Форма жизни - Амели Нотомб

Сказать не могу, как меня порадовала статья из «Филадельфия дейли репорт». Я показал ее товарищам, и теперь они все хотят Вам написать. Я им сказал, что уже нет смысла, ваше американское турне закончилось: им ведь одного надо – чтобы в прессе про них написали.

Вы просите рассказать о себе. Мне 39 лет – в моей части я один из самых старых. В армию я поступил поздно, в 30 лет, потому что больше мне ничего в будущем не светило. Проще говоря, я подыхал с голоду.

Мои родители познакомились в 1967 году, во время знаменитого Summer of love[8]. Для них этот мой шаг был позором. А что делать в Америке, когда подыхаешь с голоду? Это я им и сказал. Они ответили: «Мог бы у своих стариков перекантоваться». А по мне, так позор сесть на шею родителям, которые перебиваются кое-как в пригороде Балтимора, держат автосервис. Там я вырос, и в родные места меня не тянуло. Балтимор хорош только для рока, а мне, увы, таланта не дано.

До 30 лет у меня были идеалы, мечты, я к чему-то стремился. Хотел стать новым Керуаком, но, сколько ни шлялся по дорогам под бензедрином, ни строчки путной так и не написал. Потом я накачивался спиртным, чтобы стать новым Буковски, и чуть вовсе не слетел с катушек. В общем, до меня дошло, что я не писатель. Попробовал заняться живописью – облом. Дриппинг[9] – это не так просто, как кажется. Актера из меня тоже не вышло. Жил я на улице. Я рад, что у меня был этот опыт. Ночуя под открытым небом, я многому научился.

В 1999 году я завербовался в армию. Родителям я тогда говорил, что ничем не рискую, ведь последняя война кончилась совсем недавно. По моей теории так выходило, что Gulf War[10] 1991 года угомонила мою страну надолго. А в мирное время, казалось мне, в армии не жизнь, а лафа. Ну, понятно, всякое творилось, то в Восточной Европе, то в Африке, да и Саддам Хуссейн никуда не делся из Ирака, но я не видел ничего угрожающего на горизонте. Верно, нет у меня политического чутья.

Жизнь военного – не мед, это я понял сразу. Муштра, дисциплина, команды, распорядок – я этого никогда не любил. Но все-таки я больше не был бродягой, вот что важно. Я уже знал, что для меня хуже: жизнь без крова, холод и страх – это первое, на чем я сломался. А второе – голод.

В армии кормят. Кормят качественно, сытно и бесплатно. Когда я пришел вербоваться, меня взвесили: 55 кило при росте метр восемьдесят. Думаю, там не дураки сидят, поняли, зачем я иду в армию. И точно знаю, что в этом я далеко не одинок.

Sincerely,

Мелвин Мэппл

Багдад, 21/02/2009

Да, с Corn Belt я промахнулась: Балтимор – это куда круче. Недаром кинорежиссер Джон Уотерс, по словам самих американцев, «король дурного вкуса», местом действия всех своих фильмов выбирает именно его. Это город, смахивающий на унылый пригород. Каков же тогда пригород Балтимора – мне страшно даже представить.

11 сентября 2001 года бедолага Мелвин Мэппл, надо думать, осознал свою ошибку. Нет, наше время никак не мирное. Голодный желудок дорого ему стоил.

Дорогой Мелвин Мэппл,

Спасибо за Ваше крайне интересное письмо. Я прочла его с удовольствием и теперь, мне кажется, знаю Вас лучше. Пожалуйста, продолжайте или, если хотите, расскажите еще что-нибудь из Вашей жизни.

Ваш друг

Амели Нотомб

Париж, 26/02/2009

Дорогая Амели Нотомб,

В армии нам платят немного денег. На мое жалованье я покупал книги. Чисто случайно мне попался Ваш роман, первый из переведенных в Америке, «The Stranger Next Door»[11]. Меня зацепило. Я раздобыл все остальные. Это трудно объяснить, но Ваши книги меня за душу берут.

Если бы Вы знали меня лучше, Вы бы поняли. Мое здоровье подорвано, я очень устал.

Искренне Ваш

Мелвин Мэппл

Багдад, 2/03/2009

Это короткое письмецо изрядно меня встревожило. Я могла себе представить, что причин для нездоровья в Ираке множество: использование в военных операциях токсических веществ, стресс, да и ранить в бою всегда могут. Однако я уже просила его рассказать о себе побольше – не умолять же, в самом деле! Подорванное ли здоровье ему помешало? Мне почему-то чудилось за его недомолвками что-то иное. Не зная, в каком тоне ему написать, я на этот раз не ответила. И, как оказалось, правильно сделала. Вскоре пришло новое письмо.

Дорогая Амели Нотомб,

Мне получше, и теперь я в силах написать Вам. Придется Вам объяснить: я страдаю недугом, все шире распространяющимся в контингенте американских войск в Ираке. С начала военных действий в марте 2003 года число больных удвоилось и продолжает неуклонно расти. При администрации Буша нашу патологию скрывали как подрывающую престиж американской армии. Теперь, при Обаме, о нас заговорили газеты, но пока, так сказать, шепотом. Вы, наверно, думаете, что речь идет о венерической болезни? Ошибаетесь.

Моя беда – ожирение. Это не от природы. В детстве и отрочестве я был нормального сложения. Взрослым, понятное дело, исхудал от нужды и лишений. Поступив в армию в 1999-м, быстро поправился, но еще не катастрофически: я был тогда изголодавшимся скелетом, которому наконец-то дали поесть досыта. За год я набрал нормальный для физически крепкого солдата вес – 80 кг – и без труда удерживал его, пока не началась война. В марте 2003-го я попал в первую партию войск, отправленных в Ирак. И вот там-то началось неладное. Я впервые на собственной шкуре испытал, что такое настоящий бой, когда рвутся снаряды и ползут танки, когда рядом разлетаются в клочья тела и самому приходится стрелять в людей. Я познал ужас. Есть мужественные люди, которым по плечу такое вынести, мне – нет. Кому-то это напрочь отбивает аппетит, но у большинства, в том числе и у меня, реакция обратная. Возвращаешься, натерпевшись страху, в растрепанных чувствах, диву даешься, что жив, и первое, чего хочется, когда сменишь штаны (свои в каждом бою уделываешь), – наброситься на жратву. Вернее сказать, начинается все с пива – тоже коварная штука для веса, пиво-то. Высосешь банку-другую, а там можно и чего посущественней. Гамбургеры, жареная картошка, peanut butter and jelly sandwiches, apple pie, brownies[12], мороженое – всего вдоволь, жри от пуза. И мы жрем. Столько жрем – с ума сойти. Мы как шальные. Что-то в нас сломалось. Не сказать, чтобы мы так уж любили поесть, нет, это сильнее нас, мы готовы обожраться до смерти, может быть, именно этого нам и надо. Поначалу некоторые потом блюют. Я тоже пробовал, но у меня не получилось, как ни старался. Это такая мука, живот, кажется, вот-вот лопнет. Клянешься себе, что больше ни за что, никогда, чтобы так не мучиться. А назавтра снова в бой, в заваруху покруче вчерашней, к этому не привыкнуть, живот крутит нещадно после вчерашнего, а надо стрелять и бежать, и хочется только одного – чтобы кончился этот кошмар. Возвращаемся мы – те, кому повезет вернуться, – пустые, будто выпотрошенные. И все по новой – пиво, жратва, и желудок мало-помалу растягивается до такой величины, что уже не болит. И те, что блевали, уже не блюют. И мы жиреем день ото дня, как свиньи. Каждую неделю приходится просить форму на размер больше. Неловко, но себя ведь не переделаешь. И потом, начинаешь чувствовать, что это тело вроде как не твое. Все это происходит с чьим-то чужим телом. И вся эта еда идет в утробу незнакомца. Поэтому мы и сытость чувствуем все меньше и меньше. И, стало быть, больше можем съесть. Мы не удовольствие испытываем, нет, – мы так гнусно утешаемся.

Удовольствие-то мне знакомо – с этим оно и рядом не стояло. Удовольствие – это нечто большее. Заниматься любовью, например. Мне это теперь не светит. Во-первых, кому я такой нужен? А во-вторых, я просто не могу. Попробуйте-ка хоть мало-мальски расшевелить тушу весом 180 кило! Прикиньте, в Ираке я набрал 100 килограммов. По 17 кило в год. И это еще не конец. Впереди 18 месяцев: я успею набрать 30 кило. И кто сказал, что, вернувшись на родину, я перестану толстеть? Я, как многие американские солдаты, страдаю булимией и не способен сблевать. При таких условиях похудеть практически нереально.

100 килограммов – это огромная туша. Я обзавелся огромной тушей за годы в Багдаде. Поскольку она стала моей здесь, я зову ее Шахерезадой. Это, конечно, нехорошо по отношению к настоящей Шахерезаде, которая была, наверное, стройной, как лоза. Но я все же предпочитаю отождествлять ее с одним человеком, а не с двумя, и с женщиной, а не с мужчиной, надо полагать, потому что я гетеросексуал. И потом, Шахерезада для меня – самое то. Ночи напролет она со мной разговаривает. Она знает, что заняться любовью я неспособен, и заменяет этот акт дивными историями – заслушаешься. Открою Вам мой секрет: только благодаря сказкам Шахерезады я выношу свой жуткий вес. Узнай парни, что я зову свои жиры женским именем, сами понимаете, что бы тут началось. Но вы, я знаю, меня не осудите. В Ваших книгах много толстяков, и никогда Вы не изображаете их людьми без достоинства. И герои Ваших книг тешат себя диковинными байками, чтобы жить дальше. Как Шахерезада.