Знак убийцы - Вероника Руа

«А если Фред Хойл был прав?» Эта фраза была самой невероятной из всего, что он когда-нибудь слышал.

Всю ночь на борту «Боинга-737», который нес его в Париж, профессор Осмонд пытался работать. Но напрасно он стучал по клавиатуре своего ноутбука, его мысли все время возвращались к утреннему разговору, а взгляд обращался к небесному своду. Фред Хойл… В 1981 году этот американский астрофизик высказал гипотезу, согласно которой появление жизни на Земле произошло в результате падения метеорита на поверхность земного шара, метеорита, который, взорвавшись, расточил первые живые клетки, — и это произошло примерно три с половиной миллиарда лет назад. После публикации статьи Фред Хойл стал мишенью для бесчисленных нападок: его обзывали шарлатаном и фантазером, готовым утверждать невесть что, лишь бы заставить говорить о себе.

Сам Осмонд к подобным измышлениям испытывал только безразличие. Инопланетяне… это подходит для кино… И тем не менее… Лоик Эрван только что сказал ему, что метеорит с незнакомыми минералогическими компонентами, возрастом, по всей вероятности, в шесть миллиардов лет, содержит следы органических материй, из которых возникают живые организмы.

Такое открытие грозило поставить под вопрос все концепции возникновения жизни во Вселенной.

В эти же минуты самолет «Алиталии» оторвался от земли в римском аэропорту Фьюмичино, унося на своем борту мужчину лет тридцати, у которого тем же утром тоже состоялся удивительный разговор.

Однажды в коридорах обсерватории Ватикана прозвучали торопливые шаги. Одетый в строгую черную сутану отец Марчелло Маньяни торопливо направлялся в сторону кабинета приора Алессандро Ванореччи, спрашивая себя, по какому срочному делу его могли вызвать воскресным утром, когда он уже уходил из обсерватории. Несмотря на относительную прохладу в помещении, он, привыкший к неторопливому, размеренному и спокойному ритму жизни, присущему бесстрастным, уравновешенным людям науки, ищущим непостижимые истины, был весь в поту. Но записка приора Ванореччи гласила однозначно: «Соблаговолите прийти ко мне в кабинет в 10 часов. Дело исключительной важности».

У двери кабинета отец Маньяни, прежде чем постучать, на несколько секунд задержался, чтобы перевести дух и смахнуть капельки пота со лба. В ответ на его стук сразу же послышался строгий голос приора Ванореччи, приглашавший войти.

Отец Маньяни, как всегда, отметил про себя, что кабинет, в который он вошел, полностью соответствовал кабинету астронома, каким его представляли на гравюрах XVII века: мрачный, уставленный всякой всячиной, с огромным лакированным деревянным глобусом на массивной резной подставке, окутанный приглушенным светом из окон, затененных тяжелыми бархатными шторами. Приор стоял, прямой и важный, его седые волосы словно лучились в полумраке; он резко захлопнул книгу.

— Отец Маньяни, благодарю вас, что вы тотчас откликнулись.

— Прошу вас, святой отец.

Директор обсерватории Ватикана не любил досужих разговоров. Он сразу переходил к делу, что все еще заставало врасплох отца Маньяни, любителя витиеватых фраз и долгих философских отступлений от темы, свойственных ватиканским преосвященствам.

— Мы только что узнали, что Мишель Делма, директор Национального музея естественной истории в Париже, должен получить экземпляр абсолютно удивительного метеорита. Как утверждает наш информатор, он представляет огромный научный интерес.

По телу отца Маньяни от волнения пробежали мурашки. Такая новость не могла не воспламенить воображение любого астрофизика. Но приор Ванореччи не дал ему времени пуститься в рассуждения об огромных астрономических перспективах.

— Мы сочли, что это явление заслуживает нашего внимания. На наш запрос правительство Франции ответило благосклонно. Мы решили направить в Париж нашего самого замечательного представителя. Вас, отец Маньяни.

— Это большая честь для меня, святой отец. Благодарю вас.

— Не торопитесь благодарить. Эта миссия представляется крайне деликатной. Согласно первым анализам, похоже, этот метеорит содержит в себе следы бактерий экстремофилий.

Отец Маньяни на секунду опешил, потом расхохотался.

— Святой отец… Бактерии экстремофилий… Это несерьезно… Подобное мошенничество уже разоблачили несколько лет назад в Австралии. Оказалось — это обыкновеннейшая пыль, абсолютно земная.

— Больше пока я ничего не знаю. Но наш тамошний информатор утверждает, что эта гипотеза заслуживает того, чтобы к ней отнеслись со всей серьезностью. Дело интересует многих самых высоких деятелей Церкви.

Угловатое лицо отца Ванореччи приняло выражение удивительной важности, и улыбка Марчелло Маньяни угасла.

— Самых высоких… Вы хотите сказать…

Не отвечая, отец Ванореччи обратил взор в сторону окна. В ту сторону, где находилась самая высшая власть Церкви… К тому, чье имя не было надобности называть… Отец Маньяни вдруг почувствовал на своих плечах реальную тяжесть своей миссии.

Приор, как обычно краткий и точный, проводил его к двери, снабжая необходимой информацией:

— Вы покинете Рим сегодня вечером. Самолет в Париж в девятнадцать тридцать две. В гостинице на улице Амлен, в Восьмом округе, в двух шагах от резиденции папского унция, вам зарезервирована комната. — Когда отец Маньяни уже собрался открыть дверь, отец Ванореччи остановил его: — Еще я должен довести до вашего сведения, что профессор Питер Осмонд тоже приглашен для анализа этого метеорита.

— Питер Осмонд? Из Гарварда?

— Он самый. Как видите, дело принимает серьезный оборот.

Питер Осмонд… Отец Маньяни прочел все его книги: безусловный эталон. Ведь это он несколько лет назад разоблачил фальшивый австралийский метеорит, что тогда наделало много шума. Представитель Церкви вдруг почувствовал себя полным ничтожеством.

— Но, святой отец… Мне кажется, я недостоин…

— Спор бесполезен, и вы это знаете.

Отец Маньяни пытливо посмотрел на приора и подтвердил свое согласие легким кивком. Он был иезуит и твердо соблюдал два основных правила ордена: самоотречение в деле и подчинение вышестоящим. Отец Ванореччи открыл дверь и вздохнул:

— Я также должен предупредить вас, отец Маньяни, что то, о чем идет речь, выходит за рамки чистой науки. Наш информатор сигнализировал нам о присутствии в Париже одной персоны, к которой вы должны отнестись с подозрением. Вам надо быть чрезвычайно бдительным. Я полагаю, вы меня поняли?

Отец Маньяни был уверен, что эта миссия намного превышала его силы. Но таково было его добровольное служение: самоотречение ради воли Отца.

Воля Отца Всевышнего… Он почувствовал, что должен на несколько минут присесть на скамейку и обратить взор к большому куполу базилики Святого Петра, который высился в лазурном небе. Он закрыл глаза и попросил помощи у Неба…

И теперь, глядя в иллюминатор самолета, отец Маньяни вопрошал темноту. Он не был уверен в том, что задает себе те же вопросы, что и Питер Осмонд. Ни в том, что он надеется на такие же ответы.

ГЛАВА 4

Под лучезарным солнцем молодая женщина, одетая в бесформенную майку и болтающиеся шорты, бегом поднималась по аллеям, обсаженным кленами. Ее длинные пышные каштановые волосы колыхались при каждом шаге. На памяти ученого такого еще не бывало: служащая «Мюзеума» бегала трусцой в Ботаническом саду! Каждое утро! В хорошем расположении духа! Это зрелище повергало более чем просто в изумление.

Сразу уточним, что Леопольдина Девэр была принята на работу в «Мюзеум» только два года назад, время недостаточное для того, чтобы подняться по научной лестнице. Она еще не вполне свыклась с такими своеобразными обычаями среды, где малейший поиск растягивается на многие годы и где единицей измерения служит тысячелетие. Надо также отметить, что терпение не было в числе ее главных достоинств. Леопольдина Девэр была слишком молода и слишком динамична, чтобы благоразумно сидеть в своем углу: в свои двадцать восемь лет она не желала терять время. Каждый день был настоящей гонкой. В ее обязанности входила инвентаризация библиотек и архивов разных лабораторий, а эта работа требовала отличной физической подготовки. Она бегала из одного здания в другое, из библиотеки в центральный запасник, от архивов к экспонатам, из галереи ботаники к галерее сравнительной анатомии, считая, что целый батальон шутников постарался именно перед ее приходом все перевернуть вверх дном. И следовательно, ей требовалась солидная тренировка.

Следует добавить также, что у Леопольдины Девэр не было своего кабинета. За два года администрация оказалась неспособна найти для нее место, где она могла бы расположиться со своими делами. И в результате она оставляла свои сумку и куртку где придется, а потом весь день бегала из одного конца в другой по сорока гектарам городка и была убеждена — вполне логично, — что «Мюзеум» в целом и есть ее служебный кабинет. Такая ситуация подходила ей тем более, что у нее не было намерения обосноваться где-либо окончательно. Ни профессионально, ни сентиментально. Она должна была зарабатывать, чтобы оплачивать свое жилье и кормить кота Титуса, но самой ей нужны были только книги. Итак, она готова была работать столько, сколько нужно, и — ничего не поделаешь! — даже если заработная плата была отнюдь не сногсшибательна. Что же касается какого-нибудь поклонника… Да, Леопольдина не была слишком разборчива. Она много работала и, следовательно, не ждала очаровательного принца, просто надеялась встретить мужчину немыслимого и преданного, который ослепит ее своими необыкновенными подвигами. Только так!