Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Прошлое) - Коллектив авторов

1929

Николай Тихонов. «Жизнь под звездами»

Николай ТИХОНОВ (1896–1978)

Название первой книги Тихонова «Жизнь под звездами» post faktum звучит, как невеселое пророчество. Хотя эти первые звезды – не кремлевские рубиновые (тех еще не было), а настоящие. У книги подзаголовок – «Из походной тетради»: в Первую мировую Тихонов служил в гусарском полку, гордился участием в кавалерийской атаке. Ранние книги «Орда» и «Брага» – продолжение традиции Киплинга – Гумилева на «революционном материале». В 20-е проявил себя и как талантливый прозаик. В тридцатые становится правильным советским писателем, издающим правильные стихотворения на правильные темы. Последний его взлет – стихи 34–37 годов о парижской любви. Не брезговал прямой лестью кремлевским вождям, но знал, что более ценится завуалированная, например, стихи о родине Сталина – Грузии. Несмотря на это считается, что от ареста его спасла финская война. Во время Второй мировой находился в блокадном Ленинграде. Потом получал все больше Сталинских премий, писал все понятнее и хуже. Перед смертью вернулся на круги своя – прочел по радио запрещенные в Советском Союзе стихи Гумилева.

Длинный путь. Он много крови выпил.О, как мы любили горячо —В виселиц качающемся скрипеИ у стен с отбитым кирпичом.

Этого мы не расскажем детям,Вырастут и сами все поймут,Спросят нас, но губы не ответят,И глаза улыбки не найдут.

Показав им, как земля богата,Кто-нибудь ответит им за нас:«Дети мира, с вас не спросят платы,Кровью все откуплено сполна».

1921

Саволакский егерь

На холме под луною он навзничь лег,Шевелил волоса его ветер,Ленинградский смотрел на него паренек,Набирая махорку в кисете.

Не луна Оссиана светила на них,И шюцкора значок на мундиреГоворил, что стоим мы у сосен живыхВ мертвом финском полуночном мире.

Егерь был молодой и красивый лицом,Синевою подернутым слабо,И луна наклонилась над мертвецом,Как невеста из дальнего Або.

Паренек ленинградский закрутку свернул,Не сказал ни единого слова,Лишь огонь зажигалки над мертвым сверкнул,Точно пулей пробил его снова.

1940

Никаких не желаю иллюзий взамен,Будто ночь и полуночный час,И один прохожу я по улице РеннНа пустынный бульвар Монпарнас.

Под ногами кирпичный и каменный лом,Спотыкаясь, блуждаю я здесь,И на небе, что залито черным стеклом,Ничего не могу я прочесть.

«То ошибка! – я ночи кричу. – Ведь онаНе в Помпее жила, это ложь,Так зачем этот мрак, не имеющий дна,Этот каменный, пепельный дождь.

О, не дай же ей, ночь, погибать ни за что,Разомкнись и ее пожалей,Беспощадной, светящейся лавы потокС пикардийских вулканных полей».

(1937–1940)

Николай Ушаков. «Подробности времени»

Николай УШАКОВ (1899–1973)

Самый некровожадный из поэтов этой книги.

Выпускник Первой гимназии города Киева.

В Киеве с 1917 по 1920 год пережил восемнадцать кровавых смен власти. Потом голод 20–21-го годов. Уставший от смертей, глаз Ушакова остановился на «второй природе» – подробностях индустриального мира, который мог бы навеять покой, как некогда булгаковская «лампа под зеленым абажуром». «Адмирал землечерпалок», «Горячий цех», «Университетская весна» должны были прийти на смену «Перенесению тела…», «Войне» и «Дезертиру» – Ушакову хотелось как-то обжить свою неуютную эпоху. Но получалось плохо: простой счетовод уходил из дому, чтобы не вернуться – «и уже заходят управдомы сургучами комнату пятнать», цинковый гроб поэта грузили на поезд – «пылен и пуст товарный вагон», летний отпуск прерывало начало войны.

Другая тема Ушакова – «маленький» человек среди войн и революций. Беженец или солдат – по обе (чаще по ту) стороны фронта.

Все равно смерть оказалась самой массовой подробностью нового времени.

…Он дожил до поры, когда за хорошие стихи перестали убивать. Но сам уже не поверил в это…

ТРИ ЗИМЫ

1

Трубит пургав серебряный рожок,как стрелочник на запасных путях.И, холодом лазурнымобожжен,в перекати-снегахтрещит будяк.

И, может быть,в сухое серебро,на самый крайчешуйчатой земли,угрюмые налетчики Шкурохорунжегона буркеунесли.

И что им делать в воздухе таком:ломать щиты в высоких штабелях,на паровоз идти за кипяткомили плясатьс метелью «шамиля»?

Зевает лошадь,вытянув губу,дымит деревня,к ночи заалев.

С свечой в рукележит джигит в гробу.Хозяйкавынимаеттеплый хлеб.

1929

Дезертир

Познав дурных предчувствий мир,в вокзальных комнатах угарныхтранзитный трется дезертири ждет облавы и товарных.

И с сундучка глазком седымна конных смотрит он матросови, вдруг устав,сдается ими глухо проситпапиросу.

И зазвенел за ним замок.И с арестованными вместеон хлещет синий кипятокиз чайниковтончайшей жести.Пайковый хлеблежит в дыму,свинцовыепылают блюдца, —он сыт,и вот велят емуфуфайку снятьи скинуть бутсы.

Свистят пустые поезда,на полках —тощая бригада.Над мертвецом висит звезда,и ничего звезде не надо.

1929

Беженцы

На пашнеи в кустах смородины,уже предчувствуя неладное,они сбиралипепел родиныи на грудихранили ладанки.

И, завтрак при лампадке комкая,глазел прожектор неприятеля.Они бледнели над котомкамии лошадей в оглобли пятили.

Теснились,и неслись,и падали.

И ночь текла,как бы слепая,над миромфур,канав и падали,косые звезды рассыпая.

И ночь пальбой над полем охала,горя серебряным и розовым.Они по рельсам шлии околоза угнанными паровозами.И в заморозки при кострах,на запасном пути,тоскуя,они бездомный гнали страхи дружбу приняли мирскую.

Когда неслись дымки вечерниев буфете III-егонад баками,все чайникии все губернииим стали близкиодинаково.

1924

Эдуард Багрицкий. «Я никогда не любил как надо»

Эдуард БАГРИЦКИЙ (1895–1934)

«Поэт ждал революцию всей душой», – слышали мы в школе. Багрицкий ждал революцию прежде всего как революцию сексуальную. Для провинциального «книжного мальчика», страдающего астмой, она казалась осуществлением эротических грез. Грезы эти, как всякие грезы, – болезненные, извращенные и – дыхание эпохи – кровавые. Революция манила, как месть несовершенному миру, как расплата за прошлое:

«И Стенька четвертованный встаетИз четырех сторон. И головаУбитого Емельки на колуВращается, и приоткрылся рот,Чтоб вымолвить неведомое слово».

В другом ракурсе, хоть и не менее откровенно, эта расплата описана в финале поэмы «Февраль».

Подавленные желания и болезнь отзывались в стихах о буйстве плоти и о ее же закланиях и принесениях в жертву. Стихи эти, пожалуй, вернее всего выразили советский культ силы и плодородия.

До тридцати лет жил в родной Одессе. В 25-ом перебирается в тогдашнее Подмосковье – Кунцево. В 32-ом пишет свое самое извращенное произведение – «Смерть пионерки», входившее во все советские школьные программы. С ней может сравниться разве что завет Дзержинского из стихотворения «ТВС»:

«Но если он скажет: «Солги», – солги.Но если он скажет: «Убей», – убей».

Получает некоторые знаки признания от советских вождей. В феврале 34-го, еще в «безпенициллиновую» эру, умирает от четвертого в своей жизни воспаления легких.

ЭПОС

До ближней деревни пятнадцать верст,До ближней станции тридцать…Утиные стойбища (гнойный ворс),От комарья не укрыться.Голодные щуки жрут мальков,Линяет кустарник хилый,Болотная жижа промежду швовВъедается в бахилы.Ползет на пруды с кормовых болотДушительница-тина,В расстроенных бронхахБронхит поет,В ушах завывает хина.Рабочий в жару.Помощник пьян.В рыборазводне холод.По заболоченным полямРассыпалась рыбья молодь.«На помощь!»Летит телеграфный зудСквозь морок болот и тленье,Но филином гукает УЗУНад ящиком заявлений.Нз черной куги,Из прокисших водЛуна вылезает дыбом.…Луной открывается ночь. ПлыветЧудовищная Главрыба.Крылатый плавник и сазаний хвост:Шальных рыбоводов ересь.И тысячи студенистых звездЕе небывалый нерест.

О, сколько ножей и сколько багровЕе ударят под ребро!В каких витринах, под звон и вой,Она повиснет вниз головой?

Ее окружает зеленый лед,Над ней огонек белесый.Перед ней остановится рыбовод,Пожевывая папиросу.И в улиц булыжное бытиеОна проплывет в тумане.Он вывел ее.Он вскормил ее.И отдал на растерзанье.

1928,1929