Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабке - Габриэль Маркес

— Бедная моя девочка, — вздохнула бабка, — тебе до конца жизни не расплатиться со мной за такие убытки.

Эрендира начала расплачиваться в тот же день, когда под назойливый шум дождя бабка свела ее к щуплому и прежде времени овдовевшему лавочнику: его хорошо знали в пустыне как большого охотника до нетронутых девочек, за которых он платил не скупясь. На глазах у невозмутимой бабки скороспелый вдовец с научной взыскательностью осмотрел Эрендиру, оценил упругость ее ляжек, величину грудей, диаметр бедер. И пока не подсчитал в уме, что она стоит, не проронил ни слова.

— Она еще совсем зеленая, — произнес он. — У нее грудки острятся, как у сучки.

Он поставил Эрендиру на весы, чтобы цифры подтвердили eго правоту. Девочка весила сорок два килограмма.

— Красная цена ей сто песо, — твердо сказал вдовец. Бабка возмутилась.

— Сто песо за такую истоптанную курочку! — ахнула она. — Ну, любезный, у тебя, оказывается, нет никакого уважения к целомудрию

— Сто пятьдесят песо.

— Эта девочка причинила мне ущерба больше чем на миллион песо, — вздохнула бабка. — Если так пойдет дело, ей не расчитаться со мной и за двести лет.

— К ее счастью, — заметил лавочник. — При ней ее молодость.

Буря грозила разнести дом в щепки, и в потолке было столько дыр, что хлестало, как на улице. Бабка почувствовала себя совершенно одинокой в бесприютном мире крушений.

— Добавь до трехсот, — наседала она.

— Двести пятьдесят.

В конце концов сошлись на двухстах двадцати с харчем. Бабка велела Эрендире идти к лавочнику, и тот повел ее за руку в складское помещение, точно первоклассницу в школу.

— Я подожду тебя здесь, — сказала Старуха.

— Хорошо, бабушка, — проговорила Эрендира.

Склад мало походил на склад, что-то вроде навеса с крышей из сотлевших пальмовых листьев, на четырех кирпичных столбах, обнесенный глинобитной метровой стеной, которая нисколько не спасала от ненастья. На кирпичном выступе стояли кадушки с кактусами и другими колючками. Привязанный к двум столбам, болтался выцветший гамак, надуваясь ветром, словно парус рыбачьей лодки. Сквозь раскатистый свист грозы и обвальный шум дождя пробивались приглушенные крики, истошный вой, разноголосье катастрофы.

Войдя в эту жалкую постройку, вдовец и Эрендира едва удержались на ногах от удара косого ветра с дождем, который вымочил их до нитки. Они не слышали друг друга, и движения их сделались четче в реве неистовой стихии. При первой попытке вдового лавочника Эрендира заорала по-звериному и рванулась в сторону. Вдовец молча заломил ей руки за спину и поволок к гамаку. Изловчившись, она расцарапала ему лицо и зашлась беззвучным криком. А он в ответ влепил ей такую величественную пощечину, что она как бы оторвалась от земли, и ее длинные волосы зазмеились в воздухе. Вдовец взял ее под лопатки, не дав встать на ноги, резким ударом повалил в гамак и так прижал коленкой, что она не могла шелохнуться. Вот тут ее обуял ужас, она потеряла сознание и в каком-то забытьи увидела лунную бахрому рыбки, проплывавшей в грозовом воздухе. А вдовец тем временем сдергивал с нее одежду лоскутками, точно молодую траву, и эти тонкие лоскуты, подхваченные ветром, взвивались вверх, как разноцветный серпантин.

Когда в селении нe осталось ни одного мужчины, готового заплатить хоть самую малость за любовь Эрендиры, бабка повезла ее на грузовике в края контрабандистов. Они устроились в открытом кузове, среди мешков с рисом и банок с оливковым маслом, прихватив с собой остатки былой роскоши: спинку вице-королевской кровати, обгорелого ангела с мечом и еще какую-то дребедень. В бауле, на котором малярной кистью были выведены два креста, они везли кости Амадисов.

Прячась от неистового солнца под обтрепанным зонтом, бабка вся в липком поту, задыхалась от мучительной пыли, но даже теперь, попав в такую переделку, она держалась с победным достоинством. За стеной банок и мешков Эрендира расплатилась с грузчиком за дорогу и провоз вещей. Поначалу она яростно оборонялась, как в тот раз, когда на нее набросился молодой вдовец. Но у грузчика был совсем иной подход: он действовал не спеша, и умело взял ее лаской. Так что когда бабка после всех мытарств и жарыни увидела, что они наконец подъезжают к первому городку, Эрендира с молодым грузчиком безмятежно отдыхали от сладких утех за грудами банок. Водитель крикнул бабке:

— Вот здесь и туда дальше живут люди.

Бабка недоверчиво обвела глазами жалкие пустынные улочки селения, которое, может, было чуть больше того, откуда они уехали, но совершенно такое же унылое и неприглядное.

— Что-то не видать! — сказала она.

— Это территория миссионеров.

— Лично мне нужны контрабандисты, а не Божьи посланники, — буркнула бабка.

Прислушиваясь к их разговору, Эрендира сунула пальчик в мешок с рисом. Неожиданно она нащупала нитку и, потянув, вытащила длинное ожерелье из натурального жемчуга. Она держала его двумя пальцами, словно дохлую гадюку, а водитель тем временем выговаривал бабушке:

— Да что за небылицы, сеньора. Здесь и в помине нет контрабандистов.

— Как это нет! — ехидно усмехнулась бабка. — Расскажи кому другому!

— Ну ищите на здоровье, может, попадутся, — добродушно хохотнул водитель. — О них болтают кому не лень, а чтоб видеть — никто!

Грузчик, заметив ожерелье в руке Эрендиры, выхватил его и снова засунул в мешок с рисом. В эту минуту бабка, решившаяся все-таки остался в убогом городке, окликнула Эрендиру, чтобы с ее помощью слезть с грузовика. Эрендира поцеловала молодого грузчика второпях, но пылко и как надо.

Сидя на троне посреди пустыря, бабка следила, как сгружают ее имущество. Последним оказался баул с останками Амадисов.

— Ну и тяжесть! Внутри, случаем, не покойник? — усмехнулся водитель.

— Два покойника, — отчеканила бабка. — Так что обращайся с ними уважительно.

— Бьюсь об заклад — там две мраморные статуи, — хохотнул водитель.

Он без всякого почтения бросил баул в кучу с обгорелой, изломанной мебелью, а потом подставил старухе ладонь.

— А где пятьдесят песо?

Бабка кивнула в сторону грузчика.

— Твой работничек получил сполна.

Водитель озадаченно посмотрел на молодого парня, и тот согласно кивнул головой. Помолчав с минуту, водитель поднялся в кабину, где сидела женщина в трауре с малышом на руках, который безутешно плакал от нестерпимого зноя. И вот тут грузчик, человек весьма решительный и уверенный в себе, сказал:

— Эрендира, с вашего позволения, поедет со мной. Все будет честь по чести.

Девочка испуганно пролепетала:

— Я ни о чем таком не просила…

— Да я сам решил, это моя воля, — сказал грузчик.

Бабка оглядела его с ног до головы, но не уничижительно, а как бы прикидывая в уме: чего стоит подобная решимость.

— Лично у меня нет никаких возражений, — заявила она, — если уплатишь за все, что я потеряла по ее безалаберности… Восемьсот семьдесят две тысячи пятнадцать песо за вычетом четырехсот двадцати, которые она уже выплатила, итого, стало быть, восемьсот семьдесят одну тысячу восемьсот девяносто пять.

Грузовик рванул с места.

— Клянусь, я бы выложил эту кучу денег, кабы они у меня были, — с самым серьезным видом сказал парень. — Девочка того стоит.

Бабке пришлась по душе щедрость молодого человека.

— Возвращайся, сынок, когда разбогатеешь, — ответила она ласковым голосом. — А сейчас, милый, проваливай с Богом. Если по совести, так ты мне должен десять песо.

Грузчик на ходу вскочил в кузов и махнул рукой Эрендире, но она со страху даже не ответила.

На пустыре, где остановился грузовик, они возвели что-то вроде шатра из остатков восточных ковров и цинкового листа. Постелили на землю две маленькие циновки и спали всю ночь ничуть не хуже, чем в том мертвенно-лунном особняке, пока солнце, проникшее сквозь щели, не напекло им лица.

В то утро, против всякого обыкновения, бабушка сама занялась Эрендирой. Она разрисовала ей лицо, сообразуясь с тем стилем роковой, зловещей красоты, какой был в моде во времена ее молодости, потом приклеила Эрендире накладные ресницы и повязала на голове бант из органди, напоминавший большую бабочку.

— Ты страшна, как смертный грех, — задумчиво протянула бабка. — Но именно это и требуется, потому что мужчины мало что смыслят в женской красоте.

Сначала они услышали, а потом намного позже увидели, как устало ступают мулы по кремнистой дороге. Эрендира по приказу бабки тотчас легла на плетеную циновку в той позе, какую бы приняла молодая дебютантка перед поднятием занавеса. И тогда, опираясь на свой епископский жезл, бабка вышла и уселась на трон в ожидании первой добычи.

Путник оказался разносчиком почты. Ему было не больше двадцати, но выглядел он старше, как-никак солидная должность. Он был в хаки, в гетрах, а на голове пробковый шлем и за поясом — револьвер. Сидя на добром покладистом муле, почтарь вел в поводу второго мула, не такого ладного, навьюченного мешками.