахеры давали ему в долг, довольствуясь жалкими крохами и рекомендациями многочисленным придворным модникам, которых Корки поставлял им в качестве клиентов.
– Отойди от окна, мальчик. И будь любезен, беседуя со мной, смотреть мне в глаза. – Энгус даже не скрывал презрение к просителю. – Что с поручением?
– Ах это… Право, не понимаю, к чему вам этот отживший свое… – Корки кинул быстрый взгляд в сторону алькова. – Сейчас в моде уже совсем другие настроения, полагаю, новая партия стоит большего доверия для вложения средств.
– Твое мнение меня интересует меньше всего. Итак?
– Он определенно за коалицию.
– Понятно. Это все, с меня довольно твоего общества. Секретарь ждет тебя. Ступай. – Энгус махнул рукой в сторону Корки и тут же, казалось, забыл о его существовании.
– Леди шлет вам свою любовь, – поспешил Корки. – Она сейчас недалеко.
– Вот как? – испытующе посмотрел на Корки Энгус. – Все так же блистательна, смею надеяться?
– О да, милорд. Как всегда. Она спрашивала, нет ли у вас э-э-э… – Корки напряг память, – «Практической теософии» Гитхеля?
– Она прекрасно знает, что есть. И…
– Не одолжили бы вы ей эту вещицу на время? – просительно, впервые за время своего визита, произнес Корки.
– Ах, проказница, еще надеется обрести вечную жизнь вслед за вечной молодостью. – Энгус, печально улыбнувшись после непродолжительного молчания, согласился: – Скажи секретарю. Вернуть можете с посыльным.
Поклонившись в последний раз, молодой человек вышел из спальни. Только когда с осторожностью прикрыл за собой высокие двери, он позволил себе изменить лицо.
Исчезла мина ироничной вежливости. Глаза, холодно прищуренные, обрели выражение глубокой задумчивости. Накрашенные губы сжались в упрямой и презрительной полуулыбке.
«Старый интриган явно что-то замышляет. Матушка напрасно недооценивает этого „провинциального медведя“».
У Корки не такие хорошие карты на руках, чтобы делать неверные ставки в этой игре. Он шел коридорами мимо залов, на стенах которых были развешаны длинные рапиры, мечи-бастарды [4], близнецовые рапиры («Довольно недурные», – заметил Корки про себя), переселившиеся сюда с тех пор, как методы «старого» фехтования себя исчерпали.
Ему вернули Малышку, как он называл свой трехгранный клинок, редкий среди напыщенных дворян, ценивших оружие за красоту, а не за боевые достоинства. Они носили свои рапиры с плоскими клинками, зато щедро инкрустированные драгоценными камнями, больше как украшение. Для Корки же это был отнюдь не аксессуар.
Он всегда был даже не бедным, нет, а нищим. С детства познав все тяготы существования незаконнорожденного, полагаясь только на свою шпагу, имя матушки и жалкие подаяния сиятельных особ, Корки не был своим ни при дворе, ни в богатых поместьях. Не был он своим и в среде адвокатов, секретарей или военных. Ниже одних, выше других – везде он был презираем и с трудом терпим.
Оставался на плаву он исключительно благодаря своим талантам, ловкости и врожденному чутью. Чутью, которое позволяло ему держаться победителей и вовремя отходить в сторону от побежденных. А также терпеливо сносить унижения от тех, кому пока не мог отомстить.
На его личном счету было несколько дуэлей. Несметное количество врагов, даже не подозревавших о своем статусе в жизни столь незначительной особы, как томный и неизвестно на что живущий незаконнорожденный Корки. Ни одного друга. Такой роскоши он себе позволить не мог.
Ни одна приличная семья не выдаст за него свою голубку дочь – с приданым, разумеется. Ни один из предполагаемых отцов – а с матушкой надеяться на определенность в таком вопросе не приходилось – не оставит ему наследство. В сущности, никакого будущего у него не было.
Он и не ждал ничего. Он просто жил. Ежечасно борясь за свою жизнь, за возможность вращаться в высшем обществе, за благополучие матушки. Циничный, хладнокровный, терпеливый.
Лишенный еще при рождении чести, в раннем детстве сердца, в нежном отрочестве души, в безрадостной юности надежды, он шел по жизни, мягко ступая в неоплаченных башмаках по мрамору чужих дворцов и замков.
Одинокий, всегда готовый отразить удар врагов или поживиться наличными за исполнение частных поручений.
Пройдя анфиладой через несколько дверей, которые раскрывали перед ним невидимые слуги, Корки вошел в кабинет секретаря. Это сословие он презирал более других еще и потому, что служба для него самого была единственным выходом из неопределенного положения. Однако Корки никогда не думал променять свои тревоги на мизерную, но стабильную плату за такое унизительное служение.
– Милорд, – встав из-за стола, поклонился ему секретарь, – чем могу служить?
– Разыщите Гитхеля «Практическая теософия». Я буду ждать в карете, поторопитесь.
– Слушаюсь, милорд.
– Никаких писем в столицу? – высокомерно поинтересовался Корки, разглядывая свои отполированные ногти.
– На этот раз нет.
– В таком случае, кланяйтесь графу, – бросил молодой человек, принимая кошель с золотом из рук секретаря. Не глядя и не проявляя интереса к содержимому, Корки убрал сумку с деньгами за пояс.
Гулко стуча каблуками по обманчиво пустым каменным коридорам, Корки вышел из холодного замка на по-весеннему теплое солнце. В карете его дожидался мистер Ролли.
– Ну как, сэр, удачно? – с тревогой метнулся к нему почти лысый полный камердинер в засаленном сюртуке и c узелком на коленях.
– Считай, – бросил ему кошель господин, откинувшись на спинку бархатного сиденья. Корки задумчиво рассматривал фасад подъездных ворот замка с выложенным из того же серого камня старинным гербом.
– В этот раз опять всего пятьдесят соверенов, – быстро управившись, отчитался слуга. – Может, секретарь удерживает часть для себя?
– Нет. И в этот раз никаких писем, – сосредоточенно о чем-то размышляя, ответил господин.
– Я на всякий случай захватил вещи из гостиницы, можем не возвращаться.
– Нет. Еще одну ночь заночуем здесь. Завтра в путь.
В карету постучали. Слуга, вздрогнув, уронил узелок с колен. Деньги, цепко сберегая в руках, он прижал к груди. Корки, даже не открыв глаз, сохранял все ту же расслабленную позу и не шевелился.
Пугливо выглянув в окно кареты, камердинер принял у молча поклонившегося слуги тяжелый фолиант. Вопросительно взглянув на Корки, он торопливо обернул книгу пледом, поместив ее рядом с узлом вещей, и, не ожидая приказания господина, постучал в стенку кареты, давая разрешение трогаться.