Отец - Илья Беркович

— Ну, Лиза, ты всегда первая! Не пихайтесь, всем хватит! Дайте же выйти, ну дайте же выйти! — Старуха в лазурном платье получила первая, за ней, держа над головой авоську с апельсинами и картошкой, выбрался сивоусый. Слушатели стояли и ждали. Было ясно, что пока люди с сумками не получат того, зачем пришли, никто отсюда не выйдет.

Две эти группы отличались друг от друга не одеждой, не этнически — и тут и там были семитские, славянские и азиатские физиономии. Разница была в выражении лиц.

Ехиэль дождался, пока вытекут все. Дверь в коридоре, железная дверь в кладовку была распахнута. Раввин Миша, стоя на четвереньках, что-то собирал с пола. Почувствовав присутствие за спиной, он обернулся и встал, отряхивая колени. Перед Мишей стоял молодой хасид в меховой шапке, с лицом горного козла. В руке у хасида было маленькое блестящее зеркало.

Миша покраснел.

Прибыв по месту назначения, посланцы Каменского Ребе в качестве верительных грамот предъявляют руководителям общин или белый лист — паспорт Ребе — или карманное зеркало.

— Почему вы храните в синагоге картошку? — спросил посланец. — У вас что, голод?

— Нам просто приходится бороться с ними, — выпалил Миша на своем невнятном русском языке, полез в карман и снова пятнами покраснел.

— С кем это с ними? — строго спросил Ехиэль.

А Миша уже судорожными движениями человека, который часто теряет нужное, искал в кармане, вытаскивал, разворачивал и перекладывал в другой карман бумажки. Наконец, прочтя одну довольно крупную бумагу, он, просветлев лицом, протянул ее Ехиэлю.

Ехиэль взял листок в руки. Это было объявление, накатанное как будто на гектографе:

«Раздача диетических яиц. Только для мужчин. Раздача кошерных кур. В пятницу с 12-ти до 15-ти. Новая Каменская синагога. Дом № 128. Добро пожаловать».

— Это вы раздаете? — спросил Ехиэль.

— Нет, это не мы, это секта раздает, а мы, чтобы люди к ним не ходили, тоже раздаем…

Ехиэль положил листовку напечатанной стороной на зеркальце и накрыл ее рукой, как будто собрался снимать ксерокс. Потом, когда зеркальце стало расти, расширяться, на нем уже умещался весь лист, и по краям вокруг листовки пошло движение, Ехиэль снял лист с образовавшегося экрана и отвел экран на расстояние вытянутых рук (одной рукой его было уже не удержать). Одновременно с изображением появился звук. Экран загудел. Так гудят моторы старых, плохо закрывающихся холодильников, которые устали охлаждать исцарапанные, грязные, в потеках и окаменевших козявках, с рваными прокладками камеры. Действительно, это гудел на экране, в который превратилось зеркало, старый холодильник с обмотанной изолентой ручкой.

Слева от холодильника громоздились серые картонки с яйцами. Справа стоял высокий бледный хасид с каким-то необычным, отсутствующим выражением лица. Очень похожий на него, сидя на подоконнике, тихо и невнятно говорил по мобильнику. Еще один хасид, огромный, медведеобразный, рылся в картонке с книгами. Посреди комнаты сидел в кресле-качалке человек с отекшим обветренным лицом. Почему-то сразу было ясно, что это инвалид. Наверное, потому, что даже сидя в кресле, он не выпускал из руки палки. Комната на экране выглядела нежилой, может быть из-за открытой входной двери, сквозь которую видна была лестница и слышен особый, лестничный, как будто возле микрофона шум, и почти сразу в двери появилась старуха в лазурном платье, с белой тряпичной сумкой, которую она непонятно когда успела опорожнить. Высокий бледный хасид открыл дверь холодильника и опустил в старухину сумку слежавшуюся мороженую курицу, упаковку яиц и твердую бумажку. Старуха ушла из кадра. Ее место занял паренек со щетиной. Ему быстро и механически выдали то же самое. За ним появился сивоусый семит, — словом, все те, кто только что получили в нашей синагоге овощи. Ехиэль провел пальцем по фигурам хасидов на экране. Ни один из них не был зарегистрирован. Все были фальшивыми.

— Это секта, — не поднимая глаз, сказал Миша. Их главный — вон тот, у холодильника. Он всего год у нас, приехал из Америки.

Двадцать пять лет назад из Техаса в нашу страну, в наш город приехали жить два брата: Стэнли и Йоси Кац. На родине Стэнли, кроме прочего, разводил лошадей. В гостиничном номере он первым делом открыл чемодан, достал оттуда сомбреро, широкий кожаный ремень и наплечную кобуру, надел все это и ходит так до сих пор. В кобурах висят два пистолета. На поясе — нож, телефон и кнут. Все эти принадлежности — не маскарад. Первыми, еще до службы безопасности, это поняли первобытно-чуткие арабы. Когда Стэнли поднимался по крутой асфальтовой улице — крупная мишень с выпяченной грудью, на которую шляпа отбрасывала густую тень, торчавшие на порогах кофеен отходили в тенистую глубину, шпана скрывалась в переулках и даже выставленная в окне мясной лавки верблюжья голова на длинной шее закрывала глаза: по улице шел шериф.

Стэнли купил за городской чертой огромное промышленное здание с куском земли и попытался воссоздать на нем отцовскую ферму.

Братья встречались нечасто, и странно было видеть вместе похожего на старый маузер с исцарапанной деревянной ручкой Стэнли и овального, мягкого, несмотря на хромоту, Йоси.

На работе у Йоси, на почте, висел на стене под стеклом документ, напечатанный мелкими буквами, так что разобрать можно было только «диплом», но и не читая диплома было ясно, что Йоси почтовик природный, принадлежащий почтовому ведомству, как сургуч, зубчик марки или колесный пароход.

Оба брата обладали способностью создавать вокруг себя миры. Стэнли сделал свою ферму островком кинематографического Техаса.

Йоси превратил единственное в городе почтовое отделение в нечто очень чистое, пристойное и точное, впрочем, почтовое ведомство почему-то вообще приличней остальных — но на нашей почте так солидно, приятно и семейно, что все время удивляешься, почему здесь не подают чай с яблочным пирогом. Действительно, на почте работала почти вся Йосина семья — жена, пока не заболела, часто подменяла мужа, дочка Идит уже лет в четырнадцать взвешивала и выдавала посылки. Почти каждая подходящая к окошечку женщина спрашивала ее про мать. «Слава Богу», — повторяла за отцом Идит. Она не знала, что значит отцовское «Слава Богу», — то ли что Бога нужно благодарить и за несчастье, то ли за современный уровень медицины, позволяющей выпотрошенной, как рыба, женщине жить.

После предпоследней операции мать настояла на том, что Идит поедет заканчивать школу к тете в Бруклин. Идит уехала, через год приехала на похороны, уехала опять, раз в год-два приезжала на побывку и через много лет, после многих побывок вернулась, как она надеялась, насовсем. Она была дипломированной медсестрой — прекрасная специальность, оторвут с руками. Ей исполнилось двадцать четыре. Может быть, она вернулась потому, что младший брат как раз поехал учиться в Америку и отец остался один? Подруги, с которыми она ходила в 10-й класс (если можно назвать подругами женщин, узнававших ее на улице) почти все гуляли с колясками, многие уже ходили по улице в домашних туфлях, из под юбок у них виднелись тренировочные штаны со штрипками и толстые носки, и они уже начинали оплывать, как подарочные свечи.

— Идит, это ты? Ты выглядишь потрясающе! А это Моше. Нет, старшая — Теила. Правда, он прелесть? Моше, скажи тете здрасте. Стесняется.

Сильнее всего возвращение Идит взволновало англоязычных членов «Клуба золотого возраста». В ближайшее же заседание члены клуба, скомкав и выбросив записанные в повестке дня вопросы, немедленно и с таким аппетитом, будто это был смертельно-калорийный торт со сливками и орехами, приступили к обсуждению основного вопроса, а именно — у кого есть знакомый религиозный выпускник университета из хорошей американской семьи. Звонки начались очень быстро, звонили после вечерней программы новостей. К телефону звали отца, он слушал и, глядя в пол и смутно улыбаясь, передавал: «Рут Зельдин хочет познакомить тебя с кем-то. Позвони ей, пожалуйста».

Идит звонила и в обшитых светлым деревом иерусалимских кафе и в бархатных лобби дорогих гостиниц пила апельсиновый сок с Джерри, Бобом и Бени.

Над слоноподобным старшим программистом Джерри всегда, как кондор или беспилотный самолет, витала тень его мамы. Один раз мама его уже женила, и когда он развелся, с восторгом кричала по телефону подругам: «Джерри вернулся домой!»

Боб во время второй встречи сказал Идит: ему не нравится, что она носит блузки с короткими рукавами.

Рыжеватого Бени Идит даже пригласила домой. Бени терпеливо перелистывал альбом с марками и рассказывал отцу о кенийской деревне, где он два года после университета работал сельхозинструктором. Некоторые жители ходили полуголые, некоторые — в одежде. Сама мысль о том, что люди определенной расы чем-то хуже, чем люди другой расы, ему чужда.