Горный цветок - Алексей Высоцкий

Шныриков увидел рядом с начальником заставы бойца истребительного батальона Михаилу, приносившего саженцы, и понял: «Вот кто наших предупредил».

Отделение получило боевую задачу и выступило. Впереди шел сержант Коробской. Шныриков осторожно переступал через сплетения корней, продирался сквозь колючий кустарник. Рядом шагал Рудой.

— Догоним, — тихо шепнул Серега. — Михайло дал точное направление, далеко они не могли уйти.

Пограничники поднимались в гору уже около часа. Случайно зацепившись за корень, Николай упал. Затрещали сухие ветки, и сразу тишину леса вспороли автоматные очереди. Бандеровцы!

— Ложись! — крикнул Коробской, и Шныриков пополз влево вперед, занимая позицию с пулеметом.

Десятки вражеских автоматов решетили темноту беспорядочными очередями. Сомнений не оставалось: банда большая. Бир! Продолжая стрельбу, бандеровцы стали светить ракетами. Огонь усилился.

«Прощупать хотят, — подумал Шныриков. — Не поймут, много ли нас».

— Без команды не стрелять! — передал по цепи сержант.

Желтоватый лунный свет облил вершины деревьев. На землю упали тени. Шныриков заметил, что справа мелькнул силуэт.

— Огонь! — скомандовал Коробской.

Лес снова наполнился треском выстрелов. Враги залегли.

Темные фигуры опять поднялись и с дикими криками метнулись в разные стороны, пытаясь обойти пограничников.

— Гляди в оба! — крикнул сержант Шнырикову.

Николай увидел бандеровцев. Совсем близко, справа впереди! Повернув пулемет, дал прицельную очередь. Еще раньше полоснул автомат Сергея.

Атака захлебнулась. По Шныриков знал: сейчас она повторится.

Второй натиск начался несколькими минутами позже.

— Огонь! Плотнее огонь! — требовал сержант Коробской.

Шныриков понял: командир отделения хочет создать впечатление, что пограничников много.

Но хитрость не удалась.

— Бей комиссаров! — раздался хриплый бас. — Бей, хлопцы, их тута мало!

Враги снова пытались окружить пограничников. До полусотни, обойдя отделение Коробского, вышли с тыла.

— Отходить! — приказал сержант.

— Я прикрою! — вызвался Шныриков.

Коробской колебался.

— Отходите! — припав к пулемету, крикнул Шныриков.

— Гляди не задерживайся, — предупредил сержант.

Николай почти в упор расстрелял большую группу врагов, наседавших слева.

— Не отрываться, — повторил, уже отползая, Коробской.

— Сейчас! — Шныриков довернул пулемет на поднявшихся справа бандеровцев, но очереди не последовало. «Максим» молчал.

Задержка! Николай мгновенно снял крышку ствольной коробки, подаватель и, нажав на рычаг, хлопнул крышку на место.

Осмелевшие враги уже бросились на пограничника, когда длинная очередь ожившего пулемета, уложив бежавших впереди, снова прижала к земле бандеровцев. Дымящаяся гильза упала на руку Николая.

Пора! Он еще раз коротко полоснул огнем врагов и пополз назад, волоча за собой пулемет.

Здоровенный детина в остроконечной шапке, внезапно выскочивший из-за деревьев, выстрелил в пограничника из автомата. Шнырикова больно толкнуло в плечо и в голову. Он неловко дернулся, пытаясь подняться, и упал, зарывшись лицом в траву.

Плен

Очнулся он от резкой боли. Грудь и голову стягивали бинты. Попробовал шевельнуть рукой — не смог. Руки были крепко связаны за спиной.

Болезненно сжалось сердце. Он понял, что с ним произошло самое худшее.

Смерть не страшила Николая. Шныриков почему-то верил, что смерть обойдет его. Он просто не представлял, что перестанет жить. А если? Тогда он встретит ее как солдат. Но плен? Никогда! Он не допускал мысли о том, что может попасть в плен. Он был убежден, что этого произойти не может, даже в безвыходном положении. И вот…

Напрягаясь, пытался вспомнить, почему, при каких обстоятельствах он потерял сознание раньше, чем сумел воспользоваться тем последним патроном или гранатой, которые каждый солдат бережет для себя. Он лежал без движения, не открывая глаз, стараясь понять, как это произошло.

В сырое, пахнущее землей помещение просачивалась предрассветная свежесть. Шныриков чувствовал ее бодрящую чистоту. Вечер здесь, в горах, воспринимался иначе. Он знал уже и то, что где-то невдалеке, вероятно, не более чем в ста метрах от них, течет вода. Он угадывал ее близость по едва уловимому, но хорошо знакомому клокотанию в камнях. Николай прикинул, сколько километров отделяло район, где вчера они приняли бой, от ближайшей протоки или речки, чтобы узнать, как далеко враги ушли от места засады.

Да, не попади они вчера в эту ловушку, все бы сложилось иначе. Нет, численное превосходство бандеровцев его не пугало. Пограничники часто вступали в бой с крупными бандами, и ничего, обходилось. Глупо, очень глупо все произошло…

Шныриков застонал, открыл глаза.

— Очухался? — услышал он чей-то голос.

В двух шагах от него сидел, разбирая автомат, молодой чернобровый детина с яркими, будто накрашенными губами, в добротном, как у парашютиста, комбинезоне.

Красногубый безразлично повторил вопрос. Николай молчал, не сводя глаз с автомата.

«Немецкий», — безошибочно определил он и сразу вспомнил плотный огонь, встретивший их вчера. Да, враги, превосходившие их не менее чем в десять раз, по-видимому, все вооружены автоматами.

— Мы твоих товарищей, як цуценят, пораскидали, — будто угадав мысли пленного, усмехнулся бандеровец. — У нас сила, — похвалился он, ставя на место рожок с патронами.

«А Серега, наверное, считает, что я убит», — подумал Шныриков.

Конечно, на заставе поверили, что его уже нет, в живых. А он жив! Жив и лежит как чурбан, не в состоянии ничего сделать. В плену…

Шныриков закрыл глаза, чтобы не видеть красногубого и второго, долговязого бандеровца, вытянувшегося на соломе в углу.

Красногубый недоуменно уставился на пограничника, по-видимому, не сразу сообразив, что происходит. В следующее мгновение его лицо залила краска.

— Ты шо, подлюка, со мной говорить не хошь? — взорвался бандеровец. — А кто тебя, гада, перевязывал? Я! А ты еще морду воротишь? Да, кабы не я, ты бы, гад, кровью сошел, як свинья. Говори, подлюка, или пришью, як собаку! — Красногубый рванул на себя затвор.

Долговязый, как кошка, одним прыжком поднялся с соломы и отвел автомат в сторону. Теперь Шныриков видел его лицо, усеянное глубокими оспинами.

— Не чуди, — сказал долговязый. — Бир не любит, когда его не слухають. Ты шо, не чув? Може, хлопца до нас, у сотню?

— Я бы его, гада, у землю! — скривился красногубый.

— Може, и так придется, — философски изрек долговязый, — а может, и нет. Бир знае, шо робить, у него голова! Закури лучше. — Он достал пачку сигарет и, распечатав ее, протянул напарнику.

Ароматный запах защекотал в носу.

— Може, и ты закуришь? — спросил долговязый, заметив реакцию пленного, и подмигнул.

Шныриков не ответил. Курить хотелось очень. Но взять сигарету от них? Да еще после того, что он слышал? Это его, пограничника, комсомольца, собираются вербовать в банду!

А что, если…

— Развяжи руки, я закурю!

— О, це другой коленкор, — усмехнулся рябой. Он достал нож, болтавшийся на боку в чехле, и, нагнувшись над пограничником, перерезал веревки.

Глаза Николая на мгновение встретились с его тусклым, словно мертвым, взглядом. Шнырикову стало не по себе. Ему показалось, будто он встречал уже раньше этот леденящий кровь взгляд.

— О, теперь закури! — Долговязый достал пальцами с желтыми ногтями сигарету и протянул ее пленному.

Николай с трудом расправил затекшие руки, не торопясь, взял сигарету и, собравшись с силами, рывком сорвал с себя бинты.

Красногубый, внимательно наблюдавший за пограничником, гикнув, наотмашь ударил его прикладом. Двое навалились, сразу опрокинув на землю. Снова близкий к бессознательному состоянию, Шныриков отчаянно сопротивлялся.

— Дурень, — зло сплюнул красногубый, затягивая ему за спиной руки, — сдохнуть захотел? Рано. Пока нужен — не дадим.

«Пока нужен». Значит, специально не добили. Не дали умереть! Хотят получить сведения. Будут пытать…

Перед глазами возник образ деда, коренастого, с деревяшкой вместо ноги. На груди Георгий. Дед вынес бы и пытки. А он? Их может вынести далеко не каждый. Николай представлял себе это. Весной сорок третьего ему довелось видеть тело замученного гитлеровцами солдата. Старшина говорил тогда, что фашистов интересовали день и час нашего наступления. Того самого наступления, которого лишь немного не дождался замученный. «Опоздали на самую малость», — горестно заключил старшина.

Да, тот неизвестный ему, Николаю, солдат-пехотинец выдержал. Не сказал ни слова. А он?

Снаружи раздались шаги. В бункер спустился кто-то, наполнив землянку запахом пота и винного перегара.