Габриэла - Алексей Маринат

…На другой день в здании театра давался бал в честь нашего полка. Мне казалось, что в этот день все местные жители были заняты только нами. Я старался избежать случайного приглашения – мне хотелось, чтобы семья, которая меня выберет, тоже пришлась бы мне по душе.

Итак, мы явились на бал. Бал – подумать только! После той мясорубки у Марны! Явились, как были – в ссадинах, в рваных штанах – французы не теряют присутствия духа, а мы и подавно! Атмосфера на вечере Царила праздничная – даже торжественная. И виной всему было прибытие полка, выигравшего битву, какой еще не знала история!.. Так говорится про все битвы. А какими глазами смотрели на нас барышни, Смокинэ!

Несколько стаканов вина, выпитых с приятелями французами, – и с непривычки лента воображения бешено закрутилась, началась чистая фантасмагория. Вдруг я оказался лицом к лицу с какой-то девушкой. Кто перед кем возник, осталось загадкой. Мы пошли танцевать. Не знаю почему, но у меня было впечатление, что она приметила меня с самого начала; а хоть бы и нет, я все равно верю в свою выдумку, потому что она дорога мне. До сих пор… Думаешь, это вино мне ударило в голову? Нет, Смокинэ! Нет, мой дорогой. Поверь старому офицеру, и если еще часок будет тихо, я сыграю тебе на пианино то, что играла мне тогда она…

– Вы свободны? – спросила она, чуть смущаясь, без всякой наигранности. Я представился: поручик Покровский! Потом легонько, чтобы она не исчезла, как сон, взял ее под руку. Мы закружились в вальсе. Я только раз взглянул на нее и тут же отвел глаза.

– Что же вы мне не ответили, поручик Покровский? – спросила она. – Вы еще не приглашены в семью?

– Нет, я свободен.

Она взяла меня за руку и вывела из рядов танцующих – так девочки водят младших братиков. У дверей, где сидела публика постарше, она остановилась и представила меня:

– Вот он, мама! Рекомендую тебе поручика Покровского. Русский с головы до пят. Он погостит у нас. Мазурка! – вдруг загорелась она и потянула меня за руку туда, где танцоры выстраивались в пары.

Мадам Прево и ее муж Серж Прево, родители девушки, ушли, как только наше знакомство состоялось, договорившись с нами, что мы придем не позже двенадцати.

…«Полно, было ли все это? – спрашивал я себя, слушая полковника Покровского. – Слишком уж походил рассказ на все тот же флакончик с духами; вот и теперь он достал его и, держа в руке, на минуту ушел в себя. Да, конечно, он все это выдумал. Ну и пусть его. Даже интересно, что дальше».

Кларис (так звали девушку) была чуть выше ростом, чем та, что грезилась мне в траншее. Хотя, может быть, она просто подросла! Вообще же она как будто вышла из моей мечты. У нее был тонкий профиль, и в свои восемнадцать лет она обладала взглядом открытым и ясным, выдающим природный ум. Представляешь ее себе?

– Как вам кажется сегодняшний вечер? Не то, что на Марне? – спросила она, как будто мы не танцевали в первый раз, а всю жизнь были приятелями и просто давно не виделись.

– На Марне война с немцами. На Марне… танцуют мертвецы и черти варят клей из конских копыт – на почтовые марки.

– Мне дурно делается, – проговорила она.

– А здесь, – продолжал я, – здесь совсем другой запах.

– Какой же?

– Полночный… Скоро пробьет двенадцать!

Она взглянула мне в глаза, улыбнулась, потом снова посерьезнела и сказала:

– Вообще-то я была другого мнения о войне.

– Интересно знать, какого.

– Лучше не говорить. Слишком оно не похоже на ваше.

Я стал настаивать; она ни в какую не хотела отвечать.

– Вы делаете войне рекламу… – сказал я наконец.

– Я просто не сообщаю вам свое мнение!

– Именно тем, что не сообщаете. Видите ли, невысказанная мысль – в данном случае ваша – может заинтриговать больше, чем речь Наполеона или Бисмарка.

Она чуть заметно улыбнулась, как бы говоряз «Ну «ну, полно, знаем мы цену таким речам».

Пора было уходить. Когда я помогал ей надевать пальто, случилось чудо: она обернула ко мне голову, взглянула в упор, покраснела, и мне явственно почудились слова: «Как хорошо, что мы нашлись, и что полночь, и что мы возвращаемся домой вместе…» Эти слова Она произнесла мысленно или другие – не знаю. Может, это было просто ее ощущение и оно передалось мне.

Смокинэ, человек всю свою жизнь мечтает! Можешь не верить тому, что я говорю, только слушай меня, Смокинэ! Ведь как знать – может, и с тобой случится такое, что расскажи – не поверят. Что-то предназначенное именно тебе – и надо будет только суметь различить его голос, почуять его сердцем.

Вот сколько во мне сидело поэзии. И это в офицере, да еще на фронте. Положительно, меня стоило отдать под трибунал!..

Я стал называть Кларис на русский лад – Клариной, оправдываясь тем, что конечное «с» звучит по-гречески и на него трудно найти русскую рифму.

Кларина была южанка. Ее родители, он – режиссер, она – преподавательница лицея, жили уже давно в этом городке, жили между собой в согласии и молились, чтобы настал мир. Мне кажется, все это было только вчера, Смокинэ! В одну ночь все кануло в пропасть: мир, домашнее детство, банки с вареньем. Людям нужен мир, лишь когда они счастливы, Смокинэ. А счастливца встретишь одного на десять тысяч, остальные только и смотрят, как бы утвердить себя. И война для этого – лучшее средство. Не надо бы тебе этого говорить в твои двадцать лет… и четыре месяца! Но ты, помнится, сказал, что из поэтов любишь Байрона и Лермонтова. Они тоже были несчастны!

…Мы пришли к ней в дом: на пороге нас ждали ее родители. Знаешь, иногда от избытка чувств человек может сболтнуть ужасную глупость, и я сказал Кларине:

– Буду дезертиром. Не пойду больше на войну!

– Это бестактно, – возразила она шепотом, – ведь дело касается моей родины, она в опасности.

Щеки у нее запылали, и, наверное, не только от моей бестактности. Она поспешно обняла мать, спросила, не устала ли та ждать нас.

Мы посидели за столом – и я, по правде сказать, легко поддался на уговоры выпить рюмочку коньяка, очень уж хотелось почувствовать себя, как дома (грешные мы существа, спиртным и тушим в себе и разжечь пытаемся божественный огонь), а потом меня проводили в отведенную мне комнату.

Не знаю, спал ли я в обычном смысле этого слова. Я грезил с открытыми глазами. И окно было открыто. И небо. И войны не существовало. И все беды исчезли с лица земли. Был только юный и наивный русский офицер, которого занесло во Францию, и была сладкая тоска у него в груди.

Меня мучила жажда, и я, как наяву, увидел Кларину: она стояла на высокой скале и оттуда лила на меня родниковую воду из кувшина. Но вода рассыпалась, как пыль, и терялась в воздухе. Кларина то улыбалась, то принималась смеяться, и смех ее звучал звонко, как эхо в горах. И снова она лила из кувшина воду, делая мне знак подойти ближе и подставить под струю лицо, И вода по-прежнему рассыпалась в пыль, а мне все сильней хотелось пить. Скорее всего, это жажда породила такой сон. Но жажда – чего? Что со мной было? Не знаю. Бывает, встретятся двое, и каждый скажет: «Вот он!» Знаешь, бабочка, например, чтобы найти свою половину, должна расшифровать рисунки у нее на крыльях. Всякое бывает. Бывает, что те, кто создан друг для друга, живут на разных континентах и им никогда не встретиться, а тех, кто рядом с нами, мы подчас любим лишь в силу необходимости.

Однажды вечером мы остались одни. Она села к пианино и попросила меня переворачивать ей ноты. Мы сидели рядом, она листала ноты, что-то ища, остановилась на одной из пьес и показала мне название. Я прочелз «Радость любви». Она взглянула на меня вопросительно и положила руки на клавиши.

Мы сидели совсем близко. Я не сводил с нее глаз. Я думал: конечно, она догадывается, что я влюблен. Но что я полюбил ее задолго до того, как встретил, она вряд ли знает.

Мы сидели не шевелясь. Наконец она вскинула голову и проговорила шепотом, задумчиво глядя перед собой, как если бы читала эти слова с невидимого экрана:

– Нежданно-негаданно вошел человек в дом мой. Бог послал мне его, бог, которому я молюсь.

Я вздрогнул, как будто меня застигли врасплох, Она посмотрела на меня испытующе и спросила, все еще держа руки на клавишах:

– Странно, правда?

– Чьи это слова?

– Не знаю… То ли я их где-то вычитала, то ли они сами пришли – нанизались, как бусинки на нитку… – И добавила: – Иногда вообще с трудом веришь в то, что происходит. Удивительно! Совсем недавно вы были в России, в этой далекой стране – я представляю ее себе без конца и края и только в двух цветах – в зеленом и белом. Страна, которую населяют загадочные люди. Романтическая страна. А теперь вот вы во Франции: когда я вас увидела в первый раз, мне показалось, что я вас уже знаю! Вы говорите на моем языке и сражаетесь за мою родину. Вам не случалось встретить человека, который бы совпадал с образом, созданным вашим воображением?…

«Вон оно как, – подумал я, – милый полковник, с романтикой у вас перебор. Надо же, сколько сантиментов. Но в конце концов это ваше право, хоть вы и гроза танков».