Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

Через зонд, установленный в бедренной артерии, Степановой вводят контраст. На фоне стройного позвоночного столба гибким, раздвоенным хвостом саламандры пульсирует брюшная аорта. Вот подвздошные, вот верхняя брыжеечная, селезёночная… Просвет аорты и всех крупных артерий идеально ровный.

– Ей можно только позавидовать. Ни одной атеросклеротической бляшки. Вы гляньте – какая красота, – любуется изображением Антон, а Лиза с Сергеем переглядываются – картинка на экране их скорее огорчает, чем радует. Причина приступообразных болей остаётся неясной. Диагноз Степановой опять зависает.

– Антон Васильевич, дорогой, – говорит Лиза, – но у неё же классическая «angina abdominalis»4. Приступообразный болевой синдром на высоте пищеварения, эффект от нитроглицерина…

– Вы же видите, Елизавета Андреевна, – он пожимает плечами, – эндотелий5, как стёклышко.

– Ну что? В понедельник к психиатру? – спрашивает Сергей. Едва заметная ирония в голосе выдаёт скрываемое самодовольство – он давно настаивает, что у Степановой банальный истерический невроз.

– Ну, давайте повернём в сагиттальную плоскость, вот так, хотя, если бляшек здесь нет, то значит, их и нигде нет, – ворчит Антон, взглянув в расстроенное лицо Лизы, и касается пальцем красной кнопки на сливочно-кремовой панели ангиографа. Изображение разворачивается на девяносто градусов, и на экране возникает совсем коротенький – всего-то в два сантиметра, не больше – чревный ствол. Он, как пенёк, давший по весне поросль, ветвится артериями, питающими печень, желудок, селезёнку, и явно сужен в центре. Напоминает песочные часы с тонкой струйкой сочащегося контраста. Лиза припадает к монитору. Скорее всего, это не атеросклеротическая бляшка, но ясно одно: из-за него и страдает кровоснабжение органов брюшной полости у Степановой. Лиза торжествующе улыбается Сергею и Антону – она оказалась права. Кратковременная радость, как от пятёрки на экзамене.

– Можем прямо сейчас увеличить просвет. Ну что? Баллонируем?6 – предлагает Антон.

Лиза, помня скандальный характер пациентки, не торопится. Пусть решит сама. Возможно, ей предложат стентирование7 поражённого сосуда, но это уже забота хирургов, а Лизе достаточно и скромного терапевтического счастья – правильного диагноза.

Она договаривается о переводе Степановой в отделение сосудистой хирургии и торопится в приёмный покой – двадцать минут, как началось дежурство. Пациентов пока нет. Она возвращается в ординаторскую, намереваясь позвонить домой, но дежурная медсестра Анечка сообщает: у пациентки из восьмой палаты, попавшей в клинику после двух обширных инфарктов, очередной приступ пароксизмальной тахикардии. Лиза назначает изоптин внутривенно, и горбатая линия на мониторе в течение минуты принимает форму нормального синусового ритма. Ухоженная семидесятилетняя дама со следами яркой помады на увядших губах (язык не поворачивается назвать её бабушкой), в накрахмаленной белоснежной сорочке, отороченной изысканными кружевами, устало улыбается в знак благодарности. Кивнув в ответ, Лиза направляется к выходу, но не успевает выйти из палаты. Оборачивается на хрипящий звук за спиной – женщина лежит, запрокинув голову, с неестественно задранным подбородком. Соседки одна за одной выскальзывают в коридор. В дверном проёме испуганно таращится третьекурсница Анечка, подрабатывающая в клинике по ночам медсестрой.

– Дефибриллятор в палату! Да шевелись же ты! Реаниматоров зови!

Удар кулаком по грудине. Ещё раз. Ещё! Бесполезно. На кардиомониторе ни единого всплеска жизни, ровная прямая зелёная линия. Ещё удар! Ни единой зазубрины! Прямее не бывает! Чё-ёрт!

Кровать под умершей (ещё не труп, не покойница – и у неё, и у Лизы в запасе целых пять минут) допотопная, с провисшей панцирной сеткой. Господи! Когда же наконец заменят эту рухлядь?! Нужна твёрдая основа!

Вместе с Анечкой они стаскивают на пол невероятно тяжёлое тело сухощавой на вид женщины. Мешают каблуки. Лиза отбрасывает туфли в сторону, опускается на колени. Запрокинуть голову… Выдвинуть челюсть… Зафиксировать язык…

Глубокий вдох и глубокий выдох в зияющий мокрый рот. Вдох… Выдох… Пять надавливаний на нижнюю треть грудины, опять вдох и выдох. И вновь пять нажатий… Руки прямые. Вдох… Выдох… Помада кровавым пятном расползается по холодному старушечьему лицу. «Смерть вовсе не церемонится с возрастом», – между очередным вдохом и выдохом успевает подумать Лиза.

– Где дефибриллятор?! – кричит медсестре.

Та накидывает на рот реанимируемой влажную марлевую салфетку. Лиза, подавляя запоздалую волну брезгливости, морщится: «Фу ты, чёрт!»

Ещё вдох и пять надавливаний… Медсестра со второго поста подкатывает дефибриллятор. Электроды на грудину… Разряд! Ждём. Есть! Есть ритм!!! Женщина открывает глаза. Не прошло и пяти минут.

Она сидит на коленях, оттирая с лица спиртовой салфеткой чужую помаду, наблюдая, как парни из реанимации укладывают пациентку на носилки, подсоединяют капельницу. Один из них шутит:

– Скоро нас без работы оставите.

– Вряд ли, – говорит она безучастно.

Пациентку увозят в палату интенсивной терапии, Анечка сообщает, что Лизу ждут в приёмном.

Шестидесятилетнего главного бухгалтера химкомбината доставляют с гипертоническим кризом прямиком с производственного совещания. Он все ещё под впечатлением разговора с новым директором.

– Вы только представьте себе, этот мальчишка, молокосос, понимаете, пацан сопливый говорит мне, что он, видите ли, не нуждается больше в моих услугах, – осклабив рот в асимметричной улыбке, бухгалтер ищет сочувствия у Лизы. Слабеющими пальцами удерживает её руку.

– Кто он такой, позвольте Вас спросить? Я на комбинате, можно сказать, сорок лет верой и правдой… Когда этого сосунка ещё и в проекте не было…

Криз купируется быстро, но из-за сглаженности носогубной складки и отклонения языка главного бухгалтера («Теперь-то уж точно бывшего», – думает она) госпитализируют в отделение неврологии с ишемическим инсультом. «А виноват ты, бедняга, лишь в том, что достиг пенсионного возраста», – сочувствует Лиза.

Затем привозят ещё троих, потом её вызывают на консультацию в хирургию. По пути на пару минут она забегает в палату к Степановой – проведать после ангиографии, а после двенадцати ночи возвращается в ординаторскую.

Глава третья

Звонок

ТОМСК. МАРТ 1993 ГОДА

Она ещё на лестнице слышит, как надрывается телефон в ординаторской. Пронзительный трезвон не прерывается ни на секунду. Лиза ускоряет шаг, протягивает руку к трубке, но в последний момент замирает в нерешительности. Ей кажется: чёрный кусок пластмассы, дребезжащий сейчас на потёртой крышке письменного стола, таит в себе что-то непоправимое.

– Лизонька, ты только, пожалуйста, не волнуйся. Ничего страшного не случилось… – мама замолкает, подбирая нужные слова, – просто Паши до сих пор нет дома.

Голос матери необычайно тускл. «Из-за отсутствия интонаций», – машинально отмечает Лиза.

Она опускается на край стола. Прижимает к уху телефонную трубку и молчит.

– К шести он не вернулся. Мы забеспокоились. В школе сообщили, что ушёл после занятий вместе со всеми. Ваш телефон не отвечал, поэтому поехали на квартиру. Думали, может, он домой вернулся, – мама продолжает говорить всё тем же бесцветным голосом.

«Чтобы не выдать смятение», – понимает Лиза. Ей хочется заткнуть уши и перекрутить минувший день назад, как магнитофонную ленту в старом кассетнике, но она делает над собой усилие. «Всё хорошо, – говорит она себе, – возьми себя в руки. Пашка просто задержался у друзей».

– Кому звонили?

– Да всем: и Денису, и Славику, но ребята давно дома. Видели, как Паша сел в автобус сразу после занятий, – Лиза слышит, как вибрирует от сдерживаемых слёз голос матери.

– А в милицию? – переспрашивает она, удивляясь, как буднично звучит фраза, будто она интересуется, сходил ли Пашка за хлебом.

– Заявление там не принимают. Говорят, нужно по месту прописки и обязательно от родителей.

В районном отделении милиции на её звонок реагируют сразу:

– Оперативный дежурный Петриченко слушает.

Бодрый и доброжелательный голос представителя власти вселяет надежду, что такие мелкие недоразумения в их ведомстве разрешаются легко и быстро, играючи.

– Я хочу сделать заявление о пропаже сына.

– Когда пропал? – осведомляется дежурный.

– Сегодня. Ребёнок не вернулся из школы.

– Так рано ещё. Обращайтесь через три дня.

Лиза отчётливо слышит зевок и невнятное бормотание на другом конце провода.

– Вы меня не поняли? Какие три дня?! Я же чётко сказала: пропал ребёнок.

– Ну почему сразу «пропал»? Лет сколько?

– Скоро двенадцать. Через месяц исполнится.

– Подросток значит. Ну и что же Вы, гражданка, панику поднимаете? Тусуется где-то ваш ребёнок, с дружками гуляет.