Что такое историческая социология? - Ричард Лахман

идею от тех, кто пытается ее оспорить. Какое-то время я занимался поиском новой темы для исследований. Тогда Джордж Буш-младший стал моим интеллектуальным спасением. Когда я был аспирантом, я любил говорить, что и демократы, и республиканцы были партиями капитализма; только первые представляли умных капиталистов, а вторые — глупых. Буш, похоже, был воплощением моей старой остроты. Социологического исследования заслуживала не личная глупость или порочность Буша, а отсутствие вплоть до конца его президентского срока убедительного вызова его политике со стороны какой-либо значимой политической силы. Я помнил из своих исторических исследований, что в гегемонистских державах — от Флоренции времен Медичи до викторианской Британии — велись политические дебаты о том, как следовало отвечать на геополитические и экономические вызовы из-за рубежа. В большинстве своем эти дебаты разрешались в пользу тех элит, которые обладали структурной способностью отстаивать свои привилегии, и в результате эти политии шли по пути, который вел их к упадку. Неожиданно я нашел свою новую исследовательскую программу. Я мог заняться американским империализмом и тем, как немногочисленная элита сосредотачивает в своих руках все больше власти и богатства, политическими вопросами, которые как раз и привели меня в социологию.

Как и в случае с истоками капитализма, я вновь работаю над хорошо исследованной и широко обсуждавшейся темой. Но на этот раз я не ощущаю необходимости начинать с того, чтобы занять позицию по отношению ко всем дебатам вокруг этой темы, хотя мне есть что сказать о многочисленных триумфалистских, культуралистских и миросистемных интерпретациях американской гегемонии. Вместо этого я начал заниматься сравнительной исторической социологией, систематически сравнивая недавнее развитие Америки со структурными отношениями и причинными процессами, которые я встречал, занимаясь изучением предыдущих гегемонов. Модель конфликта элит, разработанная мной для понимания раннего капиталистического развития, пронизывает и мой анализ упадка.

Я испытываю смешанные чувства, работая над этим проектом. Как социолог, я чувствую, что мне представилась редкая возможность сидеть в первом ряду и наблюдать важную историческую трансформацию. В научных статьях, написанных мной, и книге, которую я пишу сейчас, предназначенных для социальных исследователей и историков, я пытаюсь рассматривать упадок Соединенных Штатов в более строгих аналитических терминах. В то же самое время как тот, кто прожил свою жизнь в демократии первого мира и кто хотел бы, чтобы его дети имели такую же возможность, я с ужасом смотрю на нынешнюю траекторию развития моей страны. Я ощущаю необходимость попробовать вместе с моими интеллектуальными коллегами обратиться к более широкой заинтересованной аудитории за пределами научной среды и подумать, как лучше всего действовать, чтобы использовать политические возможности, все еще открытые для граждан Соединенных Штатов. Хотя я понимаю, что в интеллектуальном отношении было бы нечестно отрицать структурные силы, способствующие геополитическому и экономическому упадку Соединенных Штатов, я не думаю, что рост неравенства и атрофия демократии неизбежны. Исторические отношения между упадком, общественным участием и неравенством не автоматически и не линейны. Меня все еще интересует понимание того, как этим сволочам все сходит с рук и какие стратегические возможности имеются для того, чтобы бросить вызов правлению элиты.

Благодарности

Я высоко ценю те полезные советы, которые были предложены Георгием Дерлугьяном, Роберто Францози, анонимными рецензентами и моим редактором в издательстве Polity Джонатаном Скерреттом. Я особенно благодарен Ребекке Эмай за ее подробные рекомендации по внесению исправлений.

Краткие фрагменты второй главы уже появлялись прежде в “Class Formation without Class Struggle: An Elite Theory of the Transition to Capitalism”, American Sociological Review, 5(3), 1990, p. 398–414; в “Comparisons within a Single Social Formation: A Critical Appreciation of Perry Anderson’s Lineages of the Absolutist State”, Qualitative Sociology, 25(1), 2002, p. 83–92; и в States and Power (Polity, 2010); четвертой главы — в “Comments: Book Symposium on James Mahoney’s Colonialism and Post-Colonial Development: Spanish America in Comparative Perspective”, Trajectories: Newsletter of the ASA Comparative Historical Sociology Section of the American Sociological Association, 23 (2), 2012, p. 22–24; и восьмой главы в States and Power (Polity, 2010) и в “Read This Book! The World Republic of Letters, Pascale Casanova”, Trajectories: Newsletter of the ASA Comparative Historical Sociology Section, 18 (1), 2006, p. 15–16.

ГЛАВА 1. КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Социология создавалась с целью объяснить феномен исторического изменения. Основатели социологии были убеждены, что время, в которое они живут, — это время социальной трансформации, не имеющей прецедентов в человеческой истории, и что для описания и анализа этого изменения, для объяснения его истоков и прояснения его следствий для человеческого существования нужна новая дисциплина. По словам Токвиля, «совершенно новому миру необходимы новые политические знания» (Tocqueville, [1835] 2003, р. 16; Токвиль, 1992, с. 30). У основателей социологии не было единого мнения относительно природы данного изменения и касательно того, каким образом эта дисциплина должна взяться за его изучение. Не было у них и уверенности в том, можно ли для выработки общей «науки об обществе» использовать те теории, которые разрабатывались ими для объяснения перемен их собственного времени. Как бы то ни было, все они — Маркс, Вебер, Дюркгейм и их менее именитые современники — видели в этой новой дисциплине, социологии, дисциплину историческую.

Социология с самого начала была исторической дисциплиной в силу тех вопросов, которые задавали ее основатели.

Для Маркса ключевые вопросы звучали так: что такое капитализм? Почему он занял место других общественных систем? Как он трансформирует то, как люди трудятся, воспроизводят себя (биологически и социально), приобретают знания и эксплуатируют природный мир? Какое воздействие эти изменения оказывают на отношения власти, господства и эксплуатации?

Вебер также задавался вопросом об эпохальных исторических сдвигах. Он стремился объяснить происхождение мировых религий, капитализма и рационального действия и хотел понять, как этот вид рациональности сказывается на осуществлении власти, на развитии науки (включая науку об обществе), религии и гуманитарных дисциплин, на организации труда, управления государством, рынка и семьи и на всем прочем, чем бы ни занимались человеческие существа.

Дюркгейм задавался вопросом о том, как разделение труда и исторический переход от механической к органической солидарности изменяет организацию работы, школ, семьи, сообществ и общества в целом и сказывается на способности стран вести войны[1].

Будучи с самого начала исторической дисциплиной, предмет которой составляла социальная трансформация в масштабах целой эпохи,