День первый - Владимир Нечволода
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ба-а!..
И почему-то надел корявую шляпу, которую держал в руках.
Вот он здесь. Нахальный парень крутанул корытовскую шляпу, легонько прихлопнул ее. Потопал каблуком о палубу, послушал звук. Сел рядом со старпомом и игриво толкнул его плечом, как бычок на лужайке:
— Филоним? Где шеф?
— Ты кто? — оторвался Корпиков от разобранного на пряди каната и пожевал губами.
— Матрос Соломатин и матрос Пархомович. А это — Корытов — никто. Аромашевский скотник-самоучка.
Старпом долго простодушно глядел в черные бусинки глаз «самоучки».
Они друг другу не понравились.
— Команда? — Корпиков вздохнул, отложил работу, сдвинул шапку на лоб. — Капитан велел вам палубу убрать.
— Всю? — усомнился Соломатин.
— Всю-всю, — успокоил его Корпиков. — Потом переборки вымыть. Да красить зачнем. Как вон…
Алешка спрятался за трубу.
Соломатин поскоблил взглядом мостик, потом Корпикова.
— Кра-асить… А ты?
— А я помогу, если что…
— Сторожишь? Правильно. А переодеться не во что? Или домой сбегать?
— В красном уголке робы. Меряйте.
Ребята гуськом перешли к левому борту. Соломатин помял пальцами плечо Корытова:
— Тебе бы, Гена, такую работу — сторожить. А ты в рулевые подался. Угробишь нас на повороте.
Алешка слез со стремянки и на цыпочках перешел к краю мостика — послушать.
— Ну, какой ты рулевой? Рулевой должен быть находчив, силен, здоров. Возьми меня!
Алеша обежал веселым взглядом корабельные надстройки, над которыми уже парадно белела наполовину выкрашенная труба. Рубку кто-то привел в порядок раньше. Правда, вот здесь, у окна, надо мазнуть кистью по огрехам. А с верхней, дублерной, придется повозиться: стремянка не достанет. Алексей оглядел высокую, похожую на голубятню, надстройку. «Пожалуй, можно приспособиться. Сбоку достану со штормтрапа, а впереди… впереди…»
Ветер шевельнул приоткрытую дверь рубки.
«Как приоткрытую? Я же дергал ручку — заперто было… Да это же вторая — с другой стороны…»
Он оглянулся и юркнул внутрь. Здесь тоже все сияло. Аккуратно заткнутые за перекладину сигнальные флажки (его дело, рулевого), тоненько струилась сверху у смотрового стекла проволока от сирены, блестела свежей покраской тумба с рукоятками команд (полный вперед, полный назад…).
Давным-давно еще малышом он путешествовал на пароходе. В снах иногда всплывала огромная сеть, натянутая между берегом и черным бортом судна. Блестящие перила в извилистых коридорах, торжественная тишина ресторана, офицерский ремень (с помощью его и отцовского бинокля Алешка пытался из иллюминатора дотянуться до воды. Бинокль, наверно, откусили акулы, объяснял он папе потом)…
А более всего — легкое дуновение торжественной тревожной неизведанности. Оно жило в душе с той поры, прячась глубоко-глубоко, и лишь иногда вдруг поднималось, заполняло его всего. Газетное сообщение о нападении на Кубу, целинная медаль соседского студента, путаный свет хрустальной друзы в геологическом музее — нечаянно могли взбудоражить, наполнить смутной тягой дороги.
Таким же свойством обладало слово «нефть». Оно встало рядом со словом «рулевой» в объявлении о приеме ускоренные курсы при судоремонтном заводе. И Алексей, отчисленный из института, бездумно читавший подряд все рекламы, решился…
— Слушай, кореш, — Соломатин в незаправленной черной суконке походил на чугунную тумбу, которая как-то сразу пришлась к судну, переставляй ее туда-сюда — везде к месту. Рыжий чубчик широкой полоской венчал скуластое лицо. — Мы на носу приборку сделали. Пока все в угол свалили. Можно снести на берег. Палубу помыть бы.
— Уже? Ща-ас. — Корпиков затянул какую-то прядь, перекинул размочаленный кусок каната подобием хвоста и опять перетянул жгутом вокруг палки, — Держи швабру.
Тот мотнул головой:
— Не… Сереже Пархомовичу отдай. А я сам попробую. Брат у меня моряк. Учил делать. Как матери дома нет, так заставит швабрить избу раз пять. А потом покупай краску для ремонта. Где ее в деревне найдешь? Первый силач в Боровлянке…
Алексею оставалось докрасить небольшое рыжее пятно. А завтра, пожалуй, можно будет пройтись на второй раз. Хотя краска ложится густо и выглядит неплохо. Мостик же, некогда голубой, смотрелся замарашкой. «Его тоже сегодня успею заголубить», — решил рулевой. Легкая усталость давала понимание своей силы, едва тронутой в мышцах. Ее постепенное пробуждение наполняло радостью. Алеша отвязал от стремянки ведро и поставил на палубу. Сладко присел несколько раз. Причмокивая, как после приятного материнского пирожка со щавелем, обошел мостик.
«Тельник бы еще!.. Наказали: пусть, говорят, послужит — от высокомерия и джазовой дури избавится, а потом ждем в институте. Заносчив, — сказали на комитете комсомола. — Невыдержан… А ему еще год до службы. Школу-то закончил в семнадцать… Преподавателя, видишь ли, оскорбил… Подлюка он… Могли исключить из комсомола…»
Только теперь Алексей понял: да, могли.
У него задрожали руки. Потряс головой. Посмотрел на свое изображение в стекле: чуть курносое лицо, белый вихорок на затылке, кривая улыбка… «Мореход!»
Придумал: пойду доложу.
С кормы доносился неугомонный басок Соломатина:
— Спорим: я быстрее тебя швабру сделаю! Я — моторный. Вот ты надел облезлую шапку. У нас в Боровлянке такие на огородные пугала вешают. Надел и сидишь. Хочешь — я у тебя под носом чего-нибудь сопру, а ты не заметишь? Можно весь пароход разобрать и собрать, скажем, по частям на нашем озере. Вот смеху будет!.. Покажешь мне капитана или старпома. Чтобы я их оценил. Я, знаешь, с первого взгляда людей уважаю. Видишь, какие мускулы у меня? Брат культуризму учил. А капитана мне надо оценить, чтобы первым быть. И чтобы он меня понял. У меня кредо. Десятилетку закончил — мир посмотреть. Год на пароходе, год в геологах, год рыбаком, год в пустыне, год на Кавказе… Десять лет — десять профессий. Сила есть — везде сгожусь. На комбайне знаешь сколь трудодней заколачивал?! На машине тоже могу, только права милиция не дает. Я у них «газик» увел и девчонок всю ночь катал. Потом помыл, бензином заправил и у другой околицы поставил. Догадываются, а докажи! Подружки молчат. Меня на мякине не проведешь… Ты вот, поди, первый год в городе, — опять ворохнул оп Корпикова. — Говоришь смешно. Не как у нас в Боровлянке. Там все — «чо да ничо, да почо ты про чо». А ты — «сясть да памать»… Тоже капитана ждешь?
— Тожа, — согласился Корпиков.
— У нас матросить хочешь? Я бы тебя не взял.
— Почему? — удивился Корпиков.
— Разгон не тот, — туманно пояснил Соломатин. — А капитан молодой?
— А то….
— И старпом?
— А как я, — разулыбался Ионыч.
— Ты! Губа не дура!
Соломатин принялся за новую швабру. Получалось у него ловко.
— Старпом — кто? Как у нас завфермой. Все у него к рукам должно ирилипать, всякое дело на учете, все сыты, обуты и при трудоднях. Чтобы хитрый еще был. Хитрее меня. Чтобы я его после второго слова разгадывал, а он меня после первого. Я почему еще сегодня в матросы пошел? Первыми на нефть идем. Хочу посмотреть, какого цвета у людей слава. Может, на севере и останусь… А что? Я могу. Кредо у меня. А ты чо молчишь, Пархомович?
Сергей покраснел и еще больше ссутулился.
— Мне бы вечерку нынче закончить, сестренку из интерната забрать. А можно ее с собой на пароходе?
— Большая?
— Седьмой год. Как она там лето без меня будет?
— А родители?
Сергей отвернулся.
— Товарищ старпом! — раскатился с высоты Алешка. — Прринимайте рработу!
— Сейчас приду, — очень серьезно ответил Корпиков безо всякого акания и покосился на матросов. — Отдохнуть хочешь?
— Никак нет, — отчеканил Алексей. — Леера бы обновить и мостик.
Соломатина так и развернуло вслед уходящему Корпикову, губы вытянулись, из них колыхнулось неразборчивое:
— Тю-ю… а… о… ы…
Поднялись на палубу, и молчаливой веревочкой потянулись на выход машинисты. Колёк семенил в середке с безразличной физиономией и даже чуть отвернулся, проходя мимо. Лысоватый пожилой механик медленно кивнул им, и Сашка взлетевшей рукой отдал честь.
…Толя Шаликов — второй штурман. Толя Шаликов — гибкий стан танцора, карие глаза с поволокой и насмешливый тон вожатого над мальцами. После обеда, помахивая тонким серым плащом, он легко взбежал по круто вскинутым сходням, перекинул плащ из правой руки в левую, здороваясь с Корпиковым, закурил «беломорину» и кивнул на копошившихся на корме ребят:
— Салаги?
— Салаги, — усмехнулся старпом. — С гонором.
Толя попыхал папироской и фальцетом подозвал Корытова:
— Второй штурман Анатолий Спиридонович, — представился он. — Доложите, чем занимаетесь.