Отец - Илья Беркович

После одного из торговых центров кони свернули направо, к горам. Машин стало меньше, дорога сузилась и пошла проваливаться в гору. Плотное присутствие, сгущение жизни чувствовалось впереди, — но не деревня, не дома. Было непонятно: почему стоят на обочине, слегка накренившись в сторону канавы, два совершенно исправных грузовика? С другой стороны шоссе, на краю поля лежали в позе сфинксов дикие собаки — пять желтых и черно-белая. Ага, вот и плакат: «Сбавь скорость. Впереди пропускной пункт».

Дальше шоссе делилось стенами из стоячих бетонных плит на четыре полосы. Некоторые плиты были просто серыми, некоторые грубо раскрашены треугольниками и кругами цвета салата и томатной пасты. На одной плите было написано черным «Средняя школа Оранит». Очевидное до сих пор направление общего движения стало вдруг неясным: навстречу им по самой правой полосе выехал фургон. Никита пристроился за платформой с бревнами, ждущей очереди на проверку.

Слева серела защищавшая пропускной пункт крепость. Медленно загружается она на экран моего мозгового компьютера: две похожие на вертолеты сторожевые вышки… черные крыши казармы и склада… ржавые ушки над краем бетонной стены… синие сварные ворота… часовой с бородой по грудь, с черной винтовкой, в тапочках на босу ногу. Ни трехметровые бетонные стены, ни вышки не казались грозными из-за очевидной временности постройки. Стена была кое-как составлена из плит с ушками.

Крепость походила на кукольную квартиру из условно размеченных кубиками комнат — нехозяину, ребенку всегда удобнее разгораживать, чем строить: можно все легко перепланировать, а когда мама крикнет — просто собрать кубики и уйти в свою комнату. Подъемный кран подцепит кубик за стальные ушки и поставит на платформу, потом еще один и еще один, медведеобразный водитель в армейских штанах (почему шоферы грузовиков всегда такие верзилы, как будто не грузовики, а они сами таскают грузы на спине?) тронет тягач, платформа уедет, останутся собаки, помойка и прямоугольник вытоптанной травы. Прямоугольник через год зарастет, пять желтых и черно-белая собаки доедят крепостную помойку и, сообразив, что грузовики здесь больше не останавливаются и шоферы не кидают объедки лепешек, откочуют на запад. Останутся зеленые зимой и серо-бурые летом холмы, и на одном из них — белый плоскокрыший дом, который арабы без всяких разгораживаний, тихонько и навеки достроили в прошлом году.

Солдат у будки сделал было Никите знак остановиться, но вгляделся в Ехиэля и махнул рукой: проезжай. Ехиэль не сразу понял, почему сразу за пропускным пунктом местность так резко изменилась, — а это кончился густой сосновый лес на холмах вдоль резко пошедшей в гору дороги.

Телега въехала на широкий мост через ущелье. Поверху, на впадении в небо, ущелье было полно облаков и мелких птиц, в середине толкались пологие горы, а по днищу, блестя щитами, шли к Иерусалиму филистимляне. Видимо, они заблудились.

За мостом, за поворотом, начиналась горная весна. Истерически, как сквозь слезы, цвел миндаль. Цветущее дерево открывало долину и несколько раз вразброс повторялось, не всходя на террасы. На бархатных террасах под осязаемым светом были шахматно расставлены черные виноградные кусты. Сквозь этот свет с холма медленно спускался человек на осле. Мерные движения животного и деревянная поза всадника, который при каждом шаге осла качался назад, делали долину еще ярче и неподвижнее. Услышав цоканье, Ехиэль повернул голову и увидел, что навстречу им по шоссе, тряся левым ухом, бежит еще один осел, запряженный в тележку, в которой сидят двое арабов в пиджаках, с хитрыми крестьянскими лицами. Один из них что-то крикнул Никите, но Никита не ответил. На растопыренном фиговом дереве у дороги висело несколько черных прошлогодних листьев. Почему, подумал Ехиэль, Адам и Ева сплели набедренные повязки из этой вырезной субстанции, в которой воздуха больше, чем листа? Это все равно, что делать салат из огуречных очисток или шить брюки из носовых платков. Просто тогда начиналась зима, взгляд Адама был придавлен стыдом к земле, а что найдешь у нас в начале зимы на земле, кроме желтых фиговых листьев с длинными черенками?

Это был длинный, прямой участок шоссе, зоркий Никита, наверное, давно уже видел то, что Ехиэль понял только сейчас: метрах в трехстах впереди дорога была перекрыта темной толпой. Слева от толпы, на холме торчал минарет, справа, в зеленых садах — серые кубы домов. Толпа двигалась на месте. Ехиэль был безоружен и паспорта — белого листа, при взгляде на который враги расступаются, а их солдаты берут под козырек, — он у Ребе не попросил. Такой паспорт дается только раз в жизни, и жалко потерять этот единственный в жизни раз: всегда кажется, что будет в твоей жизни еще более важный и опасный раз. Ехиэль только подумал — кони сразу моргнули пространством, а вместе с пространством передвинулось время, настала ночь. На обочине, в черном ящике от гранат, алым горела солярка, и две осветительные ракеты, две немигающие уродливые звезды повисли впереди над дорогой на коротких дымовых хвостах, освещая линию гор, купы виноградных кустов и указатель с названием нашего города.

Говорят, что две вещи есть везде: пепси-кола и Хабад, но я думаю, что Хабад есть даже там, где нет пепси-колы. Солдаты Ребе устраивают пасхальный седер в Верхнесахалинске и раздают еврейским детям молитвенники в долине Амлах, на границе между Йеменом и Саудовской Аравией. Какой-нибудь хриплоголосый, мужественный рав Цвика, поставив сукку на центральной улице Бангкока и вложив в руку полицейскому обязательные десять долларов, идет в местную тюрьму, где сидят трое израильтян: один за наркоту и двое за убийство товарища. После обыска Цвика поднимается на железный, разгороженный двумя рядами решеток мост и, прижав лицо к решетке, слушает, как лысый, с багровым лицом человек кричит, пытаясь перекричать стоящих рядом косоглазых заключенных, их родственников, грохот молотков, треск сварочного аппарата и оглушительную вонь текущей под мостом канализации, кричит: «Рав! Я не убивал его, рав! Это не я, это Дрор!», а его подельник просунул пальцы сквозь решетку и просто смотрит. Третий израильтянин раньше тоже приходил, а последнее время перестал выходить из камеры. — «С праздником вас! — кричит в ответ Цвика. — Веселого вам праздника!».

Каменский хасидизм придерживается похожей тактики, но он гораздо малочисленнее и скромнее великого и блистательного Хабада. О каменских хасидах мне известно следующее… Впрочем, пусть о движении расскажет его основатель, Рабби Яков Каменер, а я прокомментирую то, что может показаться читателю непонятным.

«Расскажу братьям моим о путях Всевышнего: кто я, что я и зачем я спустился в наш низкий мир. Родился я в год 1754, под знаком Близнецов, а сейчас 1794 год, и было дней моих в этом мире 11758 и 2742 Субботы, а 23-го Швата этого года достигну я возраста мудрости, и будет тогда дней моих 11846 и 2754 Субботы.

Расскажу вам о величии моей души, а где она была до моего рождения, еще не пришло время рассказывать. Я был у моих родителей первенцем, и если бы не древнее злодейство Еровама — песьей морды, от которого происходит злая часть моей души, не пришлось бы моей душе снова спускаться в мир. Велика ненависть моя к песьей морде. Из-за него все не кончаются мои перерождения. Из-за него пострадал мой отец, и когда я родился в первый раз, то прожил меньше года. Потом родились мои сестры-праведницы, а сына все не было. Отец поехал просить помощи в Ропшу, к Великому Провидцу.

Великий Провидец сказал: я могу сделать так, что у тебя родится сын, но тогда ты проживешь недолго. Отец согласился. Через две недели после моего рождения в Камень приехал рав из Дольного, и собралось много народа: мужчин, женщин и детей, чтобы праведник благословил их, как принято в народе Израиля. Пришла и моя мать со мной. Как только рав возложил руку мне на голову, он сразу закричал громким голосом: „Ой! Ой! В этом младенце огромный ум и великая душа“. Мать испугалась крика, но он успокоил ее и сказал: „Не бойся. Этот ребенок принесет в мир великий свет“.

В два года меня объял Святой Дух, я видел весь мир от края до края и мог каждому человеку сказать, что с ним будет. И когда люди спрашивали, чья в них душа, я и это видел, и люди начали приходить и приезжать в наш дом не только из ближних и дальних городков и местечек, но даже из Могилева и Витебска. Все хотели узнать будущее и попросить у Святого Духа совета, и ко мне приходило больше людей, чем приходит к старцам, потому что некоторые маловерные думают, что устами старца говорят его мудрость и опыт, а не Святой Дух, ответы же трехлетнего ребенка могут быть продиктованы только Всевышним.

Мать радовалась моей славе, но отец и дядя, который всегда был со мной и учил меня, стали бояться, что я вырасту и возгоржусь, и что Имя Всевышнего осквернится, потому что сказано: „Прекратилось пророчество в Израиле“.