Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

– Елизавета Андреевна, не переживайте Вы так. Элементы дислексии у мальчика присутствуют, но это не фатально. У некоторых детей мозг созревает мозаично. Одни участки быстрее, другие отстают. Отсюда неравномерное формирование психических функций. Успевает в одном, отстаёт в другом. Кстати, Вы знаете, что он у Вас изумительно рисует? – оживившись, польстил он, предлагая закончить спор миром.

– В коррекционный класс я сына не отдам!

– Ваш ребенок мешает учебному процессу, – поставила точку в разговоре председатель комиссии, – а уж отдавать или нет, решайте сами.

– Елизавета Андреевна, если нет церебрально-органического поражения мозга, как в вашем случае, то всё со временем образуется, – вновь вклинился психиатр. – задержка психического развития – это ведь не диагноз, а просто состояние детской психики между нормой и отклонением.

Он явно испытывал неловкость и, может быть, даже возражал против комиссионного решения.

Стучаться в закрытые двери и биться головой о стену Лиза не собиралась, но для себя решила: никаких психотропных препаратов. На семейном совете постановили: программу начальной школы Пашка будет осваивать дома, а потом появился выбор – как грибы после дождя, возникали частные школы, гимназии и лицеи, да и Пашка к этому времени социально дозрел.

Лиза отставляет кастрюльку с готовой овсянкой на холодную конфорку. Сын проснётся ровно в шесть тридцать – ни минутой позже. Его встроенный внутренний будильник действует безотказно в любых условиях.

Теперь контрастный душ. Она подставляет плечи и грудь под тугие обжигающие струи воды и быстро переключает с горячей на холодную, почти ледяную.

Миллиарды молекул, сохранившие память о своём кристаллическом прошлом, вонзаются в тело льдистыми иглами. Перед зеркалом задерживается дольше обычного – застывает нагая с крупными каплями воды на покатых плечах и придирчиво рассматривает себя: чуть припухшие веки, ещё незаметная постороннему глазу, но уже наброшенная легчайшая, невесомая паутинка времени. Всё то же, что и тринадцать лет назад, но со студенткой не перепутаешь. Слегка округлившийся овал лица за последний год стал ещё больше подчёркивать это странное сходство. Она пристрастно разглядывает своё отражение, и оно смущает её странной, почти мистической похожестью, которая с каждым годом проявляется всё отчётливей. Временами её просто бесит, когда кто-нибудь из студенток восклицает: «Ой! Елизавета Андреевна, а Вы знаете, что…». Лиза разглядывает своё отражение, и ей кажется, что она теряет себя, медленно, но неотвратимо превращается в другую – эту знакомую всем незнакомку. Сквозь шум работающего фена она слышит, что Пашка проснулся и пыхтит на самодельном турнике, устроенным для него дедом в дверном проёме из обрезка водопроводной трубы. Привычными движениями Лиза закалывает в элегантную «ракушку» послушные пряди тёмно-русых волос и бросает беглый взгляд на часы – ещё есть время побыть с сыном. Он выходит из дома на полчаса позже, а у неё дорога до клиники занимает почти час. Хорошо, что сегодня суббота и не надо штурмовать автобус, переполненный в будни.

– Мам, кажется, я научился управлять временем, – торжественно сообщает Пашка за завтраком.

– Приятно слышать, что ты наконец-то организуешь свой день. Масло в кашу не забудь положить.

– Ну мам, я совсем про другое. Кажется, я научился замедлять время.

– Ммм… интересно, расскажи, – рассеянно говорит она и идёт к холодильнику: достаёт сыр, ищет в столе сырный нож, нарезает почти прозрачные ломтики, как он любит, делает бутерброды.

– Ну, слушай. Наконец-то я понял, как надо брать резкую подачу на корте. Главное, сосредоточиться только на мяче и полностью отвлечься от всего остального. Только мяч и ты, и неотрывно следить за траекторией полёта. Как бы фиксировать его в каждой точке. Представляешь, он тогда не летит, а плавно плывёт, как в замедленной съёмке. Я могу его замедлить, если захочу!

– Паш, а ведь, наверняка, уимблдонские чемпионы об этом давно уже догадались? – улыбается Лиза, подливая в чашку остывший кофе.

– Я, между прочим, со своим новым подходом позавчера выиграл три гейма у Дениса, – обижается Пашка.

– Поздравляю. Кстати, я где-то читала про это. Мухи и мы…

– Да! Да! Да! По-разному воспринимаем время.

– …И поэтому так трудно прихлопнуть муху газетой.

– Точно! – оживляется сын.

– Паша, мне пора, – прерывает она разговор, – и не забудь, сегодня я дежурю. После школы сразу к бабушке и деду. Созвонимся?

– Мам, а может и ты завтра с нами на лыжах? – его голос подозрительно вибрирует, а Лиза чувствует вину перед сыном.

– Вряд ли успею, но торжественно обещаю: не брать по субботам дежурства!

– Мама! Подожди!

Она застёгивает сапоги. Пашка топчется рядом, потом неловко обнимает её, уткнувшись лбом в живот, как раньше, когда не хотел отпускать на работу.

– Паша, ну ты что? Ну-у совсем как маленький. В воскресенье сходим вместе в кино. Идёт? До завтра? – Лиза чмокает его в лоб и мягко разжимает ладони. В дверях она оглядывается и на мгновение рядом с сыном ей опять чудится лицо седовласого старца из её сна: высокий благородный лоб и густые брови вразлёт – два крыла серебристой птицы.

– До завтра-а-а! – несётся следом Пашкин голос, пока она сбегает вниз по истёртым ступенькам подъезда.

Глава вторая

Лиза

ТОМСК. МАРТ 1993 ГОДА

Сколько же раз будет ворошить она потом застрявшие в памяти подробности этого дня?

Приближение весны легко угадывается по сугробам, осевшим грязными глыбами по обочинам дорог, да едва уловимому запаху, присущему только этой поре. Холодный воздух насыщен влагой и непривычно чист. Пахнет то ли талым снегом, то ли озоном. В семь утра ещё по-зимнему тускло, но на востоке сквозь жидковато-серую облачность робко пробивается оранжевый диск. Днём, скорее всего, распогодится и явится слепящее мартовское светило – на этот случай у Лизы всегда при себе солнцезащитные очки. Когда-то давно ей казалось, они придают загадочность, а потом поняла, как удобно за ними прятаться от любопытных глаз. Тёмные очки создают надёжную иллюзию защиты, и она их обожает.

Зимой к автобусной остановке и Лиза, и Пашка ходят через городской парк вдоль Белого озера – так короче. Да и не только они. Девственно-нетронутая в начале зимы пуховая поверхность озера к началу весны покрывается густой сеткой тропинок, сокращающих путь. Ледяные скульптуры снежного городка уже поплыли под лучами весеннего солнца, превратившись в бесформенных истуканов. «Как половецкие идолы-обереги», – всякий раз думает Лиза, проходя мимо. Рядом с крещенской купелью, вырубленной крестом, тянется длинная ледянка, раскатанная детьми до зеркальной глади, и Лизе безумно хочется прокатиться по ней, стоя на ногах и балансируя руками, как в детстве. Она оглядывается – убедиться в отсутствии свидетелей, разбегается, но замирает у самого края, заметив в конце ледяной дорожки щелевидную полынью.

По субботам на автобусной остановке в такую рань малолюдно: несколько студентов, хмурых от недосыпа, и юная мама с ребёнком в ярко-красном комбинезоне. Малышу не больше двух. Одной рукой он цепляется за мать, а другой тянется к земле за выброшенным пакетом из-под сока.

– Я куплю тебе новый, – уговаривает она его, но упрямец отстаивает своё Эго пронзительным криком: «Хочу этот!». Лиза подмигивает малышу, и он отвлекается – замирает. Несколько секунд разглядывает её, потом одаривает обезоруживающе-искренней улыбкой младенца.

Из-под неплотно прикрытой крышки люка теплоцентрали клубится густой пар. Бездомный пёс, свернувшись калачиком, греется в обманчиво-приветливом облаке влаги.

В автобусе по давней, уже и не вспомнить, когда появившейся привычке Лиза планирует предстоящий день. С утра занятия со студентами, потом осмотр с интернами сложных пациентов, после четырёх – дежурство. Если повезёт и поступивших по «скорой» будет не слишком много, может, удастся выкроить время и для статьи, надеется она. Профессор вчера напомнил, что поджимают сроки. Это будет третья её публикация в американском «Heart Yornal», а в июле она приглашена с докладом на симпозиум в Цюрих. «Если ничего не случится», – вспыхивает на мгновение и тут же гаснет осторожная, скорее, суеверная, мысль.

Центральный вход в клиники института по выходным закрыт. Она проходит через приёмный покой в цокольном этаже. Кафельные стены больничного коридора сливаются с матово-белым куполообразным, как яичная скорлупа, низким потолком. Здесь обитают кухонные запахи из пищеблока: сладковатые и отвратительные до тошноты. Она задерживает дыхание, ускоряя шаг, почти бежит мимо. В памяти всплывает подвальное помещение четырёхэтажного особняка в стиле «советский ампир», что на проспекте Кирова, куда её, беременную третьекурсницу, вызывал следователь томской «Лубянки». Приглашённых сюда часами выдерживали под дверью кабинетов. Стены длинного коридора, окрашенные в густо-фиолетовый, в холодном свете люминесцентных светильников создавали необходимую степень тревоги и страха. После третьего допроса Лиза приняла взвешенное решение и вышла замуж за Мишку. Видимо, это послужило доказательством её непричастности, хотя она лишь догадывается – к чему. Больше её в это учреждение не вызывали. Всё давно в прошлом, но почему-то возникает смутное, необъяснимое беспокойство.