Нож-саморез - Иван Николаев

– Нельзя его выбросить. Он вернётся. Многие пробовали уже – никому не удалось. Ты думаешь – одна такая умная? Нет. Умные вон мальцу всучили, с себя неминуемую смерть сняли, а сами теперь тихо радуются, да наверно кисели попивают. И, поди, узнай кто такие!

Посидели молча.

– Давеча в Покровском на церкви вороны всей стаей на крест уселись, так крест-то и покосился, совсем набок склонился, вот-вот упадёт. Это ж знак плохой свыше нам дан! Все теперь об этом только и говорят. – Продолжала Наталья Тимофеевна. – Вот с Мити и началось!

Митька не знал – что и делать. Он неосторожно взял у незнакомца свёрток неизвестно с чем, а теперь, оказывается, это неизвестно что может его убить во сне. А если попробовать не спать? Сколько можно не спать? Ночь? Две? Три?

– Иваныч! – Не унималась беспокойная ключница. – А если пойти попросить кузнеца перековать ножик, а? В подкову, а?

Николай Иванович посмотрел на старуху добрым взглядом, улыбнулся самыми уголками рта, и сказал:

– Пошел тогда волк к кузнецу, и тот перековал ему голос из грубого волчьего в тонкий козий. Ты Натальтимофевна головой то подумай, у нас тут не сказки, у нас всё серьёзно. Как бы ты пришла к кузнецу, например к дяде Васе, и отдала бы ему этот ножик, зная, что как только кузнец заснёт, так ему и конец?

– Так нешто я бы ему не сказала? Сказала бы!

– Не сомневаюсь. А дядя Вася бы как обрадовался и у тебя ножик сразу хвать!

Наталья Тимофеевна шмыгнула носом, сморщилась, достала из кармана льняной лоскут, и принялась вытирать им слезу.

Николай Иванович между тем продолжал:

– Вот взял бы у тебя дядя Вася ножик, что бы ты утром его детям сказала? У него их пятеро. Кто теперь их кормить будет, а?

– Не знаю! – Заплакала Наталья Тимофеевна. – Как поступить – не знаю! Ты у нас умный, вот и думай.

– А чего тут думать-то? – Николай Иванович улыбнулся, поднялся, сделал три шага, остановился возле каменного столика, взял нож, потрогал большим пальцем лезвие. – Ну вот, теперь я стал хозяином этого самореза. Будем меняться. Кто не спит, того и нож. Договорились, Митя?

– Ага! – Митька, испугавшийся было, разом повеселел. Дядя Коля головастый, в обиду не даст.

Николай Иванович вернулся обратно в кресло, положил ножик на стол, посмотрел на Митьку.

– А скажи ка мне, Митя, что необычного или интересного случилось в твоей жизни за последние дни?

Митька задумался. Нет, ничего необычного не происходило.

– Может, встретил кого? – Подсказала Наталья Тимофеевна.

– Позавчера татары приехали, шатры на пустыре поставили. Мы с Васькой и Сонькой к ним ходили вчера.

– И что татары?

– Ничего. Баранину варили. Нам по куску дали.

– А я-то думала, чего ты за ужином так плохо пироги ел? А ты, оказывается, в гости ходил!

– По какому делу пожаловали? – Поинтересовался Николай Иванович.

– Там у них есть татарин молодой, так он свататься к кому-то приехал. Я не понял – к кому. Сонька с ними разговаривала.

– Понятно теперь зачем он монисту приносил. – Буркнул Николай Иванович.

– Уж, не за Семёна ли Васильевича доченьку Иринушку?! – Наталья Тимофеевна ахнула. – Час от часу не легче! Бабы в церкви сказывали, что свататься к ней едет царевич красоты неописуемой. Ан, поди ж ты, татарин!

Дверь отворилась. В кабинет вошел Прохор с охапкой дров.

Митьке Прохор не нравился: обычно хмурый, неразговорчивый, не душевный, не такой, как ключница, держал себя особняком. Даже за столом садился с краю, подальше от Николая Ивановича. Любую работу выполнял без огонька, как бы нехотя, но исправно.

– А ты думала, – с порога сказал Прохор, – царевичи только в ихних Европах бывают?

– Подслушивал, окаянный!

Николай Иванович негромко засмеялся.

– Наталья Тимофеевна! – сказал он.

– Да?

– Иди, на стол собери. Стемнело уже. Мите рано вставать – лучину щепать. А я ещё поработаю.

Было бы неправдой сказать, что Митьке после всего произошедшего легко засыпалось и крепко спалось.

Он долго ворочался, думал про татар, про княжну Ирину, про возок и руку, вручавшую ему свёрток с ножом, про Прохора, который подслушивал.

И уже когда глаза его стали закрываться, а сон укутывал своим мягким покрывалом, на улице вдруг что-то бабахнуло, наверно стрелецкая пищаль. Залаяли собаки. Особенно громко и басовито гавкал Полкан во дворе. По льду реки простучали копыта нескольких лошадей. Через некоторое время проскакали ещё, всадники громко кричали, ругались.

3

Накануне всех этих событий к Николаю Ивановичу приходила заказчица – женщина известная в Кемгороде, вдова купца – Матрёна Андреевна.

Колдовской угол в Кемгороде считался нехорошим местом. Слово-то какое интересное – «нехорошее»! Вроде, как и не плохое, но и не хорошее. Не то, чтобы обитатели колдовского угла пользовались дурной славой – нет, просто суеверие иногда брало верх над разумом и приличиями, и некоторые прохожие, бывало, останавливались, и потрясали кулаком, а то и плевали в сторону колдовского угла, называли здешних обитателей «злыми колдунами». А всё потому, что легче лёгкого свалить свои неприятности на колдунов, мол, они во всём виноваты. Никто близко к колдовскому углу избы не строил, на всякий случай. Поэтому с трех сторон его окружали пустыри, а с четвёртой – река Кема.

Чтобы взять, да и прийти сюда, обычному человеку требовалась некоторая смелость или же крайняя необходимость.

По соседству с домом Николая Ивановича жили Аарон Соломонович и Циля Хаимовна, содержавшие постоялый двор. Их дочь Сонька дружила с Митькой и Васькой.

Во втором ряду домов, сразу за постоялым двором, стояла избушка тёти Мани, сухонькой старушки, к которой обращались, если появлялась нужда вывести бородавку или приворожить парня. Кемгородцы считали тётю Маню хорошей колдуньей и нужды она не знала.

Дом Мирона Сергеевича и Оксаны Зотовны – Васькиных родителей – был отстроен заново года три назад, и выглядел новым. Оксана Зотовна колдовских талантов не имела, а вот Мирон Сергеевич умел общаться с усопшими. Иногда кто-нибудь заходил к нему спросить совета у предков.

Купчиха Матрёна Андреевна имела немалое состояние, восхищала мужчин своей внешностью и нарядами, и уже несколько лет жила без мужа. Разговоров вокруг неё ходило множество. Бабы судачили о том, кто в очередной раз к ней сватался, да получил отказ.

И вот эта самая Матрёна Андреевна, вся в золоте и слезах примчалась к Николаю Ивановичу на тройке, и умоляет его отремонтировать разбитое зеркальце, приговаривая при этом:

– Сам подарил, да сам и разбил!

Слёзы текут градом. Голос срывается на визг.

Наталья Тимофеевна, подметающая рассыпавшуюся золу возле печи, как бы невзначай интересуется:

– Да кто разбил-то?

Тут Матрёна Андреевна взяла себя в руки, вытерла слёзы, положила на столик рядом с разбитым зеркальцем шелковый кошелёк, туго набитый монетами, и сказала:

– Сделаете, Николай Иванович, ещё вдвое добавлю. – Встала, и, гордо подняв голову, вышла.

Митьке хотелось узнать – золото в кошельке, или серебро? Однако Николай Иванович взял кошелёк, и, не развязывая, опустил его в денежный ящик.

Митька впервые видел стеклянное зеркало, горожанки обычно смотрелись в гладкую серебряную или медную пластину, а в его родной деревне и вовсе пользовались ведром с водой. Прямоугольное зеркало купчихи размером с две ладони крепилось в дорогой и очень красивой серебряной оправе с витиеватой ручкой. Оправа сама по себе являла немалую ценность. Стекло всё покрылось трещинами, а некоторые мелкие кусочки и вовсе выпали.

Николай Иванович разложил вокруг зеркала свои белые камешки. Камешки светились.

– Действительно волшебное. Не подделка. Митя, подойди-ка!

Митька подошел, стал выглядывать из-за плеча.

– Подай инструменты.

Уже через мгновение ящичек с письменного стола переместился на каменный столик.

– Вот сейчас и узнаем, – сказал Николай Иванович, растягивая слова, – поможем мы Матрёне Андреевне быстро, или придётся хорошо и долго подумать.

Он, сложил свои камешки в мешочек, достал из ящика тонкую острую железку (Митька помнил название – ланцет), и стал выковыривать осколки зеркала, раскладывая их на каменном столике осколок к осколку в том же порядке как в оправе.

Под зеркалом, как оказалось, в оправу был аккуратно вставлен плоский гладко отшлифованный кусок дерева с вырезанным на нём затейливым узором. Николай Иванович погладил дерево большим пальцем, посмотрел на узор через увеличительное стекло, покачал головой.

– Подержи, – протянул оправу Митьке.

Вновь достал мешочек, разложил камешки вокруг зеркала. На этот раз камешки не светились.

– Видишь? Зеркало-то самое обычное. А теперь дай-ка оправу!

Оправа легла на столик. Камешки разместились вокруг, и стали излучать приятный мягкий свет.