Уроборос плачет - Елена Ситник

– Уже близко, – в полголоса проговорила она, нежно дотронувшись до рюкзака. Говорила она это себе или праху, который несла за своими плечами, останется загадкой.

Выбравшись из кустов, незнакомка очутилась на поляне. Она замерла, увидев огромный дуб, устремленный в небо. Он был широким, его раскидистые ветки, слабо покачивались от дуновения ветра. Это был настоящий лесной великан, его бы с трудом обхватило четверо мужчин. Девушка, подошла вплотную и обняла ствол, насколько это было возможно.

– Какой ты большой! Как вырос! – восхищенно говорила она.

Словно с человеком, она что-то нашептывала немыми устами и бесконечно гладила его по стволу. Сухая кора ошметками слетала с дерева. Положив несколько кусков, в сумку, она направилась к деревне. По ее подсчетам, оставалось около тридцати минут.

Преодолев молодые кусты орешника, она вышла на просеку. Десяти метровые столбы обмазанные смолой, через каждые двадцать метров выныривали из земли. Некоторые из них, не выдержав испытаний, временем, свалились, другие, как стойкие оловянные солдатики обкрученные обрывками проводов продолжали нести свою службу. Много лет назад они несли электричество в Красный яр.

Деревня походила на заросшее поле, где местами попадались полуразрушенные избы, да столбы, которые когда-то отгораживали наделы земли. Дикие груши и яблони плодились здесь с пребольшим удовольствием.

Девушка подошла к избе стоявшей практически на опушке леса. Она помнила этот дом и ту семью, что жила в ней. От некогда крепкого и пестрого строения, остался только фундамент, да несколько покосившихся стен. Когда-то в этом доме жила семья молдаван, они выращивали виноград, а их замечательный погреб доверху набитый самодельным вином, не давал спокойствия местным алкоголикам. Девушка с горечью огляделась, виноград – одичал, а погреб обвалился.

Она вышла на песчаную дорогу и продолжила свой путь. Чем дальше она уходила вглубь деревни, тем тяжелее, ей становилось. Каждый дом – это целая история, это люди, которых уже нет. Ее память бережно сохранила все детали, все лица, каждый день прожитый здесь. Вот в этом, некогда желтом доме, жила Оля и ее семь детей. Четверых она родила до войны, а троих после. Ее муж погиб во время первой мировой, немного погоревав, она вышла замуж за молодого коммуниста присланного как поговаривали из самой столицы.

В доме через дорогу жил Савелий и Агриппина. Пожилая, бездетная пара. Местный коммунист первым делом пытался их раскулачить, но получив тумаков от своей жены, успокоился. Савелий, был мудрым рассудительным стариком. К нему за советом шла вся деревня. Он умел внимательно слушать, поглаживая свою длинную седую бороду. Ответы его всегда были просты и лаконичны, в них каждый раз открывалась истина. Жена его, Агриппина, была аккуратной старушкой, не многословной, как и ее муж, но что-то неописуемо доброе исходило от них двоих.

Здесь жили Павел и Катерина, а вот и их клены, из которых каждый год, они умудрялись собрать сладкий, как мед сок.

Она часами могла кружить между остатками домов, заборов и амбаров. Воспоминания оживали одно за другим.       Ели уловимый звук музыки вернул ее в реальность. Прислушавшись, она пошла на зов. В скором времени увидев источник. На обочине дороги стояла машина, из которой на всю мощь вырывались гитарные рифы. Она не стала подходить близко, уселась на завалинке, вытащила урну из рюкзака и стала ждать. Музыка умолкла. Высокий, широкоплечий мужчина вышел и направился к ней.

– Машка? – заорал он. – Ты ли это?

– Как видишь.

Мужчина завалился рядом с ней. Погладил урну и тут же добавил:

– День добрый, Теодор!

Он несколько раз окинул ее взглядом, а потом спросил:

– Давно поменяла тело?

– Десять лет назад.

– Я вижу, у тебя вкус не меняется. Все тела похожи.

– Знаешь, Платон, хочу быть ближе к оригиналу. Мне нравилось мое тело, когда я была человеком…

– Можно подумать ты сейчас не человек, – он, перебил ее.

– Нет, мы с тобой не люди! Мы паразиты!– резко возражала незнакомка.

Он ничего не сказал, лишь только с недоумением посмотрел на нее.

– Ну, как это назвать? – продолжила девушка. – Мы занимаем одно тело, а когда оно изнашивается, переходим в другое. Мы убиваем людей.

– Ой, не надо! – запротестовал Платон. – Мне не нравятся твои мысли. У Теодора были, точно такие же! А теперь, где он? – обхватив урну обеими руками, сам себе ответил. – Правильно: в урне!

– Он сделал правильно!

– Что правильно? На него снизошел божий дар! Он был бессмертен, – раздраженно говорил Платон.

Они умолкли. Оба понимали, что обстановка напряжена. Он злился на нее, зато, что потерял давнего друга, а она на него, зато, что прожив, более двух тысяч лет, он не понимает, что жизнь – абсурдна.

– Зачем ты его притащила сюда? – постоянно открывая и закрывая урну, спросил Платон.

– Хочу развеять, – вытирая слезы, шептала она, – эти места дороги. Здесь прошли самые лучшие годы, нашей жизни.

– Ты хотела, чтобы я был рядом?

В ответ она убедительно закивала головой.

Серый пепел легко слетал с ее руки. Ветер подхватывал его, чтобы уже через мгновение бросить на землю. Когда урна опустела, она не могла больше сдерживаться. Прижавшись к Платону, Мария звучно рыдала. Ее плечи бесконечно содрогались, а ноздри раздувались, жадно хватая воздух.

– Ну, хватит плакать. Это его выбор! Ты сама говорила, что он поступил правильно, – констатировал Платон.

– Я ведь позвала тебя сюда, чтобы не только развеять прах, – начала девушка, – Я хочу уйти.

– Да, что ты такое говоришь! Ты не в своем уме! – выпустив ее из объятий, закричал он.

– Правда! Платон, я не могу так. Я никогда не хотела быть бессмертной. Ты сам знаешь, Теодор, меня сделал такой. Пока он был здесь, я могла принимать свою сущность, но без него это мука. Я не знаю, как жить.

– Безумцы! – обхватив голову руками, мужчина бурно реагировал. – Мария, у тебя столько возможностей. Твоя жизнь бесконечна. Ты можешь увидеть каждый уголок этой планеты. Ты можешь попробовать абсолютно все. Через двадцать лет, ты можешь стать китаянкой, узнать их культуру, язык, дальше француженкой, турчанкой, мексиканкой… Кем угодно! Мужчиной, женщиной не имеет значение. Скажи мне, разве тебе не интересно наблюдать за людьми, за тем, что они творят? Как наделав фатальных ошибок, через несколько десятилетий, обратно их повторяют. Разве тебе не интересно быть современницей творческих людей? Видеть, как они создают свои шедевры? Ты имеешь колоссальные возможности. Цени это! Сколько раз ты меняла тела?

– Восемь, – не глядя на него, ответила девушка.

– Только восемь раз! – раздосадовано, пробормотал Платон. – К твоему сведению, для меня это 117 тело. Я застал самого Иисуса. Я вкусил эту жизнь, как греховное яблоко и все равно не потерял к ней интерес… Давай договоримся, – обеспокоенно начал он, – я ничего не сообщу совету бессмертных, о твоем желании. Ты должна поменять еще, пять тел, а только после этого примешь решение.

Он ласково погладил ее по плечу и тут же продолжил:

– Я понимаю, что тебе сложно. Нам всем нелегко. Теодор был одним из древних. Никто даже толком не знает, сколько он прожил. Сколько поменял тел. Говорят больше тысячи.

Он присел рядом с ней.

– Мария! Посмотри на меня! Нужно продолжать. Мой тебе совет поживи в теле мужчины. Проведи несколько жизней в каких-нибудь экзотических странах. Получи удовольствие, перестань страдать. Уясни, наконец, что большинство тел, которые мы забираем, принадлежали людям скучным и неинтересным. Они бы прожили серую жизнь, не дав ничего существенного этому миру.

– Платон, не уговаривай меня. За эти двести лет, я достаточно насмотрелась.

– Ничего ты не видела! – перечил мужчина. – Отвяжись от места своего рождения. От мест, в которых вы жили вместе с Теодором. Окунись в другую культурную среду. Поверь мне, тебе понравиться.

– Не в этом дело, – жалобно объясняла она.

– А в чем?

– Я одинока, я очень одинока! Я не могу без Теодора. Мне страшно быть одной. Я даже не знаю, кто я? Зачем здесь?

Платон, глубоко вздохнул.

– Я помню, – начал он свой длинный монолог, – тот день, когда Теодор сказал, что больше не может выносить одиночества. Ты сама знаешь, что наша тайна заставляет нас быть скрытными и нелюдимыми. Если бы не нужда менять тело, раз в двадцать – тридцать лет, мы бы смогли обзаводиться семьями и возможно наше бытие, не казалась нам таким тягостным. Хотя с другой стороны, очень больно наблюдать, как тобой рожденный ребенок, стареет и умирает, в то время, когда ты находишься в очередном молодом теле. Знаешь, Мария, последние пятьсот лет я стараюсь, чтобы тела в которых я нахожусь не оставляли потомство, а если такое случается, я предпочитаю ничего не знать, о судьбе своего отпрыска. Так проще жить! – на полминуты он умолк, а затем, опустив голову, еще ниже продолжил. – Я встретился с ним в 1721 в Любеке. Возможно, Теодор тебе рассказывал, о прецедентном случае, когда один из нас занял тело новорожденного. Это запрещено, карается строго, но не смертельно. Вот именно, там, в Германии, он сказал, что больше не может выносить одиночества. Он уже тогда просил меня сообщить совету, о его желании уйти. Мне удалось его убедить, найти себе пару. Он искал тебя почти сто лет, а когда нашел, попросил меня помочь… Дальше ты знаешь: совет одобрил, Теодор совершил обряд, и ты стала одной из нас. Мне кажется, мы сделали все правильно, за исключением двух несущественных моментов. Во-первых, ты появилась очень поздно, нужно было хотя бы на столетие раньше. За сотни лет, его сердце очерствело и потеряло надежду. Во-вторых, на твоем месте должна была оказаться более жизнерадостная девушка. Прости Маша, но ты пессимистка, которая своими мыслями поддерживала его нехорошие начинания. Если быть откровенным, я злюсь на тебя, ты не уберегла Теодора.