Коварство и честь - Эмма Орци

За возвышением находился занавес, разделявший комнату на две части. А перед ним в противоположных углах сидели на корточках две девушки в серых, льнувших к телу одеяниях, прижав ладони к бедрам. Волосы были распущены, подбородки — подняты, глаза устремлены в одну точку, тела застыли в некоем подобии медитации.

В центре комнаты стояла женщина, глядевшая в потолок. Руки были сложены на груди. Седые, висевшие прядями волосы были частично скрыты широкой летящей вуалью неопределенно-серого оттенка. С узких плеч прямыми, тяжелыми, бесформенными складками ниспадало нечто вроде мантии. Перед ней на маленьком столике, на подставке из черного дерева с искусной резьбой и перламутровыми инкрустациями, стоял большой хрустальный шар. Рядом с ним поблескивала маленькая металлическая шкатулка.

Над головой старухи висела отбрасывающая слабый свет масляная лампа, на которую был наброшен отрезок алого шелка, играющий роль абажура.

У стены выстроилось с полдюжины стульев, пол покрывал изношенный ковер. Кроме этого, из мебели был только сломанный шкаф.

В комнате стояла невыносимая духота. Шторы и портьеры на дверях были тяжелыми и плотными, почти не пропускавшими воздуха и непрозрачными для света.

Уставившаяся в потолок старуха заговорила глухим, монотонным голосом:

— Гражданин Робеспьер, избранник высочайшего, соизволил войти в скромное обиталище своей служанки. Что ему угодно сегодня?

— Тень Дантона преследует меня, — ответил Робеспьер, в чьем голосе тоже не слышалось интонаций, словно в этой спертой атмосфере не допускались никакие живые эмоции. — Не могла бы ты упокоить его навсегда?

Женщина вытянула руки. Складки шерстяной мантии свисали с плеч, до запястий и пола, так что в тусклом красном свете она казалась бесформенным, бестелесным серым призраком.

— Кровь! — взвыла она странным, мертвенным голосом. — Кровь вокруг тебя, и кровь у ног твоих! Но не на главе твоей, о избранник Всемогущего! Твоим голосом говорит Тот, кто выше всех! Рука твоя держит меч Его отмщения. Я вижу, как ты идешь по морю крови, однако ноги твои белее лилий, а одеяния чисты, как только что выпавший снег. Прочь, силы зла! Прочь, вампиры и духи! Не позволяйте своему зловонному дыханию тревожить безмятежность нашей утренней звезды!

Девушки, подняв руки над головами, вторили заклинаниям:

— Прочь! Прочь, о духи!

Неожиданно из дальнего угла комнаты, погруженной в смутные тени, возникла маленькая фигурка молодого негра, с головы до ног облаченного в белое. В полумраке были видны только его одеяния и белки глаз. Впечатление было такое, словно у него нет ни ног, ни лица и тяжелый сосуд сам по себе плывет перед ним. Его появление было таким неожиданным и пугающим, что мужчина на возвышении невольно вскрикнул. Появившийся будто из ниоткуда широкий ряд блестящих зубов еще больше усилил пугающее впечатление.

Оказалось, что он нес большую чашу из чеканной меди, которую и поставил на стол перед старухой, за шаром и шкатулкой. Колдунья открыла шкатулку, взяла щепотку коричневого порошка, зажав между большим и указательным пальцами, и, прежде чем бросить порошок в чашу, торжественно объявила:

— Из самого сердца Франции поднимается благовоние веры, надежды и любви!

Голубоватое пламя взвилось из глубин сосуда, осветив призрачным сиянием изможденное лицо старухи, круглую и ухмыляющуюся физиономию негра и блуждающими языками рассеяв окружавшую тьму. В воздухе повеяло сладостным ароматом. Потом пламя снова угасло, оставив алый полумрак, казавшийся по контрасту еще более зловещим и таинственным, чем ранее.

Робеспьер не шевельнулся. Его безграничное тщеславие, ненасытное честолюбие ослепляли его, не давая увидеть всю абсурдность ситуации. Он глубоко вдохнул, словно наполняя все свое существо пьянящим благоуханием: недаром был всегда готов принять безграничное обожание своих преданных слуг и последователей.

Старая колдунья повторила свои заклинания и, взяв из шкатулки еще щепотку, бросила в сосуд и произнесла загробным голосом:

— Из сердец тех, кто боготворит тебя, поднимается благовоние их восхвалений!

Легкое белое пламя немедленно вырвалось из сосуда, неестественно ярко осветив темноту, и тут же исчезло. И в третий раз были произнесены мистические слова:

— Из сердца всей нации поднимается благоухание невыразимой радости по случаю триумфа твоего над врагами твоими!

На этот раз, однако, магический порошок не подействовал так же быстро, как в прошлые разы. Несколько секунд ничего не происходило, даже мрак вроде бы сгустился. Висевшая под потолком лампа словно бы погасла. По крайней мере так казалось диктатору, чьи нервы были натянуты до предела. Он восседал на троноподобном кресле, и костлявые руки, как когти хищной птицы, впились в подлокотники. Прищуренные глаза в упор смотрели на предсказательницу, которая, в свою очередь, уставилась на металлический сосуд, словно одним взглядом была способна исторгнуть кабалистическую тайну из его глубин.

Но тут из сосуда взметнулось ярко-красное пламя, и комната озарилась алым сиянием. Колдунья, наклонившаяся над импровизированным котлом, выглядела так, словно ее обдало свежей кровью. Даже глаза казались кроваво-красными, длинный горбатый нос бросал огромную черную тень на губы, искажая лицо, искривленное в мертвенной уродливой гримасе. Из глотки выдавливались странные звуки, похожие на хрип смертельно раненного животного.

— Красное… красное, — жаловалась она, и постепенно, по мере того как умирало пламя, слова становились более разборчивыми. Колдунья подняла хрустальный шар и пристально всмотрелась.

— Всегда алое, — медленно произнесла она. — Вчера я трижды гадала на имя нашего избранника… Трижды духи скрывали свою сущность в кроваво-красном пламени… Алое… всегда алое… не только кровь… но опасность… угроза смерти, которая придет через алое…

Робеспьер поднялся. Тонкие губы быстро бормотали проклятия. Девушки испуганно озирались, издавая нечто вроде заунывного воя. Только маленький чернокожий выглядел спокойным и, очевидно, наслаждался всей сценой. Белые зубы блестели в широкой улыбке.

— Хватит загадок, матушка! — нетерпеливо воскликнул наконец Робеспьер и, приблизившись к старухе, схватил ее за руку и низко наклонился, чтобы понять, что видела она в хрустальном шаре.

— Что ты там узрела? — резко бросил он.

Но она оттолкнула его, вперившись взглядом в шар.

— Красное… — продолжала бормотать она. — Алое… да, алое! И теперь оно принимает форму… алое… заслоняет избранного… форма становится отчетливее… Избранный кажется более тусклым…