Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет - Дэвид Гриффитс

Представленные в данном сборнике статьи тематически распадаются на две основные группы — работы, в которых автор пытается проникнуть во внутренний мир Екатерины II и через него понять мотивы ее политической деятельности, и внешняя политика России в период борьбы североамериканских колоний Британии за независимость. Несколько особняком стоит предисловие, написанное Гриффитсом к вышедшей в 1986 году книге его ученика Хью Хадсона-мл. «Подъем семьи Демидовых»{6} и посвященное дискуссиям советских историков о «генезисе капитализма» в России{7}. Казалось бы, задачей предисловия к книге молодого ученого должно быть пояснение читателю значения его работы. Но предисловие Гриффитса выполняет эту задачу лишь косвенно, являясь по сути самостоятельным исследованием, в котором прежде всего обращает на себя внимание доскональное знание автором советской историографии. Надо заметить, что если советские историки зачастую делали вид, что зарубежной историографии России не существует вовсе, то их западные коллеги внимательнейшим образом следили за всем, что печаталось в СССР. Детальное знание советской историографии, как легко убедиться, характерно для всех работ Гриффитса{8}, однако в данном случае речь идет к тому же о проблематике, находящейся, как может показаться, несколько в стороне от его основных научных интересов.

Предисловие Гриффитса к книге Хадсона — это взгляд американского историка на острейшую проблему советской исторической науки, остававшуюся таковой на протяжении всего времени ее существования. С одной стороны, очевидно, что ответ на вопрос о том, когда в России зародился капитализм, имел откровенно политическое значение, поскольку это был вопрос, принципиальный для создания концепции русской истории, которая соответствовала бы марксистско-ленинской теории (что само по себе имело важное идеологическое значение) и одновременно подтверждала бы правильность и научную состоятельность этой теории. Стремясь решить эту проблему, советские историки, таким образом, явно выполняли «заказ» коммунистической власти, но, с другой стороны, столь же очевидно, что сам факт попыток ее решения путем не прекращавшихся многие десятилетия научных дискуссий свидетельствует о том, что их участники вовсе не воспринимали свои споры как схоластические. Большинство из них искренне считали положения Маркса и Ленина реальным научным фундаментом своих исследований. Установление истины было для них не менее важно, чем для их партийных начальников, а сам дискутировавшийся вопрос воспринимался как реальная научная проблема, и ради ее решения велись серьезные исследования, результатом которых было введение в научный оборот значительного эмпирического материала[2].

Знакомясь с работой Гриффитса, нельзя не почувствовать, что он это хорошо понимал и к соответствующим научным изысканиям и интеллектуальным поискам своих советских коллег относился с очевидным уважением. Собственно, в этом ответ на явно напрашивающийся вопрос: зачем вообще американскому историку понадобилось читать все эти перегруженные цитатами классиков марксизма работы советских историков и тем более писать о них? При этом и сам Гриффитс, включающий марксизм в сферу своих научных интересов и явно хорошо знакомый с трудами Маркса и Ленина, несомненно, был в состоянии адекватно оценить существо спора. Однако показательно, что он предпочел воздержаться от каких-либо оценок, и если современный читатель и обнаружит в его тексте скрытую иронию, то это скорее общая особенность его авторского стиля: ироничная интонация ощущается в статьях Гриффитса по отношению и к Екатерине II, и Фрэнсису Дейне, и другим героям его исследований.

Перечитывая сегодня работы Гриффитса, легко поддаться естественному чувству горечи при мысли о том, на что были потрачены интеллектуальные усилия и драгоценное время нескольких поколений несомненно талантливых ученых, чьи труды напоминают поиски черной кошки в черной комнате[3]. Однако это не совсем верно, и предисловие к книге Хадсона, будучи своеобразной иллюстрацией к истории советской исторической науки (тем более ценной, что представляет собой взгляд со стороны, позволяющий лучше понять ее особенности), весьма наглядно демонстрирует, что и в СССР, попадая в поле исторической науки, даже откровенно идеологические проблемы становились ареной подлинно научных поисков. Это особенно важно в свете того, что в последние десятилетия советский период в истории исторической науки нередко представляется так, будто его не существовало вовсе или он был в интеллектуальном отношении совершенно бесплодным, не создал никакого нового знания, поскольку советские историки как борцы идеологического фронта лишь выполняли заказ коммунистической власти.

Для предисловия Гриффитса к книге Хадсона характерна не просто попытка пересказать содержание дискуссии советских историков о генезисе капитализма, но и стремление реконструировать и понять идейные основы взглядов сторон. Таким образом, в сущности, это работа не просто по историографии, но и по интеллектуальной истории. На этом же подходе основывается и весь комплекс работ американского историка о Екатерине II и ее политической деятельности.

Стремление проникнуть во внутренний мир Екатерины было для Гриффитса, как легко заметить по публикуемым в данном сборнике статьям, развитием подхода, на котором в значительной мере основывалось уже его диссертационное исследование. Надо при этом заметить, что в советской историографии серьезные исследования о начальном периоде истории русско-американских отношений стали появляться лишь со второй половины 1960-х годов{9}, а в американской, в зависимости от того, какие именно действия русских властей оказывались в центре внимания историков, традиционно делался вывод о том, что Екатерина либо поддерживала, либо, напротив, не поддерживала борьбу североамериканских колонистов за независимость, симпатизировала либо не симпатизировала им. Причем очевидно, что данный сюжет, менее чем какой-либо другой, мог избежать влияния идеологической борьбы периода «холодной войны». Гриффитс же фактически предложил рассматривать проблему в новом ракурсе — сквозь призму мира идей и представлений сторон. Он попытался реконструировать мотивы, которыми руководствовалось русское правительство и прежде всего сама императрица, причем не только мотивы чисто политические, связанные с конъюнктурными внешнеполитическими соображениями, но и идейные. Историк задался вопросом о том, каков был образ Войны за независимость в сознании Екатерины, воспринимала ли она ее как «бунт», подобный пугачевскому, как революционное движение или как борьбу за свободу, за реализацию принципов Просвещения. Полученные в ходе исследования результаты показали, что дело было не в симпатиях или антипатиях императрицы, которая явно не сумела оценить историческое значение происходящего и с точки зрения которой война в далекой Северной Америке имела значение лишь постольку, поскольку ослабляла Англию и предоставляла России большую свободу действий, но которая при этом была твердой сторонницей сохранения в Европе сложившегося политического порядка и баланса сил. Важное значение, как удалось показать Гриффитсу, имело и то, что у обеих сторон были весьма смутные и искаженные представления друг о друге, что ярко проявилось, в частности, в распространявшихся в Америке слухах о прибывающих на помощь англичанам русских полках. Много лет спустя подобный подход естественным образом привел историка и к вопросу об отношении Екатерины к Французской революции — вопросу, также связанному с многочисленными историографическими стереотипами. Примечательно при этом, что, как и в случае с Войной за независимость, историк рассматривает взгляды русской императрицы в развитии, причем не только констатируя сам факт их эволюции, но и обнаруживая причины, ее обусловившие. Важное значение в статье «Злодеи, фанатики, адвокаты: взгляды Екатерины II на Французскую революцию» имеет замечание Гриффитса о том, что само понятие «революция» в современном значении еще не было знакомо Екатерине, поскольку оно сложилось позже, как раз под влиянием событий во Франции. Реконструкция мира человека прошлого через его язык — еще одна особенность научного метода американского историка.

Почти не обращая внимания на сложившиеся в историографии стереотипы о любвеобильной, лицемерной императрице, провозглашавшей одно, а делавшей совсем иное, с самых ранних своих работ анализируя огромное письменное наследие Екатерины, Гриффитс пытался разобраться в том, как она мыслила, какими категориями оперировала и что в них вкладывала. Стоит отметить, что первоначально в своих оценках екатерининской России западная историография ориентировалась в основном на русскую дореволюционную историографию. Последняя, в свою очередь, была представлена преимущественно историками, принадлежавшими к либерально-демократическим слоям русской интеллигенции, в целом критически относившимся к русской монархии и соответственно оценивавшим ее политическую деятельность. Формирование нового, самостоятельного взгляда на этот период русской истории началось на Западе в 1960-е годы благодаря прежде всего работам Марка Раева, Роберта Джоунса, Дэвида Рансела, Джона Ле-Донна, Джона Александера в США{10}, Пола Дьюкса, Исабель де Мадариаги, Роджера Бартлетта в Великобритании{11} и Дитриха Гайера в Германии{12}. Решающую роль сыграл выход в свет в 1981 году фундаментальной монографии Мадариаги «Россия в эпоху Екатерины Великой»{13}, положившей начало новому этапу в изучении темы. Эта книга стала основой для новых направлений научных поисков и для появления как новых обобщающих трудов о екатерининской России, так и новых биографий императрицы{14}.