Правдивая история про девочку Эмили и ее хвост - Лиз Кесслер

Что со мной!?

Я уже с трудом держалась на поверхности. На миг вода накрыла меня с головой. Вынырнув, я громко закричала, и Боб тут же кинулся в бассейн, прямо как был, в шортах и футболке.

— Ноги, — захлебываясь, пробормотала я. — Я их не чувствую!

Боб обхватил меня за талию своей широкой ладонью, приподнял лицо за подбородок и потащил к бортику.

— Не бойся, — сказал он. — Это просто судорога. Такое часто бывает.

Добравшись до края бассейна, мы присели на нижнюю ступеньку. Как только я частично выбралась из воды, странное чувство стало проходить.

— Ну-ка, давай посмотрим на твои ноги. — Боб пересадил меня на бортик. — Можешь поднять левую?

Я подняла.

— А правую?

Легко.

— Боль есть?

— Всё прошло, — честно ответила я.

— Значит, так и есть — обычная судорога. Посиди немного, передохни. Потом снова зайдешь в бассейн, если захочешь.

Я кивнула, и Боб поплыл к остальным.

Но всё дело в том, что, в отличие от Боба, я успела почувствовать и увидеть кое-что необычное. Я представления не имела, что это такое, но одну вещь знала наверняка — больше меня в бассейн ни за какие деньги не затащат!

Я еще долго сидела на бортике. Постепенно весь класс зашел в воду, и теперь все, включая Мэнди, весело плескались в бассейне. Но я даже близко к ним не подходила из страха, что на меня попадет вода и это повторится снова. А возвращаясь домой из школы, я вдруг испугалась, что упаду с мостков в море.

Такие мостки расположены вдоль всей пристани. Около наших пришвартовано еще три судна, не считая «Морского короля», — роскошный белый скоростной катер и парочка больших яхт. Но постоянно на них никто не живет.

Я осторожно ступила на мостки. На нашу яхточку с берега перекинута широкая доска. Когда я была маленькой, мама переносила меня через нее на руках. Конечно, это было много лет назад, я уже давно хожу по доске самостоятельно. Но только не сегодня.

— Мама, — крикнула я с мостков. — Я не могу перейти.

— Я опаздываю на занятия, — крикнула в ответ мама, поднимаясь на палубу в голубом атласном халате и с головой, обмотанной полотенцем.

Я застыла на мостках. Вокруг топорщились паруса и мачты многочисленных лодок. На «Короле» паруса были спущены, и мачта размеренно покачивалась вместе с яхтой. Солнце, отражаясь в иллюминаторах, слепило глаза. Поблескивали тонкие металлические поручни.

— Я боюсь, — сказала я.

Перевязав покрепче пояс халата, мама протянула мне руку.

— Ну, иди, я тебя поймаю.

Как только я дошла до конца доски, она подхватила меня и крепко обняла.

— Выдумщица, — сказала она и, взлохматив мне волосы, снова ушла в каюту собираться.

Мама постоянно ведет какой-нибудь кружок. Она работает в букинистическом магазинчике на набережной и там же проводит свои занятия. Вообще-то у них там довольно здорово. Недавно при магазине открылось маленькое кафе, где подают густые молочные коктейли с настоящими фруктами и вкусными шоколадными хлопьями. Я подозреваю, что кружки эти — всего лишь повод для того, чтобы встретиться и посплетничать с друзьями. Так или иначе, меня это вполне устраивает: на это время мама, по крайней мере, оставляет меня в покое.

Правда, в мамино отсутствие за мной присматривает Ясновидящая Милли — она работает на пристани гадалкой. Но мне с ней нравится. Время от времени Милли проводит со мной сеанс рэйки или шиатсу. А однажды даже погадала мне на картах — выпало, что я стану великой ученой и все меня будут прославлять.

На следующий день я получила пару за диктант и в наказание должна была в течение трех больших перемен переписывать его заново. Вот так Милли и гадает.

К счастью, этим вечером по телику шли оба ее любимых сериала; «Эммердейл» и «Жители Ист-Энда», так что ей будет не до меня. Вот и отлично: мне было необходимо посидеть и спокойно подумать. Во-первых, понять, что со мной случилось в бассейне. А во-вторых, придумать, как избавиться от плавания, пока это не повторилось.

Расхаживая по салону, я слышала, как мама поет, заглушая магнитофон: «Ты и вправду меня любишь? Ты останешься со мной?» Она всегда напевает, когда куда-нибудь собирается. Меня это не то чтобы сильно раздражает, если только она не начинает при этом еще и пританцовывать. Но сегодня мне вообще было всё равно, что она там делает.

Я уже попробовала ее осторожненько спросить, а обязательно ли мне снова идти на плавание, и она совершенно взбеленилась.

— Ты что, шутишь? — По ее тону можно было понять, что она-то уж точно не шутит. — После того, как ты мне всю душу вымотала с этим своим плаванием? Ну нет, ты уж, пожалуйста, продолжай ходить.

Я добрела до искусственного камина в углу салона, который называется у нас гостиной, и повернула в обратную сторону — при ходьбе мне лучше думается. Прошла мимо ободранного диванчика, застеленного большим оранжевым покрывалом. Туда — сюда, влево — вправо, скрип — скрип, топ — топ. Но в голову ничего не приходило. Совсем ничегошеньки.

«Признавайся поскорее, не могу так долго ждать», — пела мама в соседней каюте.

Тогда я заглянула на кухню — на кораблях она называется камбуз. Тут есть раковина, крошечный холодильник и плита, вокруг которой вечно скапливаются целые груды пустых коробок и бутылок, поскольку мама их не выкидывает, а использует для чего-нибудь еще. Камбуз расположен в самом центре яхты, напротив двери, ведущей с палубы во внутренние помещения. Сразу за дверью — пара деревянных ступенек, по которым надо спускаться очень осторожно, так как нижняя сильно расшатана. Лично я на нее вообще никогда не наступаю, а сразу перепрыгиваю с верхней ступеньки на пол.

Я прошла через кухню, а потом по коридору, который ведет к ванной и нашим каютам.

— Ну, как я тебе?

Мама вышла в коридор в новеньких джинсах «Ливайс» и белой футболке с блестящей надписью «Бэби» на груди. Всё бы ничего, да вот только я совсем недавно купила себе точно такую же футболку, и на мне она сидела гораздо хуже!

— Классно.

Больше я ничего не успела сказать, потому что в этот самый момент к нам громко постучались. Внешняя дверь приоткрылась, и внутрь просунулась голова мистера Бистона.

— Это я, — сообщил он, озираясь по сторонам.

Мистер Бистон — смотритель маяка. Он заходит к нам довольно часто, но я его почему-то боюсь. Умеет он как-то так глянуть на тебя краем глаза посреди самого обычного разговора. А глаза у него разноцветные, один — голубой, другой — зеленый. Мама считает, что ему одиноко сидеть у себя на маяке, глазея на море, то включая, то выключая прожектор, и общаясь с людьми только по радиосвязи. Поэтому он так часто и заходит к нам в гости. Она говорит, что с ним надо быть подружелюбней.

— Ох, мистер Бистон, а я убегаю на кружок. Милли вот-вот появится. Но вы загляните хоть на минутку, мы сейчас вместе выйдем и прогуляемся по пристани.

Мама убежала за курткой, а мистер Бистон зашел внутрь.

— Как поживаем? — поинтересовался он, искоса поглядывая на меня.

Рот у него был какой-то перекошенный. И галстук тоже. Во рту не хватало зуба, а на рубашке — пуговицы.

Я поежилась. Мне совсем не улыбалось оставаться с ним один на один, без мамы.

— Нормально. Спасибо.

— Вот и хорошо, вот и хорошо. — Он чуть прищурился, продолжая меня разглядывать.

К счастью, тут подоспела Милли, а потом и мама вышла.

— Я буду не поздно, милая, — мама чмокнула меня в щеку и тут же стерла поцелуй пальцем. — Пирог с мясом в духовке. Смотри, не забудь.

— Эмили, привет! — Милли вперила в меня внимательный взгляд. Она всегда так делает. — Ты чем-то встревожена и сбита с толку. Это видно по твоей ауре.

Такая внезапная проницательность как-то даже пугала.

Перекинув через плечо свою черную вязаную накидку, Милли отправилась ставить чайник, а я помахала рукой вслед маме и мистеру Бистону. Дойдя до конца пристани, мистер Бистон спустился на песчаный берег и свернул налево, по направлению к своему маяку. На набережной уже зажглись фонари, но свет их был едва заметен на фоне закатного оранжево-розового неба. Мама повернула направо, к магазину.

Я смотрела, пока они оба не исчезли из виду, и лишь после этого спустилась к Милли, уютно устроившейся на диване. Мы ели мясной пирог, поставив тарелки прямо на колени, и смеялись над дяденькой, который сбился, рассказывая о погоде на завтра. Потом начался «Эммердейл», и Милли тут же посерьезнела и зашикала на меня, чтобы я не мешала смотреть.

В моем распоряжении был целый час.

Я вымыла тарелки, отыскала в банке из-под джема, служившей карандашницей, пишущую ручку и вытянула из шкафа в гостиной листок маминой писчей бумаги сиреневого цвета, а потом закрылась у себя в каюте.

Вот что я написала: