Время в долг - Владимир Казаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В комнату вошел паренек в сером форменном костюме. Он старался казаться смущенным, но лихо сдвинутая на затылок мичманка, русый пушистый чуб под лаковым козырьком и подчерненная полоска шелковистых усиков над свежими губами, а особенно глаза, быстрые, с затаенной смешинкой, смазывали на нет показное смущение.
Кроткий опустил руку с часами.
– Ты опоздал, Туманов, на две минуты тридцать пять секунд. Тебя терпеливо ждали двадцать человек. Простое умножение показывает: ты похитил у нас час работы… Ясно?
– Проспал, товарищ командир, – тихо ответил Туманов, теребя розовое ухо.
– Ставлю тебя на самое короткое почтовое кольцо.
Это было своеобразным наказанием: короткий полет – малый дневной заработок. Движением руки Кроткий разрешил Туманову сесть и сам опустился в жесткое старомодное кресло, названное пилотами «королевским троном». На протяжении последних лет дела в эскадрилье шли неважно, и командование сменяло комэсков довольно часто, так что Кроткий на этом «троне» восседал уже пятым. Он, майор запаса, требовал от аэрофлотовцев армейской дисциплины и порядка, что очень нравилось командованию и не особенно молодым летчикам.
– Чтобы не тянуть, товарищи, – Кроткий опять посмотрел на часы, – разбор вчерашних полетов проводить не буду. Летали в норме, без казусов. Я только представлю нового командира звена, прибывшего к нам. Прошу знакомиться: Романовский Борис Николаевич!
Романовский поднялся. Все с интересом разглядывали немолодого пилота. Когда он повернул голову, серебряно блеснули виски, подобная мета была почти у всех людей, переживших в авиации сороковые годы.
– Коротко о себе… Десять минут, не больше, Борис Николаевич.
– Родился в двадцать пятом году, в Белоруссии. Вот в этом здании, где мы сейчас сидим, находились общежитие и штаб военно-авиационной планерной школы десантных войск. Я и ваш командир Михаил Тарасович Кроткий – выпускники этого заведения. На планерах А-7 несколько раз десантировались в тыл врага к партизанам. Последняя операция чуть не стала для нас действительно последней. Мы подбросили окруженным десантникам боеприпасы и продовольствие и еле выбрались из вражеского кольца по болотам…
– Через Плюй-омут, – подсказал Корот.
– Потом переучились на истребители. Опять фронт. После войны – Север. На Севере ночи длинные, много нелетных дней, я использовал это скучное время для учебы: заочно одолел курс авиационного института и факультет журналистики в институте марксизма-ленинизма… И вот к вам, Очень захотелось поработать в городе своей юности… Все!
Пилоты разочарованно зашумели.
Встал Короткий, большой рот растянут в улыбке.
– Тихо! Борис Николаевич еще расскажет вам много интересного, а может, и напишет. А сейчас время дорого. Приземляйся, Борис. Действительно, с Борисом Николаевичем мы старые друзья. Хлебали из одного котелка, летали бок о бок, даже обожали одну дивчину! И ко всему сказанному, – маленькие глаза Кроткого затеплились, – я ему жизнью обязан…
– Обоюдно, Михаил Тарасович!
– Да ладно, Боря… К делу, товарищи. Заданий сегодня – навалом. Все, кто стоит в наряде по трассам левого берега Волги, оформляйте документы и – в путь. На правом берегу низкая облачность, местами туманы. Как только синоптики разродятся хорошей погодой, начнем работать в полную силу.
Пилоты зашевелились. Улетающие рассчитывали маршруты на линейках и ветрочетах, заправляли в планшеты карты. Остальные потянулись гуськом в коридор «на перекур». В комнате остались Романовский, Кроткий и дежурный пилот.
Кроткий обратился к нему, и в жестком голосе проскользнула нотка неуверенности:
– Тебе, Пробкин, придется еще поработать.
– Да, командир, восемнадцать минут.
– Часика четыре, Пробкин. Погода гнилая, а со стометровым минимумом всего два человека. Санавиация сегодня щедра на задания.
– Я отбарабанил сутки. Точка!
– Брось, Пробкин, ночью-то ты, наверняка, спал! Неужели у тебя хватит нахальства сорвать санитарный полет? Ты представь…
– Сами слетаете!
Кроткий не торопясь и обстоятельно начал доказывать, что сегодня каждый хороший пилот на счету, что еще вчерашние задания не довыполнены и, если не улучшится погода, эскадрилья «пустит пузыри».
– Дошло до тебя? – закончил он.
– Вполне… До меня дошло, что завтра можно уйти с работы на полчаса раньше, так как сегодня вы задержали меня своей проповедью именно на это время.
Квадратный подбородок Кроткого дрогнул, и он тяжелым кулаком ударил по столу. А Пробкин только развел руками:
– Кодекс законов о труде надо чтить, товарищ командир не менее, чем уголовный.
Кроткий тяжело задышал:
– Встать! Встать, бисов сын!
Пробкин демонстративно положил ногу на ногу.
– Дрючком бы тебя перетянуть по перечнице! Отстраняю от полетов на неделю!
– За что?
– По кзоту твоему! Иди жалься… топай, топай!
Пробкин пожал плечами, встал и вышел, а Кроткий повернулся к Романовскому, выдернул дрожащими пальцами папиросу из пачки, закурил:
– Видал ферта?.. Классный пилот, а баламут! Вечно недоволен, морщится, пререкается. В армии я бы ему десять суток гауптвахты влепил за язык, а тут… И думаешь, куда спешит? На перрон! Встречать из Адлера свою куклу – стюардессу, нести ее чемоданчик!
– Ты не имел права отстранять его от полетов.
На минуту воцарилось неловкое молчание. Кроткий сделал несколько быстрых затяжек и вдавил папиросу в пепельницу.
– Есть же предел терпению!.. Страшно устаю с такими, – вздохнул он. – Трудно работать. Народу не хватает. Летаем, как заведённые, от восхода до заката. Домой пожрать съездить некогда! А что стоит мне держать в руках этих пацанов? Сейчас все грамотные, все законы знают. А сюсюкаться, уговаривать я не привык… Втягивайся в работу, Боря. Поможешь?
– Я заметил, ты стал чисто говорить по-русски, когда не волнуешься.
– Ты, что ли, один академии кончал… Где остановился?
– Я тут, вещи в камере хранения.
– Квартиру организуем, а сегодня ночуешь у меня. Познакомлю с семейством, да нам с тобой есть о чем побалакать.
– Рад буду.
Романовский вышел в коридор. Синеватый папиросный дым стлался под потолком, лениво втягиваясь в открытую форточку окна. У подоконника стояли группкой пилоты. По их возбужденным голосам он понял, что разговор затрагивает всех. Поэтому они и сгрудились вокруг Пробкина, круглая белесая голова которого возвышалась в середине. Против него в независимой позе стоял Василий Туманов.
– Так, значит, пройдешь? – иронически спрашивал Пробкин.