Пепел Снежной Королевы - Эля Хакимова

– Что я слышу! Но… я полагал, что эта история давно канула в Лету со всеми ее участниками! – Больной выказывал признаки беспокойства, грозившие перерасти в очередной приступ.

– Милорд, сохраняйте присутствие духа. – Крысолов вскочил с кресла.

– Серебряная лилия… негодяи! – только и в силах был произнести Энгус. Грудь его сдавило железным обручем, воздух со зловещим свистом вырывался из нее. – Большая королевская охота… Корки, – собрав остатки сил, более внятно произнес Энгус, прежде чем провалиться в беспамятство.

– Дженни! – крикнул в сторону двери Юбер, кинувшись к господину, упавшему на подушки.

Вбежала прислуга, Крысолова оттолкнули. Чувствуя свою ненужность у постели больного, тот оставил покои, заполненные суетливым позвякиванием стекла и тревожными возгласами.

Пора переговорить с секретарем. Пожалуй, беседа, прервавшая сладкие сны, даст больше результатов, нежели самый суровый допрос человека, выспавшегося и откушавшего завтрак, резонно решил Юбер. Он направился в крыло, где располагались спальни служащих.

Для Корки не вполне хорошим тоном было явиться в это поместье без приглашения. Владелец затеял охоту и созвал на нее всех самых блестящих носителей титулов. Корки приглашать никто даже не думал. Он и ему подобные на эти сборища обычно являлись сами, правда, в сопровождении своих покровителей.

Вот уже около часа ожидавший свою мать молодой человек со всеми возможными удобствами расположился в покоях, выделенных для сиятельной леди.

«Одна из лучших комнат, – признал Корки. – Фрэн, невзирая на возраст, все еще котируют на самый высокий счет». Оценив величественный вид из окон спальни, он уселся с книгой у камина.

– Корки! Милый мой мальчик, я рада видеть тебя. Ты привез… Разумеется, я рада видеть тебя без всяких условий, – великодушно добавила свежая и сияющая леди Фрэнсис.

– Это Гитхель!.. Нет, – она быстро пролистала выхваченную у Корки книгу, которую приняла за свою, – геометрия, арифметика… Твой скучный Пифагор. Я вижу, ты все еще во власти чар этого изъеденного молью старика.

– Миледи, этот изъеденный молью, как вы изволили выразиться, старик будет пленять умы еще через много столетий после того, как забудут и нас с вами, и даже «самого» Гитхеля. – Корки поцеловал протянутую руку, с наслаждением вдыхая аромат, распространяемый его матерью.

– Единственное, за что можно помнить его, так это за смелое утверждение, что все узы без дружбы являются оковами, и нет никакой добродетели в их поддержании. Хотя, – она лукаво улыбнулась, сверкнув глазами на по-девичьи юном лице, – друг мой, нам ли попусту тратить время в погоне за добродетелью!

– «В сердце взращивайте древо добродетели, ибо через него достигнет крона вашего чела», – процитировал по памяти Корки. – Разве не в поисках добродетели вы, матушка, читаете труды, подобные «Теософии»? – делано удивился Корки, наблюдая, как Фрэнсис при помощи камеристки Мэри выбирает платье для очередной смены. Видимо, предстоял общий обед.

– Во-первых, много раз просила тебя не величать меня на такой деревенский манер, – капризно поджав губы, довольно холодно заметила Фрэнсис тоном, которым только что отдавала приказания Мэри. – А потом, что я слышу? Ты читал столь презираемого тобой автора!

– О, всего лишь просмотрел иллюстрации, всего лишь…

– Мммм? А как же шестой афоризм Пифагора: «Выйдя из своего дома, не возвращайся, иначе в нем будут обитать фурии»? – Растопырив тонкие длинные пальцы и придав зловещее выражение подвижным чертам лица, Фрэнсис довольно успешно изобразила фурию, выглянув из-за ширмы, где Мэри облачала ее в лимонно-желтую робу, усыпанную сапфирами в цвет ее сверкающим глазам. – Я понимаю это так: не возвращайся, раз начав, на исходную точку. Пройдя полпути, следуй далее.

– Или другим путем, – подхватил Корки.

Закончив одеваться, Фрэнсис показала себя со всех сторон, повернувшись в изящном пируэте, и под одобрительный кивок сына присела за туалетный столик, взяв «Теософию». Мэри укладывала царственный парик и украшала его драгоценностями.

– Вот! Кровь: «…частицы жизни переносятся частицами крови. Как бы в купели покоится душа».

– Миледи, как можно в это верить!

– Как можно верить в геометрию? Так-так… Вот: «…молодость. Как молодости вместилище кровь, так и жизни самой есть».

– Жаль противоречить такому авторитетному «ученому», но, видишь ли, Фрэнсис, с приходом смерти кровь никуда не исчезает. И в стариках столько же этого «носителя жизни и молодости», как и в юношах. А насколько мне известно, у животных есть кровь, но нет души. Если верить отцам церкви, разумеется, – поправился он.

– «После того как тело покидает молодость, жизнь и душа, оно становится обиталищем демонов». Можешь быть свободна, Мэри, – отпустила заметно побледневшую камеристку Фрэнсис и, дождавшись, когда за той закроется дверь, произнесла совсем другим тоном: – Корки, соблаговоли быть серьезным, пока я говорю.

Она взглянула на сына, отраженного в зеркале. Убедившись, что он выпрямился в кресле, достала из ларца маленькую коробочку. Повернулась к нему, приглашающе похлопала по колену и протянула в его сторону руку.

Корки, сев у ее ног на ковер, без слов смотрел в прекрасное, уже скрытое под сияющей пудрой лицо с подкрашенными губами и «роковой тайной» на левой щеке. Мушка подчеркивала ослепительную кожу и яркие глаза этой непостижимой женщины.

– Смотри, – она протянула ему золотую пудреницу с богато инкрустированной крышкой, разрешая кивком головы открыть ее. Движение сопровождалось легким звоном драгоценностей в прическе.

Внутри миниатюрной шкатулки на первый взгляд не было ничего. Внимательно приглядевшись, он увидел тончайшее кружево серого и белого – пепел. Ожидая объяснений, он молча смотрел на непривычно серьезную Фрэнсис.

– Однажды я наблюдала сожжение ведьмы. Сначала тело покраснело и распухло. Потом почернело и скорчилось. А потом лепесток, слетев с цветущей неподалеку яблони, задел его, и оно рассыпалось в прах. Хлопья пепла могли спорить по красоте с лепестками цветов. За все время, что я храню этот лепесток с цветка смерти, никакие изменения, дурные запахи или следы неумолимого времени не потревожили его. – Фрэнсис держала на ладони золотую коробочку с лоскутом пепла. Другой ладонью, нежно погладив Корки по щеке, она обратилась к нему: – Единственное, чего бы я хотела от сына, – это чтобы он сжег мое тело после смерти. «Ибо тело без молодости и жизни, сиречь души, становится обителью демонов». Клянись!

– Клянусь.

– Хороший мальчик, – похвалила она. Но, помолчав, печально вздохнула: – Что же ты будешь делать, когда меня не станет с тобой?

– Фрэн, дорогая моя, – шутливо воскликнул Корки. – Ты ведь не собираешься покидать меня?

– Я подумываю уехать в путешествие. Надо мне развеяться, знаешь ли. Утомили эти бесконечные балы, на которых я всего лишь королева красоты… Кстати, ее величество устраивает бал, приглашение для тебя я перешлю с посыльным в городской дом. Ну, иди же… Да, как там старый зануда?

– Очень плох. Вряд ли доживет до бала.

– А какой блестящий был кавалер, – грустно склонила прелестную головку Фрэнсис. Но тут же забыв чужие несчастья, взлетела с кресла и, не прощаясь, упорхнула к гостям.

Глава 9

Куки решила «Потерянный рай» подарить Кэсси. Захватив ключи от машины, она перебежала улицу и через кафедральный собор из темного камня с пятью дорическими колоннами и треугольным портиком вышла на кладбище.

Оно вольготно располагалось над городом. Зеленые холмы и мрачные замшелые надгробия с достоинством взирали на город, раскинувшийся у их подножия.

Плита с признаниями горячей любви незабвенной Кассандре уже слегка отклонилась от строгой вертикали. Поставив цветы, Куки попыталась вообразить, каково сейчас миссис Фэйрфакс там, внизу.

Сыро, темно. До солнца и веселой травы метра полтора, прикидывала Куки. Хорошо еще, что Кэсси такая миниатюрная, крышка одного из самых дорогих и просторных гробов (модель «Кенсингтон-2567») не давит на нее сверху. Хотя, наверно, из-за огромной каски места внутри все равно маловато. Еще раз вздохнув, Куки побежала на стоянку.

Предстояла поездка на ферму Макензи. Надо успеть вернуться, поставить старенький «додж» Питера обратно. И пирог! Самый вкусный из спелых и ароматных яблок. Куки вспомнила, как бежала вприпрыжку из школы когда-то после уроков домой. Давно она не стремилась куда-то вернуться.

Строго говоря, водить машину права она не имела. Просто потому, что у нее не было прав. Но раз уж Питер не спрашивал о документах, она благоразумно предпочла не затрагивать этот щекотливый вопрос.

Тем более что ездить ей приходилось по пустынным сельским дорогам с редким движением. Порой она позволяла себе выехать на побережье и долго бродила по берегу, перекидывая носками ботинок мокрый песок.