Верность - Константин Локотков

— Ну, это просто замечательно! — И с просиявшим лицом спросила Ремизова: — У вас много девушек в институте?

— Приблизительно половина. А что?

— Видите ли, у нас в школе все так настроены… все думают, что этот институт не для девушек.

— Глупости! У нас девушки учатся не хуже ребят. Чудесная публика!

Выйдя из подвала в коридор первого этажа и миновав несколько поворотов, молодые люди увидели широкие, массивные двери и над ними красное полотнище. Четкими прямыми буквами было выведено:

«Защита Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР».

— Комната Осоавиахима, — сказал Ремизов.

В Большой технической аудитории высокий, сухопарый, с орлиным носом профессор — декан факультета Трунов — беседовал с теми, кто попал в «первую очередь», то есть пришел с утра.

Впрочем, это собрание трудно было назвать беседой. Трунов говорил один, и, глядя на него, можно было подумать, что он читал любимую поэму, — так вдохновенно и выразительно лилась его речь.

Здесь же сидел директор института. Полный, с мощными плечами и квадратной лысой головой, он оказался совсем не сердитым, как предполагала Женя. Наоборот, он так благожелательно смотрел в зал и с такой готовностью отвечал Трунову, подтверждая то или иное положение, что становилось ясно: директор — прекрасный человек, он желает, чтобы все сидящие перед ним юноши и девушки непременно выдержали приемные испытания и поступили в технологический институт.

Выйдя из аудитории в коридор, Надя и Женя спрятались за огромным фикусом.

— Поступаем сюда! — решительно сказала Надя. — И рассуждать нечего! Ты слышала? Половина института — девушки. А мы что, хуже других?

— Я бы в педагогический, — вздохнула Женя. — Засыплюсь я здесь. Тут одна математика с ума сведет.

— Начинается! Ты же очень способная… только ленивая, не обижайся! Если бы занималась систематически…

— Боюсь.

— Ну, в конце концов это дело твое. А я решила быть механиком — и буду. Понятно?

Надя даже отвернулась.

— Ну и прекрасно! А я пойду в педагогический.

— Женя!.. — начала опять Надя, берясь за розовый пушистый шарик на кофточке подруги. — Признайся: ведь тебе хочется поступать сюда?. Хочется?

— Я не выдержу, сказала тебе.

— А я говорю: выдержишь! Что ты говорила перед экзаменами в школе? То же — «не выдержу, не выдержу»! А как пошла, как пошла, ни одной «удочки».

Так они стояли еще долго. Наконец Женя сдалась.

— Ну, хорошо! Попытаем счастья!

— Ой, милая, хорошая! — Надя порывисто обняла ее и чмокнула в щеку. — Давно бы так!

— Только готовиться вместе.

— Конечно!

— Если засыплюсь, ты отвечаешь.

— Согласна! На все согласна!

Направляясь к выходу, они увидели в конце коридора человека, который встречал их у входа. Он шел, окруженный молодежью, и что-то рассказывал. На прежнем месте — на верхней ступеньке, только ближе к зеркалу, — стоял Федор Купреев.

— Ну, прощайте! — подошла к нему Женя.

— До свиданья, — поправил ее Купреев и крепко пожал руку. — Как решили?

— Поступать! — твердо ответила Женя. — Что мы, хуже других? Нисколько! Мы «чудесная публика», сказал товарищ Ремизов. — И, обращаясь к Купрееву, спросила: — Скажите, кто этот человек?

— Который? — Федор оглянулся.

— А вон с шевелюрой… девушек повел…

— Это наш секретарь парткома, — пояснил Купреев, — Александр Яковлевич Ванин.

Женя задумчиво посмотрела на подругу.

— Ну, пойдем, Надя… До свиданья, товарищ…

— Купреев, — подсказал Федор.

— Товарищ Купреев… простите. Через месяц ждите нас!

— Желаю успеха!

— Спасибо! — Женя, тряхнув косичками, прошла мимо зеркала и, взяв Надю под руку, быстро увлекла ее вниз, резво стуча каблуками по мраморным ступенькам.

Заняв свое прежнее место у зеркала, Федор продолжал встречать гостей. Он не терял надежды, что и Марина, жена, придет: вчера она обещала. Был третий час. Нет, наверное, Марины уже не дождаться, видимо, сынишку не на кого оставить: воскресенье, мать на рынке.

Впрочем, Марина могла бы прийти в институт с мальчиком. Это было бы даже лучше. Но… ведь так трудно догадаться, что Федору приятно увидеть ее здесь с сыном. Последнее время она делает все вопреки его желаниям. Федор был уверен, она сама не догадывается о том, что было горько сознавать: с некоторых пор их жизнь стала походить на простое соседство. Это ощущение особенно усилилось после того, как он решил подготовить ее в институт. Марина встретила его намерение равнодушно, хотя и пыталась — очень неловко — скрыть это. А Федор все видел! Он не мог понять, откуда это равнодушие, и пристально вглядывался в Марину. Но очень трудно понять ее, скрытную!

Думы о жене были невеселые, и Федор пытался подавить их. Новичкам, беседовавшим с ним, он казался настроенным спокойно и по-праздничному торжественно.

Добро пожаловать!

Но на душе было далеко не празднично. Он пытался отвлечься. Вспомнил девушек, которые только что ушли, и усмехнулся иронически. Та, что поменьше, — Струнникова, кажется, ее фамилия, — наверное, ошиблась институтом. Ее никак нельзя было, даже через пять лет, представить инженером.

Поджидая гостей, Федор медленно прохаживался по коридору. Перед Большой технической аудиторией Александр Яковлевич Ванин беседовал с Молодежью.

«Интересно, как он поведет дела парткома, — думал Федор о Ванине, — сумеет ли быть настоящим руководителем? Уж очень он мягкий и застенчивый… А тут надо человека сильного, волевого».

Партийная организация института, в которой Федор был новичком, по-видимому, хорошо знала Ванина. На перевыборном собрании, проходившем незадолго до летних каникул, его кандидатуру поддерживали многие. Александра Яковлевича очень смущали похвалы: невысокого роста, худощавый, он торопливо поглаживал затылок, путал шевелюру и зачем-то оглядывался назад.

Ванин имел ученую степень кандидата наук, работал на кафедре сопротивления материалов. Как лектор он Федору нравился.

На заседании парткома Ванин сказал, что рецептов работы не знает и будет работать так, как ему подскажет совесть. Если товарищи заметят, что он ошибается, пусть поправляют, не стесняясь.

— Критика — очень хорошее, хотя и сердитое дело, — улыбнулся он.

Разумеется, Федор пока не мог судить о Ванине как о секретаре парткома. Было похоже, что Ванин к чему-то прислушивается, приглядывается или не знает, с чего начать. Он аккуратно стал появляться на лекциях своих коллег — вместе с директором, а чаще один, — придет раньше всех, сядет в уголок на «галерке» и, приложив ладонь к уху, слушает…

…Стоя на нижней ступеньке, перед дверью, Ванин прощался с девушками:

— Чтоб завтра же подали заявление! Кто это вас так напугал? Потрудитесь посерьезней — и будете в институте! До свиданья, до свиданья!

Увидев Федора, Ванин пошел навстречу.

— Ну, Федя, через месяц будем встречать новое пополнение. Первый курс — самый беспокойный, и нам с вами придется поработать! — Помолчал, разглядывая Федора довольными глазами, и вдруг спросил: — А жена?

— Что жена? — Легкая тень досады мелькнула на лице Федора и пропала.

— Почему я ее не видел?

— Она была раньше.

— Подала заявление?

— Да.

— Хорошо! Значит, теперь будете вместе?

— Да, теперь будем вместе.

Взяв Федора под руку, идя с ним рядом, Ванин говорил:

— Пойдем в редакцию. Там готовят газету к новому набору. Посмотрим.. А прежде я познакомлю вас с одним письмом — из московского института. В начале года приезжает бригада для проверки итогов соревнования и заключения нового договора. Основное в нем — успешное проведение учебного года и первый курс! Очень важно с самого начала окружить вниманием новый набор. Забежим ко мне, прочтем… А вон и Соловьев, прихватим его…

«Прихватив» Соловьева (того самого, похожего на Байрона, юношу, которого Женя упрекнула в невежливости), они вошли в кабинет Ванина.

Когда Ванин кончил читать, Федор вдруг спросил:

— Подождите, Александр Яковлевич. Кто подписал письмо?

— Секретарь комсомольской организации Стрелецкий.

— Стрелецкий! А инициалы?

— Здесь стоит — А. Стрелецкий.

— Анатолий! — удивленно и обрадованно воскликнул Федор. Быстро встал, опять сел, повернулся к Соловьеву. — Виктор, это Анатолий! Он! Черт возьми! Да ты помнишь Анатолия?

— А-а… — равнодушно протянул Виктор. — Твой соперник…

Федор встал и в волнении прошел к раскрытому окну. Внизу в мягкой вечерней позолоте лежал сад. А дальше, за парком, в синеватой дымке угадывался невидимый отсюда город.

Самым удивительным для Федора была неожиданная связь мысли, что тревожила его, с пришедшими воспоминаниями о детстве, Анатолии — стремительном, гибком, с черными монгольскими глазами и светлой, беззаботной улыбкой, об отце…