Фальконер - Джон Чивер

— Мне нужен метадон.

— У вас совсем нет совести? Мы хотим вам помочь. Помочь. Но пока вы не раскаетесь, вам не будет места в цивилизованном мире.

Фаррагат промолчал.

— Следующий, — сказал человек в костюме и указал Фаррагату на дверь у дальней стены.

— Я Тайни, — бросил охранник. — Пошевеливайся. Я не собираюсь торчать тут целый день.

Тайни был внушительных размеров. Невысокий, но такой толстый, что, похоже, одежду ему шили на заказ. Он велел Фаррагату поторапливаться, хотя сам шел еле-еле, с трудом переставляя свои жирные ноги. Его седые волосы были коротко острижены, под ними просвечивала кожа.

— Ты попал в блок Д. Д значит дураки, дурики, дубы, дуболомы, дармоеды, дерьмоеды, дефекты, дебилы, дауны, дегенераты, долботроны. Там еще было, но я не помню. Чувак, который это придумал, уже умер.

Тоннель плавно поднимался вверх. Тут и там стояли люди и разговаривали, словно на обычной улице.

— Но ты уж точно в Д временно. С такой манерой говорить тебя переведут в А. Там у нас вице-губернатор, министр торговли и всякие миллионеры.

Тайни свернул направо, Фаррагат прошел за ним в коридор с камерами. Вонь, запустение и беспорядок — как и везде в Фальконере. Но в его камере было окно и, подойдя к нему, Фаррагат увидел клочок неба, две высокие водонапорные башни, стену, тюремные корпуса и то место, где он рухнул на колени, как только ступил во двор Фальконера. Его появление не вызвало большого интереса. Пока он стелил постель, кто-то спросил:

— Богатый?

— Нет, — ответил Фаррагат.

— Наркоман?

— Да.

— Педик?

— Нет.

— Не виновен?

Фаррагат промолчал. Кто-то в дальнем конце коридора заиграл на гитаре и фальшиво запел в стиле кантри:

Я в серой тюряге сижу столько лет,В душе моей кошки скребут…

Но голос перекрывался шумом радиоприемников, из которых доносились обрывки разговоров, пение и музыка, напоминая Фаррагату о вечернем шуме городских улиц.

С Фаррагатом никто не заговаривал, и только вечером, перед тем как погасили свет, какой-то заключенный подошел к решетке — судя по голосу, это именно он пел под гитару. Он был старый и очень худой, с высоким неприятным голосом. «Я — Петух Номер Два, — сказал он. — Не ищи Петуха Номер Один. Он уже умер. Ты наверняка читал обо мне в газетах. Я — тот самый мужик в наколках, домушник, который потратил все свое состояние на татуировки. Как-нибудь покажу их тебе, когда мы познакомимся поближе. — Он ухмыльнулся. — А сейчас я просто хочу сказать, что это все ошибка, большая ошибка, ну, то, что ты здесь оказался. Конечно, они поймут это не завтра, а через недельку-другую, но зато когда поймут — начнут извиняться, им станет ужасно стыдно, они будут чувствовать себя такими виноватыми перед тобой, что сам губернатор поцелует тебя в зад на Пятой авеню накануне Рождества. Да, уж поверь, они начнут извиняться. Знаешь, ведь в конце пути нас всегда ждет что-нибудь хорошее — всех, даже полных придурков, — вроде горшочка с золотом, источника молодости, океана или реки, которых никогда никто не видел до тебя, ну или хотя бы огромного сочного бифштекса с печеной картошкой. Нет, браток, в конце любого пути должно быть что-то хорошее, поэтому я хочу, чтобы ты знал: это большая ошибка. А пока будешь ждать, когда они наконец поймут, какого сваляли дурака, к тебе будут приходить посетители. Да-да, я-то вижу, что у тебя полным-полно друзей и любовниц, а еще наверняка есть жена. Она обязательно придет тебя повидать. Да она и не может не прийти. Ведь ей не удастся получить развод, если ты не подпишешь всех бумаг, так что ей придется их самой сюда принести. В общем, я только хотел сказать то, что ты и без меня отлично знаешь: все это — большая ошибка, ужасная ошибка».

Первой Фаррагата пришла навестить жена. Он сгребал в кучу опавшие листья во дворе «И», когда по громкоговорителю сообщили, что к заключенному № 73450832 пришел посетитель. Фаррагат пробежал по дороге мимо пожарной станции и свернул в туннель. Ему пришлось преодолеть четыре лестничных марша, чтобы добраться до блока Д. «Посетитель», — просто сказал он Уолтону, и тот пропустил его в камеру. На случай, если к нему придут, у Фаррагата была припасена белая рубашка. Правда, она немного запылилась. Он умылся и быстро расчесал волосы мокрой расческой. «С собой можешь взять только платок», — сообщил охранник. «Знаю, знаю, знаю…» Фаррагат помчался вниз по лестнице в комнату для свиданий. Там его обыскали. Через стеклянную перегородку он увидел Марсию.

На окнах не было решеток, они были затянуты мелкой сеткой и открывались только сверху — в такую щель даже котенок не проскочит. Через эти окна в комнату залетал ветерок, а вместе с ним — шум и гам тюрьмы. Фаррагат знал, что по пути сюда перед его женой открывали три решетчатые двери — клац, клац, клац, — а потом она ждала в приемной, где стояли длинные скамейки и автоматы с напитками. Еще в приемной была целая выставка картин, написанных заключенными, и к каждой раме прикреплена цена. Никто из осужденных не умел рисовать, однако всегда найдется какой-нибудь идиот, который с радостью купит вазу с розами или морской закат, если ему сказать, что картину нарисовал приговоренный к пожизненному заключению. В комнате для свиданий картин не было, зато на стенах красовались четыре таблички с надписями: «Не курить», «Не писать», «Ничего друг другу не передавать» и «Посетителям разрешен один поцелуй». И точно такие же надписи на испанском, только «Не курить» стерто. Фаррагату сказали, что комната для свиданий в Фальконере — одна из самых лучших на всем востоке США. Между заключенным и посетителем никаких преград, кроме небольшой стойки шириной в три фута. Пока Фаррагата обыскивали, он разглядывал посетителей — не из любопытства, но ради того, чтобы удостовериться, что Марсии здесь ничто не угрожает. Какой-то заключенный держал на руках ребенка. Пожилая женщина, плача, разговаривала с молодым парнем. Рядом с Марсией расположилась мексиканская парочка. Девушка была удивительно красива, мексиканец гладил ее голые руки.

Фаррагат быстро шагнул вперед и почему-то остановился — как будто его забросили сюда, на встречу с женой, совершенно случайно.

— Привет, милая, — сказал он так же, как говорил на вокзалах, на пристанях, в аэропортах, на пороге их дома, когда возвращался из очередной поездки. Только раньше он заранее продумывал, что нужно еще сказать, чтобы все как можно быстрее закончилось сексом.

— Привет, — откликнулась она. — Ты неплохо выглядишь.

— Спасибо. А ты просто замечательно.

— Я не предупредила тебя, что приду, — это было совсем необязательно. Когда я позвонила сюда, чтобы договориться о встрече, мне сообщили, что к тебе можно прийти в любое время.

— Это верно.

— Я не приходила раньше, потому что была на Ямайке с Гасси.

— Здорово. Как Гасси?

— Растолстела. Жутко растолстела.

— Ты уже занялась разводом?

— Нет еще. После всего, что случилось, я пока не в состоянии беседовать с адвокатами.

— Что ж, это ты хочешь развода.

— Да, верно. — Она глянула на мексиканскую парочку. Парень уже добрался до волос в подмышках у девушки. Глаза у обоих были закрыты.

— О чем ты только разговариваешь с этими людьми? — спросила Марсия.

— Я редко с ними общаюсь, — ответил Фаррагат, — только в столовой, но там не особо поговоришь. Знаешь, меня посадили в блок Д. Богом забытое место. Как на гравюрах Пиранези. В прошлый вторник нас даже забыли позвать на ужин.

— А что у тебя за камера?

— Двенадцать футов на семь, — сказал он. — Из моих вещей там только репродукция Миро, портрет Декарта и цветная фотография — на ней ты с Питером. Старая. Я сделал ее еще в те времена, когда мы жили на острове Вайнъярд. Как там Питер?

— Нормально.

— Он не придет меня навестить?

— Не знаю, право же. Он вроде бы о тебе не спрашивает. Психолог считает, что Питеру, ради его же блага, лучше пока не навещать отца, отбывающего срок за убийство.

— Ты не могла бы принести мне его фотографию?

— Могла бы, только у меня ни одной нет.

— Может, сделаешь?

— Ты же знаешь, я не очень умею фотографировать.

— Ладно, спасибо за новые часы, милая.

— Пожалуйста.

Тут какой-то заключенный из блока Б заиграл на пятиструнном банджо и начал петь: «Я в серой тюряге сижу много лет, / В душе моей серо и кошки скребутся. / Я в серой тюряге сижу много лет, / И мама с братишкой меня не дождутся». У него отлично получалось. Играл и пел он громко, чисто и очень искренне, и Фаррагат вдруг подумал, что за стенами тюрьмы сейчас стоит позднее лето. Глянув в окно, он увидел чье-то белье и робы, которые вывесили сушиться. Они покачивались на ветру, словно обладали внутренним ориентиром и подчинялись притяжению земных полюсов, подобно муравьям, пчелам и гусям. На мгновение ему показалось, что он властелин мира и готов совершать удивительные, абсурдные поступки. Марсия открыла сумочку и принялась что-то искать.