Горный цветок - Алексей Высоцкий

Для советской контрразведки не было секретом, что руку террориста направил Розенберг. Это был приказ Гитлера. Фюрер боялся, как бы не улучшились отношения между Польшей и СССР, особенно после разногласий Гитлера с Пилсудским.

Этим и объясняется удивительная осведомленность фашистских газет, буквально на следующий день поведавших миру о том, что оуновец Николай Лемик, двадцати летний студент Львовского университета, застрелил секретаря советского посольства Михайлова, приняв его за консула.

Диверсию организовал Коновалец. Он же с помощью абвера спас Бандеру и его подручных, в том числе и Бира, от тюрьмы. Об этом пространно поведал приближенный Бандеры, некто Пидгайный, попавший в руки польского правосудия. Бандера лично инструктировал Лемика перед убийством, советовал, как и куда бежать после выполнения задания.

Вскоре по приказу из Берлина оуновцы осуществили еще одно покушение, на этот раз их жертвой стал министр внутренних дел Польши Бронислав Перацкий. Следы снова привели к Степану Бандере, двадцатишестилетнему оуновцу, добровольно сменившему профессию инженера на ремесло убийцы. Только на этот раз гитлеровская разведка не сумела избавить Бандеру от тюрьмы.

К этому времени произошли некоторые изменения в руководстве националистическим движением. Гитлеровская разведка, руководимая адмиралом Канарисом, решила заменить Евгена Коновальца, пытавшегося шантажировать руководителя рейха, другим, более приемлемым человеком. Операцию поручили одному из своих агентов — майору Карпату. Коновальца уведомили о том, что ему передадут через Рихарда Ярого крупную сумму денег для дальнейшей работы.

Майор Карпат вручил Коновальцу пакет с деньгами на съезде в Роттердаме. Коновалец не знал, что руководитель немецкой организации украинских националистов был давним агентом абвера. В пакет вместо денег была вложена бомба, которая разнесла Коновальца в клочья, когда алчный «пророк» попытался пересчитать куш.

В гибели «пророка» гитлеровцы обвинили коммунистов. Евгена Коновальца объявили «мучеником» украинского националистического движения. После его смерти Канарис заявил: «Мертвый полковник Коновалец полезнее рейху, чем живой…»

Место Коновальца занял Андрей Мельник. Но на эту же роль претендовал и Бандера. Он счел себя обойденным и вскоре, опираясь на оуновцев, недовольных Мельником, объявил себя вождем ОУН.

Бир, ходивший в любимцах у Мельника, тоже был недоволен. Его удачно начатая карьера не удалась. В сорок первом году, возглавляя сотню, он стрелял в спину советским солдатам во Львове и обратил на себя внимание Бандеры. Разницы между Мельником и Бандерой Бир не видел. Оба они рьяно служили Гитлеру. Но Бир видел другое: Мельник изображал из себя идейного наследника национализма. Бандера исповедовал жестокость, а это было понятнее и ближе Биру, поэтому, изменив Мельнику, он переметнулся к Степану Бандере.

Граница в тылу

Наступил март сорок пятого. Как и в минувшем году, пограничники, не зная покоя, гонялись за бандами. Трудное было время, но с весной люди связывали радость близкой победы над гитлеровской Германией.

…Шныриков шел следом за Варакиным по узкой горной тропинке. Они возвращались на заставу после очередной проверки службы нарядов.

Миновав большую ель, понуро свесившую чуть не до самой земли ветви, и пройдя еще десяток шагов, свернули по той же тропинке вниз. Шли не спеша, чуточку «ленивой» пограничной походкой, рассчитанной на многочасовые переходы.

Вокруг нависали горы с остроконечными, осыпанными снегом вершинами. Темные у подножия и серые, с пятнами зелени на склонах, они казались сказочными великанами, притаившимися у границы.

Николай шел, думая о том, что близок конец войне. Газеты полны сообщений о победном продвижении советских армий на запад, ближе к логову, фашистского зверя.

Обычно немногословный, Варакин разговорился.

— Важно, Шныриков, предвидеть события, — сказал он, продолжая начатый разговор, — а для этого что нужно?

— Знать врага, — не задумываясь, ответил Николай.

— Правильно! Надо постоянно изучать противника, его тактику, повадки и уметь делать выводы.

Старший лейтенант постоянно требует внимания к фактам, Николай знает это. С тридцать восьмого по сороковой он служил на границе под началом Варакина, тогда еще старшины.

В сороковом году старшина сверхсрочной службы Варакин был назначен командиром взвода лыжного батальона, сформированного из пограничников, водил их в тыл шюцкоровских войск. После рейда грудь командира взвода украсила медаль «За боевые заслуги». Теперь рядом с ней был орден Красной Звезды.

Вспомнилась, как провожал его домой после финской старшина Варакин: стоял на перроне невысокий, русоволосый, со смеющимися глазами, и, пока видно было, не уходил, махал рукой демобилизованным.

Кто мог подумать тогда, что четыре года спустя фронтовые дороги новой войны опять сведут их!

В ноябре сорок первого Шныриков, оборонявший Москву, прочитал в газете заметку о группе снайперов-пограничников Ленинградского фронта, истребивших более семисот фашистов. Группу возглавлял снайпер И. Н. Варакин.

Неужели он? Совпадала не только фамилия, но и инициалы. Того Варакина, его первого наставника и учителя в военном деле, звали Иваном Николаевичам. Сердце подсказывало — он. Старшина Варакин еще в мирное время считался отличным стрелком и участвовал во всех стрелковых соревнованиях. Правда, этот был младший лейтенант. Но звание могли присвоить…

Потом всю войну Шныриков ничего не слышал о своем командире и вот — встреча здесь.

Варакин, теперь уже старший лейтенант, приехал принимать вновь сформированную заставу. «Шныриков!»

Они обнялись. Вечером долго вспоминали товарищей.

Так началась опять их совместная служба. Шнырикову доводилось ходить с начальником заставы на проверку нарядов. Варакин проверял не спеша, обстоятельно, как и все, что ему приходилось делать. Эта черта в характере командира особенно привлекала Николая.

В отряде о Варакине говорили как о лучшем организаторе охраны границы. Уж кто-кто, а Николай хорошо знал, что пограничная жизнь, размеренная и четкая, несмотря на кажущееся однообразие, далеко не однообразна и требует сильной руки, хорошей организации.

…Варакин и Шныриков протиснулись сквозь ветви бука, сохранившие кое-где прошлогодние листья. Высушенные ветрами и солнцем, они отливали золотом. Горы окружали пограничников, нависали сверху, темнели внизу. На ветку старой ольхи спрыгнула любопытная сорока. Повертев головой и хвостом, она осмелела и резко клюнула красный, точно выкованный из меди, лист.

Сквозь вершины деревьев пробивалось неяркое солнце, его лучи растапливали, разгоняли серые клочья утреннего тумана, цеплявшегося за ветки кустарника.

— Красота-то какая! — не выдержал Шныриков.

Варакин глянул на высокого, подтянутого пограничника, не отрывавшего глаз от гор, и подумал: «Воистину красота природы сливается с красотой души человека». Он хорошо помнил Шнырикова — деревенского паренька, приехавшего в тридцать восьмом на границу. Только улыбка, понравившаяся тогда Варакину, осталась у парня прежней. А в остальном — другой человек. Духовно вырос Шныриков, окреп.

Снег в горах таял. Яркими пятнами зеленела трава.

— Альпийские луга, — показал вверх Варакин. — Оттуда берут начало реки. А левее и выше расселины — ворота ветров. Слабак здесь не выдержит.

У Николая с Карпатами были связаны свои воспоминания: под соснами и елями спят вечным сном однополчане. Взгляд отыскал на склоне гор среди камней прошлогодние окопы и дзоты, чернеющие среди молодой зелени трав. Память мгновенно оживила лица павших товарищей… Ему ли забыть Карпаты, Говерлу или вон ту гору со странным названием Поп Иван…

Здесь он прощался в прошлом году с фронтовыми друзьями. Те уходили дальше, на запад, он оставался в Прикарпатье охранять государственную границу.

Побежали пограничные дни и ночи, только более трудные, по-фронтовому напряженные.

С гор хорошо просматривалась контрольно-следовая полоса восстановленной границы. Рассекая лесной массив, она то исчезала в глубоких оврагах, то снова появлялась на противоположных скатах, взбираясь к линии горизонта.

— Здорово придумали КСП, — вслух сказал Шныриков.

— Колхозники подсказали, — отозвался Варакин. — Я не шучу, — добавил он, перехватив недоуменный взгляд Шнырикова. — Так и было. Кажется, в тридцать втором году. Прибежал на заставу колхозник: «Чужой прошел!» Его обступили: «Где? Кто видел?» А он: «Никто не видел, — наследил…» Оказалось, распахали они у самой границы участок под огород. На рыхлой земле и остались следы нарушителя…

Некоторое время Шныриков и Варакин шли молча.