Последний Эйджевуд - Смолич Юрий Корнеевич

Обратимся к вопросу обороны, который приобретает особый вес в условиях сегодняшнего дня, когда мы ждем не позиционной войны, а войны против тыла, — войны химии и авиации. Первое, самое важное и самое главное — мы не знаем, какими именно газами противник собирается нас травить. Не знаем их формул, так что не можем разработать противоядие и свести на нет воздействие вражеских газов. Поэтому наша оборона в основном должна быть самозащитой. Перехожу к цифрам. Всю действующую Красную армию, то есть ту часть наших войск, что будет брошена в активную борьбу, на фронт, в наступление, мы можем одеть в защитные костюмы по образцу водолазных, непроницаемые для любых газов. Они защитят тело, легкие, глаза — короче, жизнь солдат — и таким образом дадут им возможность активно сражаться. Далее — тыл, где будет работать на оборону остальная часть организованного трудового населения. Наши заводы изготовили огромное количество противогазов, однако на все население совреспублик их не хватит. Их достаточно лишь для 60 процентов всего населения, иначе говоря — для 100 процентов трудящегося населения. Встает вопрос о принципе распределения: делить на всех или обеспечить только трудящихся, а нетрудовой элемент и враждебные социальные группировки обречь на уничтожение?

Главный инженер на минуту остановился и оглядел собрание, ища ответ в глазах присутствующих. Но фигуры коммунаров были неподвижны, и глаза смотрели спокойно.

Товарищ Ким выразительно взглянул на часы:

— У вас еще пять минут.

Главный инженер продолжал:

— Второе: пассивная оборона. Я говорю о подземных убежищах от газов. Центральная плановая комиссия, исходя в вопросе пассивной обороны из того, что воздушное наступление врага, его газовая атака будут направлены не на деревни, разрушать которые не в его интересах, а на административные и промышленные центры и индустриальные узлы, покрыла города и пригородные районы сетью подземных убежищ; они в определенной степени оборудованы технически и могут укрыть и защитить от газов значительное количество провианта и 60 процентов живых существ, то есть людей и домашних животных, а также обеспечить первую медицинскую помощь. Все шахты в горнодобывающих районах приспособлены к герметичному закрытию и на достаточно долгое время обеспечены кислородом в баллонах и воздухофильтрами для очистки поступающего внутрь воздуха от яда. Не обеспечены лишь отдаленные сельские районы, где, как мы надеемся, враг атаковать не будет.

Все оружейные склады, заводы, железнодорожные узлы и другие центры коммуникационного значения снабжены для защиты надлежащим количеством баллонов со специальным неядовитым газом; соединившись с воздухом, он превращается в дым, соответствующий по цвету общей окраске местности. Этим мы защитим их от налетов аэропланов и воздушных бомбардировок. Все. Я закончил.

Товарищ Ким встал и медленно оглядел присутствующих. Ему стал понятен немой вопрос всех.

— Ваш вывод? — обратился он к инженеру.

Главный инженер встал. Он не ожидал, что будет первым давать заключение. И его голос слегка задрожал:

— Зная боеспособность нашего врага, состояние его хозяйства… — он запнулся и пробежал глазами лица присутствующих. — Будучи уверен, что эта империалистическая война должна стать последней империалистической войной, и рано или поздно неизбежно перейдет в классовую, иначе говоря, гражданскую, то есть партизанскую… Я, тем не менее, хочу заметить, что трудно предугадать, за какой именно срок произойдет это превращение, и за это время…

Товарищ Ким нетерпеливо прервал:

— Короче.

Главный инженер набрал полную грудь воздуха и разом выдохнул.

— Приходится констатировать, что к войне мы не готовы и не выстоим против вооруженных сил буржуазных стран. Мы не можем воевать.

— Война, однако, уже объявлена, — криво усмехнулся Ким.

Главный инженер замолчал, — он не мог подыскать подходящий ответ. Товарищ Ким помог ему, взяв слово.

— Я считаю, что дискуссия в этом деле ничего не решит, — твердо бросил он. — Товарищ инженер, собственно говоря, нового сказал немного, — он только подвел общий итог того, что каждый из нас, так или иначе, знал. Учитывая, что мы в любом случае не можем отказаться от вызова, брошенного нам капиталистическим миром, и оттянуть войну до тех пор, пока не успеем подготовиться, что мы вынуждены воевать, я предлагаю, не теряя времени, перейти к обсуждению вопросов активной обороны и наступления.

Война объявлена. Враг хорошо понимает, что затягивать войну не в его интересах, что каждая минута задержки грозит ему опасностью восстания организованного пролетариата внутри страны, и поэтому постарается закончить войну как можно скорее. Он начнет ее немедленно и сразу бросит все силы, чтобы уничтожить нас быстрым наскоком. Возможно, на нас уже летит целая туча вражеских аэропланов с ядовитыми газами, и через несколько часов они зальют нас ядовитым дождем. Война будет короткой и жестокой. И мы должны выйти из нее победителями. Аlеа jacta est[2]!

III

МИТИНГ У СТАТУИ АРТЕМА

Дрожащими руками записывал Владимир стенограмму заседания Совета Труда и Обороны. Солнце поднялось уже совсем высоко, уже третий ролик был целиком заполнен непонятными иероглифами шифровой стенографии, а Владимир все не мог урвать ни минуты, чтобы отдохнуть и выпрямить согнутую спину и скрюченные пальцы.

Только в 12 часов товарищ Ким закрыл заседание СТО.

Несколько десятков машинисток наспех перепечатывали начало расшифрованной радиостенограммы, в то время как столько же шифровиков заканчивали расшифровку последнего ролика.

Инспектор радиостанции, бледный после бессонной ночи, крепко пожал Владимиру руку и быстро сказал:

— Идите, отдохните часок и приходите в окружком. Собираемся в час. Вот и повестка.

Владимир спрятал повестку и вышел на улицу.

Солнце ударило ему в глаза и заставило на мгновение остановиться.

Он словно окаменел — но не от солнечных лучей.

Владимир прислушался.

С далекой площади, из центра города доносился неясный шум. Гул рос и крепчал, медленно доходя до сознания остолбеневшего Владимира. Он уже отчетливо различал в нем отдельные звуки.

Это был гул многотысячной человеческой толпы, которая говорила, кричала, перекликалась.

Владимир бросился к центральной площади.

Площадь была запружена. Тысячи, десятки тысяч людей сгрудились на мостовой и роились, как насекомые. А над всеми величественно возвышалась каменная фигура Артема.

«Уже знают, — промелькнуло в сознании Владимира, — уже знают».

Какой-то товарищ, стоя на ступеньке у ног Артема, видимо, произносил речь.

Владимир не мог расслышать его слова, лишь изредка улавливал отдельные хриплые выкрики. Товарищ надсаживал грудь, становился на цыпочки, размахивал руками и, в конце концов, в последний раз хрипло сорвавшись, замолчал, погрозив кулакком в сторону запада.

Шум стих. Толпа угрюмо молчала. Только в передних рядах раздались неуверенные аплодисменты.

— Даешь империалистический мир! — громко крикнул охрипший бас неподалеку от Владимира и потерялся в сотне разнообразных выкриков, что сразу всколыхнули море затаившегося шума.

Владимир наблюдал. Он начинал понимать невнятное настроение толпы. Известие было слишком неожиданным, на него не успели отреагировать. Многотысячная толпа еще не осознала его истинного значения, не поняла смысла, — она была в смятении.

У ограды истерически плакала женщина. Очевидно, кого-то придавили. Но, прислушавшись, Владимир разобрал отдельные слова:

— Я не контрреволюционерка, я за нас… за советскую… разве я могу быть с ними… но что мне советская власть… когда меня завтра удушат газами…

— Эхе-хе… — вздохнул рядом безногий инвалид на костылях и приветливо улыбнулся Владимиру. — Когда мы в двадцатом году брали Перекоп…

— Всегда готов!.. — звонко прорезали воздух сотни молодых громких голосов и перекатились от края до края мощным «ура».