Мать и мачеха - Григорий Свирский

Начались вопросы: как долго мы можем работать под водой? Насколько быстро передвигаться? И прочее...

И тут Сергей Миронович Киров задал наркому Ворошилову вопрос.

-- Вот ты, когда промерзаешь на охоте до костей, тоже пьешь горячий чай?

-- Нет, -- отвечает Ворошилов, -- я, когда на охоте продрогну, обязательно хлопну водочки.

-- Та-ак, -- укоризненно произнес Киров. -- А почему же тут никто не подумал, что этим людям надо дать что-либо дополнительное для обогрева?

Ворошилов переступил с ноги на ногу, ответил негромко:

-- Да, Сергей Миронович, мы тут немножко недодумали... -- И он обратился к начальнику Военно-медицинской академии, которая вела над нами наблюдение: -- Как же так? Почему не предусмотрели? Не улучшили режим питания?.. -- Выслушав оправдания комкора (три ромба носил) от медицины, сказал твердо, что, по-видимому, будет принято решение приравнять сухопутных водолазов к подводникам, которые получают молоко, шоколад и водочку...

Вскоре приказом по Красной Армии нас объявили инструкторами водолазного дела. Устроили банкет. Мне вручили именные часы, правда, не водолазные: пропускали воду. Прошло некоторое время, и водолазные станции для обучения войск появились во всех военных округах. Начато было, оказывается, новое и большое дело, и я стал постигать, что нас готовят не для обороны, а для наступления. Как и парашютно-десантные войска, тренировавшиеся неподалеку от нас.

В Николаеве, на реке Буг, в Черкассах и Киеве на Днепре солдаты учились перетягивать по дну легкие пушки. Вначале сорокапятимиллиметровые. Затем покрупнее. А позднее -- любое оружие. Время не ждало. Война вот-вот начнется, а кто же не знает: реки Европы текут в радиальном направлении...

Я понял, какая мы серьезная сила, на Киевском учении. К нам приехал -на водолазную станцию на протоке Днепра в районе Вышгорода -- командарм I ранга Иона Эммануилович Якир с большой группой высшего комсостава. Якиру было тогда лет сорок пять, а казался молодым. Ярким был человеком, эрудированным, о нашем деле говорил так, словно сам в воду погружался.

Задачу поставил конкретную. Идти впереди наступающих войск...

На Киевских маневрах, на реке Тетерев, сухопутные водолазы применялись широко. Мы подготовили бойцов; несколько рот, около батальона, первыми скрытно, когда ночной туман еще не рассеялся, вошли в реку. И когда солдаты, в подводных аппаратах с двумя шлангами, похожие на пришельцев с другой планеты, стали вдруг вырастать из воды, пограничники, охранявшие на учениях противоположный берег, ребята простые, деревенские, в ужасе побежали прочь от реки.

До сих пор помню встречу с Якиром на нашей водолазной станции, когда происходил разбор показательного учения. Радостное лицо командира, его взволнованную речь. Разбор был подробнейшим. Ничего не забыл командарм Якир.

Наше обучение было непростым, порой чреватым несчастными случаями. Как-то группа перетягивала по дну якорь, за которым тянулся канат. Когда двигаешься под водой, течение может отнести, разбросать людей. Бойцы держались за канат. Но у каждого над головой еще и своя веревка, идущая вверх, к поплавку, который перемещался вместе с бойцом. Если поплавки на воде, движутся, значит, все в порядке. Пропал поплавок -- тревога! И вот пропали вдруг поплавки. Оказалось, якорный канат, за который держались бойцы, начал всплывать, не удержал его привязанный к нему груз. И веревки от поплавков запутались в нем. Пытались ребята выплыть, не могли. Это была трагедия -- погибло целое отделение, восемь человек... Командира, у которого случилось это ЧП (чрезвычайное происшествие), разжаловали. Горький урок заставил нас заново продумать технику обучения и оснащения водолазов... Больше потерь не было...

В 1936 году меня наградили за успехи в деле подготовки подводных бойцов орденом Ленина. Тогда ордена Ленина давали редко, это был праздник всех "сухопутных водолазов". Мне исполнилось лишь двадцать пять лет. Будущее казалось безоблачным...

После войны я потратил много времени и сил, чтобы выяснить, как и когда применялся наш способ форсирования рек, который резко снижает потери атакующих войск. Оказалось, способ этот не применялся нигде. Никогда. Хотя пришлось брать с бою и Днепр, и Сож, и Буг, и Прут, и Западную Двину, сотни рек России, Польши, Германии, оставляя на переправах десятки тысяч убитых и утонувших солдат. Страшное дело -- переправа под огнем. Недаром знаменитый поэт Александр Твардовский посвятил ей в своей поэме "Василий Теркин" немало места, начав просто и честно:

Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый,

Снег шершавый, кромка льда...

Кому память, кому слава,

Кому темная вода, -

Ни приметы, ни следа...

Почему же наш способ не применялся? Остались бы в живых, возможно, не десятки, а сотни тысяч "стриженых ребят", которых оплакивает Твардовский.

Я понял это не сразу. Не сразу поверил в злодейство...

Сталин убил и Кирова, и почти всех выдающихся полководцев Советского Союза. Среди них и Якира.

Вместе с расстрелянными полководцами были отброшены и предложенные ими новые средства ведения войны, снижавшие потери... Поэтому навстречу ураганному огню солдаты плыли, форсируя реки, на лодках, плотах, бревнах. Словно это была не вторая мировая война, а битва с татарами на реке Непрядве или Калке. Кто думал о потерях? Горько об этом говорить. Однако так было...

Но все это, как легко понять, было позднее. А тогда, после первого экзамена на "фельдмаршальском озере", в присутствии Сергея Мироновича Кирова и наркома Ворошилова, вскоре "забывшего" почему-то о нашем опыте, вернулся я в свое военное училище сдавать экзамены. Сдал хорошо, я бы сказал, вдохновенно, и в январе 1933 года был выпущен. Командовать саперным взводом, как ранее предполагалось, меня не послали. Я стал учить в разных городах сухопутных водолазов...

Еще тут, в училище, прозвучал, фигурально выражаясь, тот первый тревожный звонок, который, казалось, не имел ко мне никакого отношения.

Вызвал меня к себе начальник строевого отдела училища. Две шпалы у него было. Майор по-нынешнему. Для меня -- большой начальник. И говорит, что из города Тирасполя, где я родился, пришла анонимка. Письмо без подписи. В ней говорится, что отец мой был лишен избирательных прав.

Анонимка -- типичное явление в сталинской России, где для того, чтобы погубить человека, не требовались никакие доказательства. Тогда я этого, конечно, не понимал. Только возмутился тем, как все "вывернуто наизнанку".

-- Ладно, -- сказал, выслушав меня майор. -- Правды ты не ищи, меня не подводи. Не будет в твоем командирском деле этой анонимки. Не было ее, ясно?

Через пять лет меня вдруг не взяли в Академию имени Фрунзе. А должны были взять. Я был единственным в полку кавалером ордена Ленина и все экзамены сдал на "отлично". Оказалось, замполит понтонного полка послал в Москву донесение, что у меня есть родственники за границей.

И опять встретился на моем пути хороший человек. На этот раз это был командир полка, в котором я служил. Приняли меня через два года. Правда, не в Академию имени Фрунзе, а в Военно-инженерную имени Куйбышева. Забыл я, что земля подо мной время от времени трясется. Анкета у меня с "родимым пятнышком".

Правы ли были анонимщики, мои тайные враги, которые хотели меня погубить? Или они были просто лжецами?

Нет, они ничего не врали, хотя подписывать свои доносы и опасались.

У нас была большая семья. Мать умерла, когда мне было десять лет. Отец уехал в Бессарабию вслед за своей дочерью и моей сестрой, которая вышла замуж за молдаванина. А потом Бессарабия стала румынской. Отец и сестра оказались за границей. Отец, правда, вернулся, тайно пробрался по льду через реку Днестр. И жил с новой семьей отдельно. А сестра осталась и вскоре уехала в Аргентину вместе со своим мужем, молдавским коммунистом, которого преследовала румынская тайная полиция -- сигуранца.

Но ведь никто не разбирался в том, что мы, по сути брошенные дети, жили отдельно и даже не хотели затем видеть отца, ушедшего к чужой женщине.

Начали работать с тринадцати лет. Младшая сестра -- на ткацкой фабрике. Брат тоже. Жили бедно. Сами пробивались в люди. Я отправился зайцем (без билета) на товарном поезде, который вез фрукты из Тирасполя в Ленинград, чтоб поступить в военное училище. "Родственники за границей"? Да я-то при чем, люди добрые!..

Увы, в тридцать седьмом году, году сталинских процессов над Бухариным и другими "врагами народа", никто ответственности на себя взять не хотел. Никто не спросил: что у тебя, красный командир, за родственники и почему они аж за океаном? Что из того, что сестра в Аргентине умерла в 1932-м, а ты поступаешь в 37-м! Не проходишь по анкетным данным, сказали, и все!

По анкете меня, оказывается, надо было давить, как чуждый элемент. Иначе самого кадровика бы задавили -- за потерю бдительности! Так бы и было, если бы не хорошие люди, которых после войны стало заметно меньше. А может, власти у них стало меньше. Но об этом позднее...